Суд народа. Тайны Великой чистки - Петр Фролов

— непосредственных исполнителей расстрелов, оставался на рабочем месте до утра. Как он сам говорил: «дежурным по комендатуре». Мне казалось, что в эти дни ему просто не хотелось возвращаться домой.

В семейной жизни у него все было хорошо. Заботливая жена и подрастающие дети. Они, правда, не знали, чем занимается глава семейства. За пределами родного отдела обсуждать любые служебные темы было уголовно наказуемым деянием. А выговориться иногда хотелось.

Я сутками находился на службе, участвовал в работе комсомольской организации Управления, плюс колоссальная нагрузка по общественной линии — выпуск стенгазеты и т. п., так что на обустройство личной жизни времени не оставалось. Возвращаться в пустую и холодную комнату коммунальной квартиры мне не хотелось.

— Во-первых, он алкоголем злоупотреблял. На работу часто после обеда приходил. А иногда в пьяном виде вечерами по наркомату шатался, — начал перечислять грехи Ежова собеседник, — Это ему можно простить, но с большим трудом. Работа у всех тяжелая, нервная. Вот наши орлы тоже после расстрелов не прочь принять на грудь. И что, я против? Пусть лучше так отдыхают, чем в «психушке». Да, бывало, в пьяном виде до дома не доходили — засыпали по дороге. Ну и что, у них работа тяжелая. Главное, что все они — мужики. А этот, — Блохин сплюнул на пол, — педераст. О его похождениях весь наркомат знал. Как он со своими любовниками развлекался, когда жены дома не было. Понятно дело, что и она при таком муже гулящей была. Красивая баба. На нее мужики заглядывались. Однажды она, — Блохин понизил голос и огляделся по сторонам, словно опасаясь, что нас кто-то может подслушать, — с самим Шолоховым, это тот который писатель, в гостинице «Националь» развлекалась. «Топтуны» все их разговоры записали, а потом ее мужу — рогоносцу этот документ вручили, — он сально рассмеялся, — Вот то потеха потом была, когда он читал, как она ему рога наставила. Ребята не знали, что знаменитый писатель с женой наркома развлекается, думали с кем-то еще. Ну и записали все подробно. Как они целовались, как потом на кровать перешли и сколько раз он ее… — при этих словах я покраснел.

В то время молодежь была куда более целомудренной, чем сейчас. Об интимных отношениях между мужчиной и женщиной почти ничего не знали. До свадьбы в лучшем случае могли позволить только целоваться и обниматься. Все, что бы вступать в интимные отношения. Этого не было.

— Ладно, не стыдись. Я тоже в твоем возрасте не знал, как на бабу правильно влезть. Помнится в первую брачную ночь…, — начал Блохин, но затем осекся и замолчал, вспоминая что-то личное, — Да не было у нас никакой свадьбы, что сейчас играют. Да и своего «угла» тоже не было… Хотя время было прекрасное. Не то, что сейчас, только пошлые анекдоты можно рассказывать и радоваться, что тебе никто рога не наставил, как этому педерасту. Ты думаешь, она только ему с Шолоховым изменила. Нет, она со многими. А что поделаешь, хочется бабе мужика, а его нет. Ему мальчиков подавай. Она и сгубила Ежова. Среди ее любовников оказались иностранные шпионы и «враги народа»… Хотя знаешь, она ведь любила его. Когда следствие началось, она отравилась в больнице. Так мы не узнали, какие именно секреты она сообщила иностранным шпионам.

— Так может она ничего не сказала, — осторожно предположил я, постаравшись уйти от постельной темы.

— Сразу видно, не было у тебя баб. Они в постели, если их правильно «пожарить», знаешь, какими разговорчивыми становятся. Все что угодно расскажут. К тому же одна из особенностей бабской породы — болтливость. Вот моя встретится с соседкой и часа три языком чесать будет. О чем можно так долго говорить — не ясно. Понятно, если месяц не встречались, а то каждый день трещат как две сороки, — и продолжал рассказ о супруге Ежова. По причине преждевременной смерти она ничего не сообщила следствию, зато ее любовники оказались куда разговорчивее…

Комментарий Александра Севера:

«Если бы в то время в Советском Союзе существовала «желтая» пресса, а Николай Ежов был не наркомом внутренних дел, а, например, знаменитым актером, то имена супругов регулярно появлялись на страницах газет и журналов. Даже по сегодняшним нормам морали их семейную жизнь нельзя назвать целомудренной, а тогда — тем более. Изменяли друг другу оба. Хотя у каждого были свое предпочтения. Он — много, с различными женщинами, имевшими более низкое социальное положение в обществе. Она — мало (по сравнению с мужем), но исключительно со «звездами».

Евгения Соломоновна Фейгенберг (Хаютина — по первому мужу, Гладун — по второму, Ежова — по третьему) родилась в Гомеле в 1904 году и была на 9 лет младше супруга. Поженились они в 1931 году. Своих детей у них не было, поэтому взяли приемную дочь Наташа из дома малютки. Вот что об этой женщине рассказал доктор социологических наук Эдуард Макаревич:

«Фейгенберг родом была из Гомеля, из бедной еврейской семьи. В 17 лет вышла замуж за слесаря Хаютина. Познакомилась с ним в Одессе, где работала машинисткой в редакции одного журнала. Девушка способная, веселая, хватавшая все на лету, она сумела сильно понравиться командированному в Одессу директору московского издательства «Экономическая жизнь» Алексею Гладуну. С ним, своим новым мужем, перебралась в Москву. Гладуна вскоре двинули на дипломатическое поприще, и Евгения оказалась вместе с ним в Лондоне. Стучала на машинке в советском полпредстве. Потом — Берлин. Опять машинистка, но уже в торгпредстве. Вдруг Гладуна отзывают в Москву, а совработники в Берлине просят его: пусть Женя останется — быстро и чисто печатает, научилась редактировать тексты. Муж эту просьбу уважил и отбыл в СССР. Ему ведь не сказали о главном: Женечка на советских вечеринках показала, как умеет танцевать под патефон — будто плавится в партнере, растворяясь в нем, и мужчины торгпредства без ума от нее.

И случилось так, что в Берлин в это самое время приехал знаменитый советский писатель Исаак Бабель, обаятельный и влюбчивый. Много позже, в 1939 году на допросе у следователя НКВД автор «Конармии» и одесских рассказов самолично написал в своих показаниях: «С Евгений Ежовой, которая тогда называлась Гладун, я познакомился в 1927 году в Берлине, где остановился проездом в Париж. В первый же день приезда я зашел в торгпредство. Там я познакомился с Гладун, которая, как я помню, встретила меня словами: «Вы меня не знаете, но я вас хорошо знаю. Видела как-то раз на встрече Нового года в московском ресторане». Вечеринка в торгпредстве сопровождалась изрядной выпивкой, после которой я пригласил Гладун покататься по городу в такси. Гладун охотно согласилась. В машине я убедил ее зайти ко мне в гостиницу. В этих меблированных комнатах произошло мое