Обратная сторона Зла (СИ) - Анфиса Каховская

- Я-то думал, что я для нее никто. Был уверен, что она пришла, только чтоб посмотреть, как меня убьют. Мне же и в голову… Ива, мне и в голову не приходило, что она меня…

- Ворон, она тебя любит.

Он испуганно глянул на нее, словно она сказала что-то ужасное.

- Она тебя любит, и это все объясняет. Ты ее слабость, Ворон, поэтому она тебя и мучила: хотела избавиться от тебя, чтоб снова стать сильной. Да, видно, не смогла. Оказалось, что ей легче потерять жизнь, чем тебя.

Ворон схватился за волосы и застонал.

- Но она же.. Ива, что она со мной делала! Разве это похоже на любовь! Это…

- И ты ни разу не говорил ей, что любишь ее?

- Но я же… - он покачал головой. – Боже, какой же я дурак! Как ты думаешь, - он понизил голос, - они ее еще… не убили?

- Нет, - вздрогнула Ива. – Нет! Должен быть суд.

- Ты слишком хорошо о них думаешь, - сказал Ворон. – Меня никто не судил.

Ива вздохнула и опустила глаза.

Каждую минуту со дня гибели Олеха Аскалон представлял себе тот момент, когда он встретится с Виринеей. Он каждую ночь высказывал ей в лицо все, что накопилось у него на душе, а она лишь жалко оправдывалась и молила о пощаде. Но на деле все оказалось (как это чаще всего и бывает) совсем не так, как в мечтах. Во-первых, после бурного разговора с отцом у него пропало ощущение полной победы, которое и так не было сильным из-за способа, которым эта победа была достигнута и ссоры с Ивой. А во-вторых, лишь увидев Виринею, он сразу понял, что ни оправдываться, ни раскаиваться она не собирается.

Вероятно, она увидела его в окно, потому что, когда он вошел, она сидела на диване напротив двери и с вызовом смотрела на него. Начала разговор тоже она.

- А, племянничек! – воскликнула Виринея театрально, и Аскалон догадался, что начинается очередной спектакль. Даже в тюрьме она не изменила себе!

- Виринея, - грубо прервал он ее, стараясь не дать ей захватить инициативу - в этом спектакле первая партия должна была принадлежать ему. – Виринея, ты не в том положении, чтобы показывать свой характер.

- Ах, ах, - захлопала глазами Виринея. – И в каком же я положении? Ах да, я же пленница. Я в страшной тюрьме, из которой нет выхода.

- Хватит ломать комедию. Здесь твои таланты никто не оценит, - Аскалон уже жалел, что пришел, однако, уходить, не высказав все, не собирался. – Все кончено. Ты проиграла.

- Я проиграла? – Виринея живо вскочила, в одночасье сбросив маску убитой горем узницы. – Я не ослышалась, ты всерьез считаешь себя победителем? Мне казалось, ты умнее.

- Да? И кто же из нас сейчас находится в тюрьме?

Она приблизилась к нему вплотную и заглянула в глаза:

- Все зависит от того, что считать победой. Ты судишь по внешним признакам, а этого делать нельзя. Ты смотри глубже, прикинь, что ты приобрел и что потерял – и увидим, каков ты победитель. Какой ты был до встречи со мной? Честный, благородный, мечтал, наверное, стать самым справедливым Правителем из всех? А кем стал? Мелким шантажистом, готовым ради мести перешагнуть через все свои принципы.

- Это неправда! – вспыхнул Аскалон.

- Неправда? А как называется то, что ты сделал?

- Да, я воспользовался грязным методом, но не ради мести, хотя смерть Олеха я тебе никогда не прощу. Я выполнял приказ Мертвых. Они приказали мне обезвредить тебя.

- Меня? – тут Виринея удивилась по-настоящему.

- Они велели уничтожить Зло, укоренившееся в Городе.

- И ты решил, что это Зло – я?

- Виринея, хватит! – Аскалон начал выходить из себя. – На роль невинной овечки ты не тянешь. Из-за тебя погибло много людей. Ты чуть не стала причиной Апокалипсиса для всего нашего острова.

Она вдруг сделалась серьезной:

- Апокалипсиса? Нам грозит катастрофа?

- Уже нет, к счастью, так как ты не сможешь больше творить зло.

- А что… - ее голос дрогнул, - а что было бы, если бы…

- Остров ушел бы под воду.

- Когда?

- На День Мертвых.

- Боже, осталось три дня! Аскалон, - она впервые назвала его по имени, - а если ты ошибся, и зло не я? Можно это как-нибудь проверить?

- Конечно. Море недавно начало наступать на Город. Теперь оно отступит, и станет ясно, что угроза миновала.

- А если… не отступит?

- Виринея, перестань! Хватит глупых вопросов.

- То есть, если море не отступит, значит, ты ошибся со своими выводами – и зло не я?

- Я не ошибся.

- Ты считаешь, что в нашем Городе нет никого, кто был бы хуже меня?

- Уточним: злее, подлее, нечестнее. Да, я так считаю.

- А если я смогу тебя разубедить?

Аскалон поднялся:

- По-моему, достаточно поговорили. Прощай.

- Дай мне две минуты!

- Ого! Ты меня просишь. Тюрьма явно действует на тебя благотворно. Еще немного, ты и слово «пожалуйста» выучишь.

- Пожалуйста, Аскалон.

Он удивленно посмотрел на нее. Она не шутила. В глазах ее был страх и что-то еще, чего не мог определить Наследник.

Воспользовавшись паузой, Виринея быстро сказала:

- Тебе ведь отец рассказывал о нас?

- Да, я все про тебя знаю. И про то, как ты получила свою половинку монеты, и как сбежала. И во что превратилась.

- А про то, как умер мой брат Добран?

- И это знаю. По официальной версии он умер от сердечного приступа, а на самом деле – покончил с собой.

- На самом деле его убили.

- Убили? Что ты мелешь? Кто?

Виринея сверкнула глазами:

- Ангелар.

- Что? Отец? И ты думаешь, я позволю тебе лить грязь на моего отца? – Такой бессовестной лжи Аскалон не ожидал даже от нее. – Я ухожу.

- Я прошу лишь выслушать.

- Нет.

- Аскалон, ведь ты все равно не успокоишься, пока не узнаешь, что я хотела сказать. Любопытство возьмет верх, и ты придешь. Выслушай сейчас, тем более, что с этой минуты моя жизнь будет висеть на волоске, так как только я владею этой тайной. И другого раза может не быть. Просто выслушай, а выводы будешь делать сам.

Аскалон сделал круг по комнате и сел на стул:

- Учти, я не верю ни единому твоему слову.

Он заглянул ей в лицо, пытаясь найти там насмешку, но Виринея была абсолютно серьезна. Она села напротив.

- Начало этой истории ты знаешь. Два брата, Добран и Ангелар, стали Правителями Города, получили каждый по оберегу – половине монеты, и до определенного момента все шло прекрасно. А я тогда была совсем маленькой, меня не интересовали ни политика, ни власть. Моей любимой игрой были прятки. Дворец был огромен, в нем было невероятное количество всяких укромных местечек, куда могла спрятаться маленькая девочка, и каждый день я находила все новые. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать оттуда за суматохой, которая поднималась всякий раз, когда меня не могли найти. В тот день я спряталась в одной из ванных комнат. Там был чудесный такой шкафчик, в котором хранились разные необходимые для мытья предметы. Я была достаточно мала, чтобы уместиться в нем, устроившись довольно удобно; но вскоре мне пришлось горько пожалеть об этой проказе. В ванную пришел брат Добран. Когда я сообразила, насколько неприлично мое поведение, было уже слишком поздно: вылезти – значило поставить в неловкое положение и его и себя. Я затихла, боясь шевельнуться, а ничего не подозревающий Добран разделся и погрузился в ванну. Время тянулось очень долго. Я не смела и представить, что будет, если меня обнаружат, и мечтала лишь о том, чтобы поскорее выпутаться из этой ужасной истории. Но вдруг скрипнула дверь, и сквозь щель я увидела, как вошел второй мой брат – Ангелар. Он приблизился к ванне, что-то говоря Добрану. Что он говорил, я не помню, мне это было не интересно. Но я прекрасно все видела: на счастье (или на беду?), щель, в которую я смотрела, позволяла мне наблюдать за всем, что происходило в ванной. Могла ли я предположить, что окажусь единственным свидетелем ужасного злодеяния. Непринужденно что-то говоря, Ангелар приблизился к брату и вдруг выхватил из кармана платок и прижал ему к лицу. Я думаю, платок был пропитан чем-то. Добран дернулся, но быстро затих. Ангелар взял нож, перерезал вены на запястьях брата и, опустив его руки в воду, долго ждал. Я сначала не поняла, что происходит, думала, что Ангелар шутит, но потом увидела, как краснеет вода в ванне, и мне стало страшно. До сих пор не могу понять, как я не закричала, не выскочила. Может, страх сковал меня, а может, инстинкт самосохранения оказался сильнее страха. Я плохо помню, что было дальше. Помню, как наконец ушел Ангелар, как вылезла я из своего убежища, как боясь взглянуть на лежащее в кровавой ванне тело брата, прошла к двери, как бежала по саду, не помня себя. Нашли меня поздно вечером на сеновале, привели во Дворец. Там было как-то необычно: царила странная тихая суета, все говорили шепотом, кто-то плакал. А утром мне сказали, что брат Добран умер. И тогда я поняла, какую страшную тайну узнала накануне. Но я никому не сказала, что видела – ужас сковал меня, и тогда я, наверное, даже если бы очень захотела, не смогла бы рассказать, что знала. Прошло несколько дней. Брата похоронили. И вот как-то меня вызвали в Совет Старейших. Там был и Ангелар, один вид которого приводил меня в ужас. Мне торжественно объявили, что с этого дня я так же, как и мой брат, буду обладателем половины монеты. Говорили еще что-то, но я почти не слушала – я каждой своей клеточкой ощущала близкое присутствие Ангелара и не могла поднять глаз на него, мне казалось, что стоит мне на него взглянуть, как он поймет, что я знаю его тайну, и убьет меня. Помню только, что перед тем, как надеть мне на шею цепочку с половиной монеты, старейшины устроили испытание ее подлинности: один из старцев повесил оберег на себя, после чего на него выпустили бешеную собаку. Не успела собака вцепиться ему в горло, как из-за его спины выросла огромная змея – и обратила ее в пепел. Ну, да ты видел, как действует оберег – повторяться я не буду. В общем, старейшины убедились, что оберег в порядке, и вручили его мне. Я плохо понимала, что это за вещь и зачем она мне, но Совету Старейших подчинялись все, это я знала. Еще помню тяжелый, недобрый взгляд Ангелара, которым он проводил меня – я все же не удержалась, и взглянула в его сторону. Потом меня увели, и один из Старейших, высокий старик с добрыми глазами (его уже нет в живых), долго и терпеливо объяснял мне, что никогда, ни при каких условиях, ни под угрозой, ни за награду, я не должна снимать с шеи оберег. И этот совет очень скоро пригодился, ибо Ангелар, который раньше не замечал меня, вдруг почувствовал ко мне непреодолимую братскую любовь: он не оставлял меня ни на минуту, ходил за мной по пятам, и что только не сулил за то, чтобы я дала ему «на минуточку» мою половинку монеты.