Арабская петля (Джамахирия) - Макс Кранихфельд

— Отрезаем ровно 15 мм, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. При этом, зажав запал в тиски, накрываем толстой доской, чтобы в случае взрыва, запал не причинил вреда, и пилим маленькой пилой. Очень аккуратно! Делаем пилой насечки и проверяем расстояние линейкой. Потом ломаем у насечек. Когда пилим замедлитель, никогда не продвигаемся до середины, то есть до самой смеси, чтобы замедлитель не сгорел, и переламываем у насечек. Все действия со взрывчатыми веществами, гранатами, минами и их составными частями производятся с максимальной осторожностью.

При последних словах капитан, вроде бы случайно и небрежно, а на самом деле точным, заранее продуманным и красноречивым жестом продемонстрировал курсантам свою левую кисть — неподвижную, всегда обтянутую черной кожаной перчаткой. Никто из курсантов не решается спросить инструктора где и как он стал калекой, но из предыдущих слов как бы подразумевается, что руку капитану оторвало при работе со взрывчаткой, при разминировании, а может, чем черт не шутит, и наоборот. Прошлое, тех, кто сейчас преподает в училище, порой изобилует самыми невероятными страшными и опасными приключениями, о которых сами офицеры в основном предпочитают молчать, и само наличие которых явствует лишь из малоприметных для непосвященного человека деталей: случайных оговорок, презрительного отношения к учебному материалу, изложенному в официальных наставлениях, да изредка мелькающих на повседневных кителях наградных планках вовсе не „песочных“ орденов и медалей.

— Рота, подъем! Боевая тревога! Рота, подъем!

Истошный крик дневального бегущего по дорожке вдоль первого ряда палаток, сбрасывает еще не до конца проснувшихся курсантов с уютных застеленных спальниками деревянных нар. Никак не желающие включаться мозги пытаются найти какой-нибудь предлог, чтобы еще на несколько мгновений остаться в вожделенном тепле и сонной дремоте, но действующие на уже выработавшемся условном рефлексе мышцы, сами без участия сознания выполняют необходимую работу: напяливают камуфляжную робу, наспех накручивают портянки, натягивают задубевшие за ночь сапоги… Быстрее, надо быстрее! Это не просто обычный утренний подъем, дневальный крикнул: „Тревога!“, значит, надо быстрее иначе не миновать выволочки от командира взвода. Тревога — значит все серьезно, занятия, или какие-нибудь учения. И лишь потом окончательно пришедший после сна в норму мозг осознает смысл слова „боевая“ и сопоставляет его со словом „тревога“. Боевая тревога! Неужели?! И сердце против воли обрывается и рушится куда-то в желудок, а по низу живота разливается противно щемящий холодок. Боевая тревога! Что это?! Почему?! Неужели война?! Та самая, Третья Мировая, которую боялись и ждали, как неизбежную?! Иначе, какая необходимость срывать их, находящихся не на границе, а в самом центре России, с уютных нар на пол часа раньше подъема. „Всего лишь восемь минут летит ракета в ночи! — молнией проносится в голове, строчка из песни. — Всего лишь восемь минут, а там, кричи, не кричи… Мамочки! Неужели?! Господи пронеси!“

— Быстрее! Быстрее! — орет командир взвода, старлей с забавным прозвищем Базен.

На взгляд Стасера гороподобный старлей с резко выдающейся вперед квадратной челюстью и бритой наголо головой ничем не напоминает богобоязненного слугу мушкетера Арамиса. Прозвище кажется абсолютно глупым, пока кто-то из ребят не поясняет, что Базен в данном случае, просто производная от слова „база“, то есть, имелось в виду „базовый“, „основной“. По большей части сельские парни, да жители рабочих окраин провинциальных городов никогда не читали романа Дюма, так как, посмотрев фильм, не видели смысла мусолить одно и то же, так что о втором, точнее первом значении прозвища даже не подозревали, просто случайно совпало.

Наконец на первый взгляд совершенно беспорядочная суета, а на самом деле четко распланированное и не раз отработанное действие подъема по тревоге подходит к концу. На утоптанной широкой дорожке-линии перед ровными рядами палаток замирают две сотни одетых в мешковато сидящую еще не обмявшуюся по фигуре форму мальчишек. Подтянутые гораздо более мощные и мужественные офицеры смотрятся на фоне пацанов породистыми псами среди толпы уличных дворняжек.

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право! — летит над замершим строем привычная команда, и дежурный по лагерному сбору подполковник четко печатая шаг и лихо бросив ладонь к козырьку кепки, направляется к показавшемуся из-за палаток полковнику.

Полковник самый старший воинский начальник из тех, кого здесь успел увидеть Стасер и выглядит он почти хрестоматийно, как и положено суровому, но в душе доброму и справедливому отцу-командиру. Высокий рост, массивная фигура, резкие, будто вырубленные топором черты лица, благородная седина на висках, форма всегда с иголочки, ботинки горят черным огнем, а подворотничок просто сверкает белизной — таков из себя полковник Гришин, начальник лагерного сбора с молодыми курсантами.

— Здравствуйте, товарищи! — голос полковника звучит громом, слышно всем, до последнего человека в задних рядах.

— Здра…, жла…, тва…, пол…! — дружным гудением отвечает строй.

— Вольно!

— Вольно! — откликается эхом дежурный.

По шеренгам будто пробегает легкая судорога, расслабляются сведенные напряжением строевой стойки спины, курсанты коротко переступают с ноги на ногу, украдкой оправляют обмундирование и снаряжение, но глаза все равно остаются прикованными к полковнику. Он здесь самый главный, он знает все и обо всем, сейчас он расскажет, для чего их подняли по боевой тревоге, что произошло в стране или в мире, где и кому требуются их помощь и защита.

— Товарищи курсанты! Я уполномочен командованием, донести до вас важное известие, — голос полковника рокочет, выдавая одно за другим правильные, уверенные слова, он как бы внушает, ничего особенного не случилось, сохраняйте спокойствие. — Вчера по причине тяжелой болезни Михаил Сергеевич Горбачев сложил с себя обязанности по управлению страной. Верховная власть в связи с этим перешла в руки комитета по чрезвычайному положению в состав которого вошел, в том числе и министр обороны.

Тут полковник сделал паузу. В наступившей тишине, казалось, было слышно, как звенят в зарослях кустарника за передней линией вездесущие лесные комары, замершие в строю люди боялись вдохнуть, уже понимая, что произошло нечто экстраординарное, могущее иметь самые непредсказуемые последствия лично для каждого из них, но еще не в силах осмыслить все, что последует за только что сказанным.

— Это переворот. Военный. Как в Чили, — неслышно, практически не шевеля губами, выдохнул Стасер.

— Не мели ерунды, — замороженным голосом оборвал его Базен. — И вообще заткнись, в строю стоишь.

— Я призываю всех сохранять приличествующее военнослужащим спокойствие и воздержаться от любых политических заявлений и комментариев происходящего. Мы — Вооруженные Силы и будем строго и точно выполнять приказы командиров и начальников в любой обстановке, какой бы она не была. С сегодняшнего утра училище находится в повышенной боевой готовности. Нас это касается в полной мере. Старшие курсы сейчас занимаются наведением порядка в городе, возможно, им потребуется и наша помощь, поэтому мы должны быть готовы в любой момент выступить на защиту мирного населения от различных радикально и экстремистски настроенных элементов. Здесь же, во вверенном мне подразделении, я лично буду жестко пресекать любые попытки смуты и втягивания курсантов в то говно, которое дерьмократы именуют политикой. Это всем понятно?!

— Так точно…, - гудит строй.

— Вооруженные Силы Советского Союза хранят нерушимую верность данной присяге! — хрипло выкрикивает полковник, обводя взглядом наливающихся кровью глаз первую шеренгу. — Вооруженные Силы вне политики! Вооруженные Силы стоят на страже мира и спокойствия в стране! Вооруженные Силы всегда готовы выполнить любой приказ! Это всем ясно?!

— Так точно…, - строй отвечает громче, увереннее заражаясь решительностью командира.

— Если вы хотите знать мое мнение, по поводу происходящего, — уже совершенно спокойно произносит полковник. — То давно пора было надавать по заднице всем этим политическим проституткам, продающим Родину в угоду американским ублюдкам. Им через одного платят империалистические разведки, а значит, они и сами враги всех советских людей и поступать с ними надо, как с врагами. Вот, похоже, дождались, наконец, а то Горбачев только сопли жевать мог. Кстати, если здесь есть те, кто по идейным соображениям поддерживает этих, так называемых дерьмократов, то эти люди могут выйти из строя. На время переходного периода они будут приняты под арест, потом отчислены из училища и отправлены домой. Ну, есть такие?