Светлячок надежды - Кристин Ханна

Я слышу жужжание, похожее на звук пилы, и внутри у меня все холодеет.

– Мне здесь не нравится, – говорю я Кейт. – Забери меня отсюда.

– Мы будем здесь, но ты можешь закрыть глаза.

– С радостью.

На этот раз внезапная тьма не пугает меня. Причины я не знаю. Это действительно странно – внутри меня много не самых приятных эмоций, но страха среди них нет. Я ничего не боюсь.

– Ха! Ты боишься любви больше, чем кто-либо из всех, кого я знала. Вот почему ты все время испытываешь людей, а потом отталкиваешь их. Открой глаза.

Я открываю глаза, и какое-то время передо мной чернота, но потом сквозь нее начинают постепенно проступать цвета – как собирающиеся в цепочки компьютерные коды в фильме «Матрица». Сначала я вижу небо, синее и безоблачное, потом цветущий вишневый сад – гроздья розовых цветов льнут к ветвям, парят в сладком воздухе. Потом проступают здания, розовые готические постройки с изящными башнями, а последней – зеленая трава, которую пересекают бетонные дорожки. Мы в Университете Вашингтона. Краски такие яркие, что становится больно глазам. Везде молодые мужчины и женщины – бродят с рюкзаками за спиной, играют в хэки-сэк  [9], валяются на траве, раскрыв перед собой книги. Где-то на полную громкость включен транзистор, и из динамиков доносятся хриплые звуки песни «Я никогда не была собой». Боже, как я ее ненавидела!

– Но все это происходит не в реальности, – говорю я, – правда?

– Реальность относительна.

Мы сидим на траве, а неподалеку от нас лежат рядышком две девушки, блондинка и брюнетка. На блондинке свободные брюки и футболка, а перед ней раскрытый блокнот – такие есть у всех студентов. Другая девушка… Да, это я, признаю' – теперь я вспоминаю, что носила такую прическу, а волосы собраны наверх и удерживаются металлическим обручем, вспоминаю этот белый свитер с приспущенной проймой. Они – мы – такие юные, что я невольно улыбаюсь.

Я ложусь на спину, чувствуя, как трава колет обнаженные руки, вдыхаю ее знакомый запах. Кейт следует моему примеру. Сколько раз за четыре года учебы в Университете Вашингтона мы вот так лежали на лужайке? Над нами и вокруг нас волшебный свет, чистый и искрящийся, словно шампанское в лучах солнца. Это сияние приносит мне покой. Боль становится далекой и ослабевает особенно от осознания того, что Кейт снова рядом.

– Что случилось этой ночью? – спрашивает она, нарушая покой.

– Не помню. – Как ни странно, это правда. Я действительно не помню.

– Ты можешь вспомнить. Но не хочешь.

– Может, на то есть причина.

– Может.

– Зачем ты здесь, Кейт?

– Ты звала меня, помнишь? Я пришла, потому что нужна тебе. И еще затем, чтобы напомнить.

– О чем?

– Мы – это наши воспоминания, Тал. В конечном счете это единственный багаж, который мы берем с собой. Не исчезают только любовь и воспоминания. Вот почему когда человек умирает, перед глазами у него проходит вся жизнь – он выбирает воспоминания, которые ему нужны. Что-то вроде сборов в дорогу.

– Любовь и воспоминания? Тогда на мне двойное проклятие. Я ничего не помню, а любовь…

– Послушай.

Я слышу чей-то голос: «У нее сохранится интеллект, когда она очнется?»

– Эй, – говорю я. – Это же…

– Джонни. – Ее голос, произносящий имя мужа, исполнен любви и боли.

«Вопрос в том, очнется ли она…» – Другой голос, тоже мужской.

Погоди… Они обсуждают мою смерть. И нечто худшее – жизнь с поврежденным мозгом. У меня перед глазами возникает жуткая картина: я прикована к кровати и опутана трубками, не в состоянии говорить и двигаться.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться и снова оказываюсь в больничной палате.

У моей кровати стоит Джонни и смотрит на меня. Рядом с ним незнакомый мужчина в синем костюме хирурга.

– Она верующая? – спрашивает незнакомец.

– Нет. Я бы так не сказал, – усталым голосом отвечает Джонни. Он такой печальный, что мне хочется взять его за руку – даже после всего, что было между нами, а может, именно поэтому.

Джонни садится рядом с кроватью, на которой лежит мое тело.

– Прости, – говорит он мне – той, которая не слышит.

Я долго ждала от него этих слов. Но почему? Теперь я вижу, что он любит меня. По тому, как блестят от слез его глаза, как дрожат его руки, как он склоняет голову, словно в молитве. Джонни не молится, но я его хорошо знаю – опущенный на грудь подбородок означает поражение.

Он будет скучать по мне, даже после всего, что было.

И мне его будет не хватать.

– Сражайся, Талли.

Я хочу ответить, подать знак, что слышу его, что я здесь, но не могу.

– Открой глаза, – приказываю я себе. – Открой глаза! Скажи ему, что тебе тоже очень жаль.

А потом он начинает петь, хриплым, прерывающимся голосом: «Городская девчонка, маленькая и одинокая…»

– Боже, как я его люблю, – говорит Кейт.

Он не успевает допеть песню, как в палату входит кто-то еще. Крепко сбитый мужчина в дешевой спортивной куртке коричневого цвета и синих слаксах.

– Детектив Гейтс, – представляется он.

Я слышу слова «автомобильная авария», и в моем мозгу мелькают картины – дождливая ночь, бетонная опора, мои руки на руле. Я почти вспомнила. Чувствую, как картинки складываются вместе, обретают смысл, но, прежде чем это происходит, сокрушительный удар в грудь отбрасывает меня к стене. Невыносимая, мучительная боль.

КОДСИНИЙПОЗОВИТЕБИВЕНА.

– Кейт! – кричу я, но ее уже нет.

Звуки теперь похожи на оглушительные раскаты грома – удары и писк. Я не могу дышать. Боль в груди убивает меня.

ГОТОВО.

Меня подбрасывает в воздух, как тряпичную куклу, и там, наверху, я начинаю гореть. Когда все заканчивается, я снова оказываюсь в небе рядом со звездами.

В темноте Кейт берет меня за руку, и мы уже не падаем, а летим. Потом мягко – как бабочка на цветок – опускаемся на два обшарпанных деревянных стула, обращенных к заливу. Мир вокруг темный, но в то же время словно освещенный резким электрическим светом: белая-белая луна, бесчисленные звезды, мерцающие в стеклянных банках, которые подвешены к ветвям старого клена.

Ее задняя веранда. Кейт.

Здесь уже нет пульсирующей боли, только эхо. Слава богу!

Я слышу рядом с собой дыхание Кейт. И при каждом вдохе чувствую запах лаванды и чего-то еще – возможно, снега.