Светлячок надежды - Кристин Ханна

Я пячусь, прижимая дневник к груди.

– Кейт доверила его мне. Я должна быть рядом с Марой, когда она его прочтет. Я обещала.

– В том, что касается тебя, она во многом была не права.

Я качаю головой. Все происходит так быстро, что я не успеваю думать.

– Это ошибка – освободить ее гардеробную? Я думала, тебе…

– Ты всегда думаешь только о себе, Талли.

– Папа. – Мара обняла братьев. – Мама бы не хотела…

– Ее нет, – резко бросает он. Я вижу, как больно ему произносить эти слова, вижу страдание на его лице и шепчу его имя, не зная, что еще сказать. Он ошибается. Я хотела помочь.

Джонни отходит от меня. Потом проводит рукой по волосам и смотрит на детей; вид у них растерянный и испуганный.

– Мы переезжаем, – говорит он.

Мара бледнеет.

– Что?

– Мы переезжаем, – повторяет Джонни на этот раз увереннее. – В Лос-Анджелес. Я нашел там работу. Нам нужно начать все сначала. Я не могу жить здесь без нее… – Он обводит рукой спальню. Не решаясь взглянуть на кровать, он смотрит на меня.

– Если причина в том, что я пыталась помочь…

Джонни смеется. Сухой царапающий звук.

– Естественно, ты думаешь, что все дело в тебе. Ты меня слышишь? Я не могу жить в этом доме.

Я протягиваю к нему руки.

Он меня обходит.

– Просто уйди, Талли.

– Но…

– Уйди, – повторяет Джонни, и я понимаю, что он не шутит.

Я крепко прижимаю к себе дневник и проскальзываю мимо него. Я обнимаю обоих мальчиков и целую их пухлые щеки, пытаясь запечатлеть их лица в своем сердце.

– Ты будешь к нам приезжать, да? – запинаясь, произносит Лукас. Маленький мальчик потерял так много, и неуверенность в его голосе буквально убивает меня.

Мара хватает мою руку.

– Можно, я буду жить с тобой?

За моей спиной раздается горький смех Джонни.

– Ты должна быть с семьей, – тихо отвечаю я.

– Это больше не семья. – Глаза Мары наполняются слезами. – Ты обещала ей, что не бросишь меня.

У меня уже нет сил это слушать. Я обнимаю крестную дочь с такой силой, что она начинает сопротивляться. Потом я отстраняюсь и ухожу, ничего не видя сквозь слезы.

6

– Пожалуйста, перестань жужжать, – говорю я Кейт. – Как я могу думать, когда ты так шумишь. – Это не особенно приятные воспоминания.

Я не жужжу.

– Ладно. Перестань пищать. – Тихий звук, похожий на писк комара у самого уха, постепенно усиливается и становится невыносимо громким. – Перестань! – У меня начинает болеть голова.

По-настоящему. Боль пробуждается где-то в глубине глаз, постепенно вырываясь наружу и превращаясь в пульсирующую мигрень.

Я тише воды и ниже травы на могиле.

– Очень смешно. Погоди. Это не ты. Это похоже на гудок автомобиля. Какого че…

– МЫ ЕЕ ТЕРЯЕМ, – говорит, нет, кричит кто-то. Но кто?

Я слышу, как вздыхает Кейт рядом со мной. Этот звук почему-то навевает печаль, словно треск рвущегося старого кружева. Она шепчет мое имя, а затем говорит: «Пора». Меня это пугает – опустошение в ее голосе и само слово. Неужели я использовала все отведенное мне время? Почему я не сказала больше? Не задала вопросы? Что со мной случилось? Я знаю, что она знает.

– Кейт?

Ничего.

Внезапно я куда-то проваливаюсь, падаю.

До меня доносятся голоса, но слова не имеют смысла, а боль так сильна и жестока, что все силы уходят на то, чтобы не закричать.

ГОТОВО.

Я чувствую, как моя душа выходит из тела, отлетает. Я силюсь открыть глаза – а может, они открыты, неизвестно. Я просто чувствую тьму – противную, холодную, осязаемую, как угольная пыль. Я кричу, зову на помощь, хотя и понимаю, что это происходит лишь в моей голове. Я не могу даже открыть рот. Звук, который я представляю, разносится эхом, затихает – и я тоже…

3 сентября 2010 г., 6:27

Джонни стоял рядом с «девятой травмой». Ему потребовалось пять секунд, чтобы решиться последовать за доктором Бивеном к этой палате, и еще меньше времени, чтобы открыть дверь. В конце концов, он журналист. И сделал себе карьеру на том, что проникал туда, где его не хотели видеть.

Не успел он открыть дверь, как на него едва не налетела женщина в костюме хирурга.

Джонни посторонился, уступая ей дорогу, и проскользнул в заполненное людьми помещение. В ярком, режущем глаза свете люди в хирургических костюмах суетились вокруг каталки. Они говорили одновременно и двигались, словно клавиши пианино. Их фигуры заслоняли пациента – из-под синей простыни торчали лишь пальцы ног.

Запищал сигнал тревоги.

– Мы ее потеряли, – крикнул кто-то. – Заряжай.

Комнату заполнило громкое жужжание, заглушавшее голоса. Вибрация пробирала до самых костей.

– Готово.

Джонни услышал пронзительное жужжание, и тело на каталке изогнулось дугой и снова опустилось. Рука сползла с каталки и безжизненно повисла.

– Она вернулась, – послышался чей-то голос.

Джонни увидел на мониторе сигналы бьющегося сердца. Напряжение, похоже, спало. Несколько медсестер отошли от каталки, и он в первый раз увидел пациента.

Талли.

Такое ощущение, словно в палату вернулся воздух. Джонни наконец решился вдохнуть. Пол вокруг каталки был залит кровью. Медсестра наступила в лужу и едва не упала.

Джонни приблизился к каталке. Талли была без сознания; разбитое лицо окровавлено, из раны на руке торчит обломок кости.

Он прошептал ее имя – а может, только подумал. Потом проскользнул между двумя медсестрами; одна вводила в вену иглу, другая подтягивала простыню, чтобы прикрыть грудь Талли.

– Вам нельзя тут находиться. – Рядом с ним материализовался доктор Бивен.

Джонни махнул рукой, но ничего не сказал. У него было столько вопросов к этому человеку, а он молчал, потрясенный обширностью ее травм, и чувствовал себя виноватым. Ведь и он тоже сыграл тут свою роль. Обвинял Талли в том, в чем не было ее вины, и вычеркнул ее из своей жизни.

– Нам нужно перевезти ее в операционную, мистер Райан.

– Она выживет?

– Шансы не очень велики, – ответил доктор Бивен. – Освободите дорогу.

– Спасите ее, – сказал Джонни и попятился, пропуская каталку.

Оглушенный, он вышел из палаты и по коридору направился в комнату ожидания четвертого этажа, где в углу сидела женщина с вязальными спицами в руках и плакала.