Страна Саша - Гала Узрютова

было, – я думал, говорить маме или нет о предложении отца по поводу института.

– Конечно, он во всём обвинял меня. Представляю, что он там наговорил!

– Мам, перестань. Никого он не обвинял. Просто прошла любовь, и всё.

– Прошла любовь?! – мама даже встала. – Прошла любовь?! Как делать детей – любовь у него не проходит! Размазня! Ненавижу!

– Мам, ну ты ведь тоже давно его не любишь.

– Сейчас да, а тогда-то любила! Вот дура-то была!

Я подошел и обнял ее. Она небольшого роста и еле доходит мне до плеча. Майка моя постепенно становилась мокрой, а слезы были какими-то горячими.

Я уложил ее спать и накрыл пледом.

Ночью я несколько часов просидел на балконе и думал, что не хотел бы, чтобы история с Женей закончилась так же. Кажется, стало более-менее понятно, чего именно я боюсь. Испортить жизнь этой рыбке. И что она перестанет доверять другим мужчинам. Никому не позволит больше свою спину целовать. Потом я включил новый альбом Placebo, который давно скачал, но не было времени послушать. Честно говоря, он меня особо не порадовал. Это уже признаки старости? Что качаешь альбомы любимых групп, а они не радуют.

У меня уже есть и другие признаки старости.

Я больше не путешествую автостопом.

Когда Макс зовет меня на рок-концерт, я говорю, что, скорее всего, приду, а сам не прихожу.

Я всё чаще наблюдаю, а не участвую.

Я начал ворчать по пустякам.

У меня после катания на велике на следующий день болит спина.

У меня по ночам начались судороги в ногах.

Бабушка не кладет мне в карман конфет на дорожку.

Я думаю о том, на что буду жить на пенсии.

Иногда я хочу детей.

Когда я слушаю старые забытые песни, мне больше нравится ощущение не от них самих, а мое состояние ностальгии по тем временам, когда я их слушал.

Я просто балдею от песни битлов When I’m Sixty-Four. Дальше будет только хуже или как?

– У нас с тобой не просто никакой личной жизни, у нас она отрицательная, – услышал я с утра мамины слова, когда вышел из комнаты и увидел маман с Нателл на кухне.

– А, – усмехнулась мама и встала меня обнять. – Вот и блудный сын. Ты полюбуйся, как ни в чем не бывало! Растишь-растишь детей, а потом раз – и к папеньке, которому до него дела не было!

Мама говорила с юмором, но мне почему-то всё равно было неприятно это слышать. Мне показалось, что отец на самом деле раскаялся. Всё-таки нам нужно поговорить втроем, а то это никогда не кончится.

– Мам, не говори так о папе!

– Саш, не смеши меня. Какой он тебе отец?! Какой?! Да тебе дядя Рома и то больше отец, чем этот музыкант! – она снова вошла в раж. Нателл уже насторожилась и не знала, как нас остановить.

– Дядя Рома? – я улыбнулся, понимая, что не должен этого делать, но уже не мог остановиться. – А ты знаешь, кто такой дядя Рома?

– В смысле?

– Дядя Рома твой сам трахальщик еще тот! – ну вот, кажется, я сболтнул лишка.

– Что? Что ты сказал? Да как тебе не стыдно?!

Я всё рассказал маман, потому что уже не мог держать это в себе. Сказал, что не того человека она нашла мне для примера. Хотя, в принципе, она не виновата, что он не оправдал ее доверия. На самом деле люди даже не представляют, что о них думают другие, пока не случаются такие вещи. Как будто оттого, что мама будет думать, что дядя Рома хороший, он на самом деле станет хорошим. Сила внушения здесь не работает.

Иногда я женщин всё-таки не понимаю. Я понял, что они какие-то странные, еще тогда, когда мы с ребятами несколько лет назад провели опрос среди наших мам. Показали им фотки всяких рок-музыкантов и сказали назвать самого красивого. Там были Джон Леннон, Курт, Ник Кейв, Пол Маккартни, чувак из «Ганзов», Тайлер и Мик Джаггер. Так вот, большинство наших мам выбрали Мика Джаггера. Я, конечно, понимаю, что попка у него ничего так. Но мы же лицо показывали.

Я не мог больше находиться в этой женской компании и позвонил Максу. Он заехал за мной на байке и зашел поздороваться с маман. Она что-то невнятное сказала в ответ, а Нателл посмотрела на Макса с презрением. Мне кажется, она втайне его хотела и говорила маман, что он плохой, чтобы постепенно наложить на него свои верблюжьи лапы. Надо почаще с Максом встречаться. Он хотя бы знает, что такое рок-кафе, и бреется.

Маман постоянно говорит мне: ты посмотри на того. А на того посмотри. Он в твоем возрасте уже и так далее. Меня раздражают такие сравнения. Почему она не видит, что я хорошо рисую и уже добился успехов, пусть пока и маленьких. Наверное, пока я не покажу ей контракт на миллион по оформлению какого-нибудь бренда, она так и будет продолжать.

Я решил, что если уж и сравнивать себя с кем-то, хотя это вообще глупая затея, то с Максом. Максу тридцать, и у него уже так много есть. То есть, наверное, это немного по меркам нормальных людей. Но я не думаю, что смогу столького достичь к своим тридцати.

Максу тридцать, и он:

– ездит на харлее;

– знает мужские принципы;

– носит тату;

– знает, как надо общаться с девушками;

– уверен, что может сделать кого-то счастливым;

– уважаем в рок-кафе;

– любит «Битлз»;

– работает на радио;

– ведет колонку в журнале;

– живет в отдельной квартире;

– ездит по всему миру;

– курит трубку;

– умеет готовить;

– посылает деньги своим родителям;

– не киснет.

Мне шестнадцать, и я:

– размазня;

– боюсь испортить девушке жизнь, поэтому веду себя как трус (я и есть трус);

– курю тонкие сигареты;

– к тридцати планирую возненавидеть «Битлз»;

– мотаюсь без нормальной работы;

– не посылаю родителям деньги, а беру деньги у маман, а папа у меня вообще не пойми где;

– умею рисовать, но мало что делаю, чтобы меня заметили;

– завидую Наруто, потому что он молодой, красивый и все девчонки его любят;

– ушлепок.

Сегодня слышал, что Майкла Джексона так и не похоронили. Значит, может, детство еще не кончилось. Может, у меня есть шанс. Купить майку с рожей кролика из «Алисы в Стране чудес» и не рыпаться.

Макс сказал, что я не по-мужски поступил, когда рассказал маман про Рому. Я это понимаю, но ничего тогда поделать не мог. Просто мама думает, что есть идеальные люди, а есть плохие. А такого не бывает. В каждом есть хоть немного перчика и сахарной ваты. Если бы человек состоял только из одного или другого, на это невозможно было бы смотреть. А мы же