Поумнел - Петр Боборыкин

Ну, Лидия пуста, не умна… Но для выездов и знакомств у ней есть: барский тон, эффектная внешность, умение одеваться и нравиться мужчинам, все светские аппетиты… Эта не стала бы ему делать диких сцен из-за того, что его собираются выбирать в предводители.

Как бы отвечая на его мысли, Лидия спросила его:

— Alexandre, довольны вы вашим назначением?

Он ответил, что доволен. Разговор отрывочно пошел на эту тему. Ближе к дому она сказала ему:

— Вы, конечно, смотрите на предводительство, как…

Слово она не сразу нашла.

— Как на marchepied?[89]

Он только усмехнулся в ответ. И через минуту спросил ее в свою очередь про мужа:

— Виктор Павлович разве не имел оснований рассчитывать к новому году на звание статс-секретаря?

— Не знаю, — заговорила она оживленнее, и под тальмой он заметил, как она повела своими крупными плечами. — Он ведь мне не поверяет своих… enfin, ses ambitions!.. Конечно, это было бы хорошо… N'est-ce pas, c'est un titre à vie?[90] Вроде генерал-адъютант в штатской службе?

— Вроде, — тихо вымолвил он и полузакрыл мечтательно глаза.

— Шитый мундир… хоть и не золотом, mais tout de même, c'est chic.[91]

— Très chic, — так же мечтательно повторил он и запахнулся в шубу.

Она попадала на свою любимую зарубку. Муж мог бы давно получить какое-нибудь звание, дающее ей, как светской даме, полный ход всюду. Положим, она и теперь особа "третьего класса" и может являться на больших балах и выходах; но все-таки она чиновница, а не дама, принадлежащая к особому классу, имеющему доступ всюду и приезд "за кавалергардов".

— Виктор Павлович, — сказала она, протягивая слова, что для нее было признаком некоторого раздражения, — давно бы мог иметь… une charge honorifique. Но у него какая-то нелепая гордость… Il veut être homme d'état et pas autre chose![92]

— Одно другому не мешает, — как бы против воли и чуть слышно промолвил он.

Их взгляды встретились в полутемноте. Они превосходно понимали друг друга.

— Ce que je me tue à lui démontrer![93]

Голос у ней как бы перехватило, после чего она добавила:

— Вам, Alexandre, конечно, надо бить на то, на что ваше предводительство дает право.

Александр Ильич ничего не ответил и только сделал неуловимый жест головой. Он не сообщил ей, что визит к ее мужу находился в связи с их разговором. И то, что она ему сейчас сказала о гордости мужа, немного смутило его.

Карета остановилась у широкого подъезда казенного здания. В воротах, помещавшихся рядом, темнела тяжелая фигура дежурного сторожа, укутанного в тулуп.

— Bonjour, Alexandre… Я вас выпущу, — очень ласково крикнула ему Лидия, и лакей захлопнул дверку.

XXV

По лестнице Александр Ильич поднимался медленно. Целая вереница мыслей, связанных с личностью его свояка, Виктора Павловича Нитятко, проходила в его ясной, логической голове; но на сердце у него все еще щемило от тех ощущений, какие заставил его испытать граф Заваров в кабинете князя Мухоярова.

Дом, куда он вступил, лестница, швейцар в ливрее, особый запах казенных помещений высшего разряда настраивали его именно так, как ему нужно было для первого разговора с мужем Лидии.

Нужды нет, что этот «сухарь» и "деловик", — так он называл Виктора Павловича, — с фанаберией смотрит на некоторые звания, о которых мечтает его жена; это показывает только то, что он честолюбив на особый лад… Сам он — человек не салонный, не родовитый и очень хорошо понимает, что ему никогда не блистать в высших сферах. Он попал в ту полосу петербургской служебной жизни, когда наверх выплывают люди, прошедшие чиновничью выучку, или ловкие специалисты, такие, как он, или даже потусклее… Ему, Гаярину, этим смущаться нечего. Строй общества остается тот же… Недостаточно быть чиновником третьего и даже второго класса, надо занять сразу место в том, что составляет всеми признанный высший слой.

"Il faut être de la maison!"[94] — мысленно выговорил он на первой площадке и слегка оперся на перила мягко освещенной лестницы, дожидаясь, чтобы первая дверь направо отворилась.

Швейцар уже позвонил в квартиру «генерала», как он называл Виктора Павловича. Днем дверь стояла отворенной. К ней вел снизу ковер, покрытый белым половиком.

Отворил курьер.

— Его превосходительство заняты, — сказал он на пороге.

— Виктор Павлович один? — спросил звонко Гаярин.

— Одни-с.

— Доложите… Гаярин, Александр Ильич… Я на минуту…

И он вошел уверенно в переднюю, длинную и высокую.

Пока курьер ходил доложить, Александр Ильич сам снял шубу, уверенный, что свояк сейчас же примет его.

Он у него не бывал с последнего своего приезда. Тогда Нитятко не занимал еще теперешней должности и жил на частной квартире.

Только казна дает такие громадные помещения. И не алчность заговорила в Гаярине, когда он подумал, что всего этого можно достичь только в Петербурге, а скорее жажда власти, которая сказывается и в размерах квартир и домов, «присвоенных» той или иной должности.

— Пожалуйте!.. Его превосходительство в кабинете!

Надо было пройти огромною залой, освещенною одною висячей лампой, с блестящим паркетом и старинной белой, с позолотой, мебелью вдоль стен.

Кабинет, куда он вошел тихо, притворив за собой тяжелую дверь, был немногим меньше залы, с камином и бронзой александровского стиля; половина мебели отзывалась той же эпохой.

В хозяине Гаярин не нашел никакой перемены, кроме седеющих висков: среднего роста, очень худой в туловище, еще не старый, пепельные бакенбарды, бритое лицо, большие карие, умные и не злые глаза, редкие волосы, зачесанные по моде конца шестидесятых гонов, в двубортном черном сюртуке и темно-серых панталонах. Таким был он, когда влюбился в Лидию, таким и умрет, только поседеет и еще больше согнется.

— Александр Ильич!..

Возглас был радушный. Они обнялись и поцеловались.

— Извините, — начал Нитятко, посадив Гаярина на большой диван, — не заехал к вам… И сегодня не мог…

Он указал рукой на целую стопу бумаг в обложках, лежащую с края письменного стола.

— Понимаю, — ласково отозвался Гаярин. — Мученик долга!..

— Вся эта неделя особенная! Завтра заседание в совете… Надо быть…

— Во всеоружии?

— Именно.

Говорил он высоким тенором, но слабо, как человек не особенно здоровых легких. Определенность выговора отзывалась долгою привычкой выражаться точно, докладывать или делать инструкции подчиненным.

— Позвольте поздравить вас. Душевно рад…

Он еще раз обнял его, слегка дотрагиваясь концами пальцев до обоих плеч.

Александр Ильич только улыбнулся.

— Душевно рад! — повторил Виктор Павлович, и лицо его сложилось сейчас же в условно-серьезную мину, какая обозначала в нем интерес к собеседнику. — Теперь всякому двойственному отношению к вашей личности настал конец, — продолжал он, точно диктуя кому. — Положение прекрасное, и вы имеете все шансы быть замеченным с наилучшей стороны… И есть полная возможность, — подчеркнул он, — служить независимо… Пускай к вам придут впоследствии и будут делать лестные предложения, а не вы станете домогаться… каких-нибудь подачек…

"Вот оно что! — подумал Гаярин. — Ты, мой милый, щеголяешь все тем же чиновничьим фрондерством".

И это ему так не понравилось в свояке, что он сказал, без всяких смягчений, почти резко:

— Между двух стульев зачем же садиться, Виктор Павлович?

— В каком смысле?

— Мне необходимее, чем кому-либо, сразу поставить себя здесь в такое положение, чтобы каждый прикусил язычок.

— Да, кажется, после вашего утверждения об этом и речи быть не может? — спросил Виктор Павлович все с той же условно-серьезной миной.

"Тупица ты, — подумал Гаярин, — или только притворяешься непонимающим?"

Этот прямолинейный карьерист раздражал его: точно будто свояк желал прочесть сейчас нравоучение, чем следует теперь быть ему, Гаярину, какое честолюбие высшего, какое низшего качества.

И заехал-то он к нему, чтобы позондировать немного насчет одного хода, никак не ожидая такого оборота их беседы.

— Этого недостаточно, — смело, но не повышая тона, выговорил Александр Ильич, — мало ли кто может проскользнуть в предводители.

— Нынче — нет, не те времена, — возразил Нитятко и повел губами своего большого болезненного рта.

— Но все-таки, добрейший Виктор Павлович, согласитесь сами, в Петербурге есть одно только общество, дающее тон… и кто к нему не принадлежит, тот все еще, как в картах прежде говорили, под сюркупом!.. Тут происхождения недостаточно, ни богатства, ни даже высокого служебного места…

— Да, — оттянул Виктор Павлович, — вы вот на что намекаете…

"Наконец-то понял!" — воскликнул мысленно Гаярин.