Последняя Пасха - Александр Бушков

В первый миг Инга даже шарахнулась – когда он вышел на середину залитого лунным светом двора.

– Это я, – Смолин ухмыльнулся. – Ну, давай пудру…

Он вытряхнул себе на ладонь из плоской пластмассовой коробочки все содержимое, пробормотав: «Я тебе в Курумане новую куплю…», зажмурился и стал натирать физиономию пахучим порошком. Израсходовав весь, открыл глаза и спросил:

– У меня рожа, надеюсь, белая стала?

– Ну да… – растерянно ответила Инга.

– Вот и прекрасно, – сказал Смолин. – Я пошел…

– Куда?

– К бабке Нюре, естественно, – сказал Смолин. – Если в живых она без всяких церемоний вилами кидается, то к привидениям отнесется гораздо более уважительно. Коли уж человек верующий, то он обязан верить и в привидения… Как христианину и положено.

– Что за шутки?

– Это не шутки, – сказал Смолин серьезно. – Я с ней поговорю по душам. В качестве одного из тех, кто лежит там. И посмотрим, что получится.

– А если ее инфаркт хватит?

– Да брось, – сказал Смолин. – Таких вот бабулечек, метающих вилы на манер Чингачгука, так просто не возьмешь. Точно тебе говорю. Старые люди, старая школа…

– Нехорошо как-то…

– Ну да? – жестко усмехнулся Смолин. – А мочить без зазрения совести ради оружия и патронов аж десять человек, про которых дети-внуки до сих пор ничего не знают? Это хорошо, гуманно и благолепно? В общем, я пошел…

Инга вскочила:

– Только чур, я с тобой! Я тут одна не останусь, на другом конце деревни…

– Ну ладно, – сказал Смолин, секунду подумав, – только, когда будем возле дома, в тени где-нибудь ховайся… Бабка, конечно шизанутая, но она прекрасно знает, что женщин с караваном не было. Испортим тогда все…

Это было, как во сне – они шагали посреди пустой улицы, посреди залитой лунным светом тишины, меж двух рядов заброшенных домов.

Один раз справа что-то скребнуло когтями по дереву, с придушенным писком метнулось прочь. Они оба так и замерли, потом только Смолин сообразил, что это какая-то лесная мелочь, забредшая ненароком в деревню, драпанула подальше.

Завидев бабкин дом, он жестом указал Инге на близлежащий дом, она кивнула и на цыпочках отбежала туда, прижалась к стене. Из дома ее, пожалуй что, было и не углядеть…

«Ну, поехали», – сказал себе Смолин. Не хотелось думать, что у чокнутой бабки может оказаться ружье, и она, чего доброго, не под кровать полезет, а шарахнет по призраку в целях борьбы с потусторонним. Не должна вроде бы… Ладно, смотреть будем в оба…

Он вышел на освещенное место, мысленно приободрил себя и зашагал к воротам, стараясь двигаться потише – что это за привидение, которое бухает сапожищами на всю деревню? Субтильнее следует, эфемернее, деликатнее, в общем…

Остановившись у ворот, он постучал по ним кулаком – получилось достаточно громко – и позвал громко:

– Баба Нюра! А баба Нюра! Выйди поговорить!

И повторил то же самое пару раз – нормальным голосом, без дурного актерства, без всякой попытки имитировать «загробный» тон. Не стоило перегибать палку.

Какое-то время стояла тишина, потом Смолин с радостью услышал в доме достаточно громкие звуки, явно свидетельствовавшие о том, что человек встал с постели, сделал пару шагов… К окну придвинулось изнутри что-то смутно белеющее…

– Баба Нюра! – воззвал Смолин. – Выйди, поговорим! Выйди, а то я в избу зайду, никуда не денешься…

Вот теперь надлежало смотреть во все глаза, не блеснет ли под лунным светом ружейный ствол. Мало ли в какие формы могло вылиться бабкино сумасшествие, как себя проявить…

Он явственно расслышал истошный вскрик:

– Уходи, ирод! Уходи, откуда пришел! Чего тебе не лежится? Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…

Она бормотала еще какие-то молитвы, стоя у окна, так громко, что Смолин прекрасно все разбирал. Мизансцена определенно затягивалась, и Смолин, потеряв терпение, подошел вплотную к окну, за которым маячила бабка в ночной рубахе, – та проворно отпрянула вглубь – постучал костяшками пальцев в запыленное дребезжащее стекло и сказал внушительным тоном:

– Не выйдешь, сам войду и заберу …

Он едва не шарахнулся, когда с той стороны к стеклу прямо-таки припечаталась сведенная ужасом физиономия, окруженная реденькими седыми космами, – бабуля красотой и обаянием не отличалась… Вовремя справился с собой, остался стоять, как и положено порядочному призраку. Могла ли бабка его опознать – без очков и берета, ночью, пребывая в совершеннейшем смятении. Да не похоже что-то, она ж его и видела-то мельком, не приглядывалась…

– Уйди, окаянный! – вскрикнула бабка, отчаянно крестя его двуперстием. – Чего приперся? От меня-то что тебе надо?

– Сама знаешь, баба Нюра, – сказал Смолин ненатуральным, подвывающим голосом. – Золото где? Мы – люди казенные, мы за него отвечали перед начальством… перед родиной и партией… лично перед товарищем Сталиным… А вы с нами что сделали? Ты б знала, варначья твоя душа, как под обрывом лежать тоскливо и хо-олодно…

– Я-то тебе что сделала, проклятущий? – послышался изнутри отчаянный вопль, и бабка посунулась от окна, чтобы не стоять лицом к лицу с гостем, в потусторонности которого, Смолин уж видел, она не сомневалась. – Я-то при чем?

– Сама знаешь, – сурово ответствовал Смолин, легонечко постукивая по стеклу указательным пальцем.

Он хотел было ради вящего эффекта прижаться к стеклу лицом, но вовремя спохватился – еще пудра останется…

– Ох ты, господи, за что ж мне…

– Золото где? – спросил Смолин. – Оно казенное, мне за него отчитаться положено, иначе покоя не будет…

– Нет здесь твоего золота! – голос был испуганный, но никак нельзя сказать, что бабка от ужаса себя не помнила – кое-какое расположение духа определенно сохраняла.

– А где оно? – спросил Смолин с живейшим интересом. – Говори у кого, я и уйду, в жизни не потревожу… А не то – пошли под обрыв, ждут тебя там…

– В Касьяновке твое золото! У Мирона! Туда и иди! А я его в глаза не видела, не держала… мне оно ни к чему… отец говорил с Мироном, а я слышала ненароком… У Мирона твое золото! У Мирона Безруких! Он и верховодил! А через нас они прошли, и не задерживаясь почти… – бабкин голос ослаб: – Христом-Богом тебе клянусь, правда! Иди к Мирону, в Касьяновку, там оно где-то и лежит… – бабка изо всех сил пыталась придать своему сварливому, вороньему голосу черты ласковые, душевные: – Уйди ты, Христа ради, в Касьяновку иди, а здесь его нет и не было никогда… Правду я тебе выкладываю, всю как есть…

– Ну ладно, – сказал Смолин. – Только если ты мне соврала, непременно вернусь, да не один, с сослуживцами, и уж тогда не жалуйся…

Бабка бубнила и бубнила – перемежавшиеся молитвами заверения в своей полной и окончательной искренности. Если она и врала, проверить это не было возможности. И Смолин, в конце концов, решил не затягивать беседу, еще раз постращал бабку своим будущим непременным возвращением, да не одного, а со всей компанией – и медленно, величаво даже, как и полагалось порядочному привидению, стал отступать на улицу. Оказавшись вне поля зрения бабки, нырнул в проулок, поманил Ингу. Смахивая с лица согнутой ладонью приторно пахнущую пудру, спросил:

– Ну что, всё слышала? То-то. Бабулька наша, как выяснилось, все же в теме…

– Значит, золото так где-то и лежит?

– Вполне может оказаться, – сказал Смолин.

– А почему у тебя голос не радостный? Совершенно печальный?

– Так нам же не карту с крестиком вручили, – сказал Смолин. – Нам назвали место… и фамилию. Вот только есть у меня сильные подозрения, что означенный товарищ Мирон давным-давно померши. Естественной смертью. Такое дело было бы не по плечу соплякам, которых всех к тому же позабирали на войну. Чутье мне подсказывает, что этот Мирон – как и его подельники – наверняка был в годах. Иначе почему не на фронте оказался, как и прочие? Столько лет прошло… Все они, боюсь, далече.

– А Касьяновка – это где?

– Не знаю, честное слово, – сказал Смолин. – Я не большой спец по сельской Шантарщине. Сейчас посмотрим…

Он ускорил шаг. Когда они вернулись в одну из двух обитаемых изб, посветил фонариком, разжег керосиновую лампу и сел к столу с атласом. Инга примостилась рядом, заглядывая через плечо. Судя по ее заблестевшим глазам, девочка ощутила зуд кладоискательства, как многие…

– Ага, – сказал вскоре Смолин, – вот она, Касьяновка. Не такие уж и дремучие места – километров сорок к северу от Курумана.

– А голос по-прежнему печальный?

– Ну да, – сказал Смолин невесело, – столько воды утекло… Шестьдесят с лишним лет, жизнь целая… Не говоря уж о том, что с золотом черт-те что могло за эти годы произойти… Давай спать, а? Нам завтра лучше бы двинуться ни свет ни заря…