Последняя Пасха - Александр Бушков

Смолин смотрел в оба, пытаясь составить кое-какое первоначальное впечатление об односельчанах сумасшедшей старухи по их собаке.

Кое-что давало пишу для размышлений. Собака не выглядела ни забитой, ни голодной – сытый, ухоженный пес со здоровой шерстью. По крайней мере, кормили его неплохо…

Присмотрев на всякий случай подходящую штакетину, державшуюся на честном слове в полурассыпавшемся заборе, Смолин в целях эксперимента резко нагнулся и, не отрывая взгляда от пса, сделал движение, словно подхватывал камень с земли. Ни малейшей реакции: пес и ухом не повел, не встрепенулся, не говоря уж о том, чтобы пугливо шарахнуться. С этим человеческим движением он определенно был незнаком, попросту не понимал, какую опасность для собаки оно несет. Значит, не забитый, не пуганый. Сытый, ухоженный, спокойный. Рано делать выводы и строить версии, но можно уже составить некоторое представление о хозяевах…

– Люди, вы мне, часом, не мерещитесь?

Они обернулись. Посреди улицы стоял крепкий мужичок в заправленных в сапоги камуфляжных штанах и тельняшке. Немногим моложе Смолина, усатый, с залысинами, крепкий, несуетливый. Через плечо у него был дулом вниз перекинут карабин – вроде бы небрежно, но ясно, что человек умелый при нужде его моментально крутанет на ремне, вскинет к плечу…

Похоже, он был совершенно трезвый. И одежда не изгвазданная, чистая, опрятная – а сапоги и вовсе начищены пусть не до зеркального блеска, но все равно, до неуместной в заброшенной деревне безукоризненности. Смолин присмотрелся. Сапоги были хромовые, офицерские. Физиономия, впрочем, тоже на первый взгляд армейская.

Моментально выстраивая линию поведения, Смолин ответил столь же непринужденно, без всякого подобострастия, но и уж, конечно, не задиристо, с простецкой улыбкой:

– Неужели так пьете, что можете опасаться… видений? Не похоже что-то…

– Да просто удивился в первый момент, – сказал незнакомец. – В наши места посторонние, да еще сугубо городского вида, давненько не забредали… То-то показалось, что возле бабкиной избы шумят-кричат… С бабкой воевали?

– Скорее уж она с нами, – сказал Смолин, тщательно взвешивая каждое слово. – Чин-чином попытались завязать разговор, а в нас вилы полетели, да вдобавок топором по башке почествовать обещала…

– В своем репертуаре бабка, – усмехнулся незнакомец. – Энкаведешников гоняла и про золото ничего не знала?

– Ага.

– Как по-писаному… То бишь по истории болезни. Она вообще-то наверняка в вас попасть не старалась…

– Все равно неприятно, – усмехнулся Смолин.

– Ну да, чего уж… Меня она тоже не жалует. Мы с ней, можно сказать, пополам деревню поделили, я на своем конце, она на своем. Так и существуем.

– А больше – никого?

Незнакомец понял:

– Ни души. Не считая Орлика и Беляка, – он кивнул в сторону собаки, смирно прислушивавшейся к спокойному разговору. – И бабы Нюриной коровушки. Была у нее еще кошка, но померла от старости, по причине одиночества потомства не оставивши… А можно полюбопытствовать, откуда вы вдруг взялись?

Речь у него была правильная, гладкая, он вовсе не производил впечатления сельского механизатора или кого-то подобного – скорее уж первоначальная догадка Смолина оказалась правильной, и судьба свела их с отставником. Вот только зачем он в этой глухомани поселился, поделив пополам деревню с чокнутой бабой Нюрой?

Смолин решил вываливать легенду сходу, не колеблясь и не мямля.

– Получился сущий детектив, – Смолин пожал плечами словно бы в некотором смущении от превратностей жизни. – Мы из газеты… из Шантарской. Даже документы есть, – кивнул Инге: – покажи…

– Ну, я не участковый… – проворчал незнакомец, но в Ингино удостоверение все же заглянул (правда, как сделал вывод Смолин, с любопытством, но без ментовской цепкости, которую битый жизнью человек распознает легко).

– Ну вот… – сказал Смолин, когда удостоверение вернулось к Инге. – Она – репортер, а я, соответственно, фотограф, – он демонстративно приподнял в руке сумку. – Дурацкая история получилась, как бы вам… Короче говоря, человеку, про которого мы вздумали делать материальчик, подобное вторжение в его дела ужасно не понравилось. Кликнул он своих стриженых мальчиков, и возникла реальная угроза для ребер и физиономий…

– Это где?

– В Предивинске, – сказал Смолин. – В общем, ясно было, что к нашей машине нам уже не добраться, и я в темпе придумал обходной маневр: пешочком до Зыбуново, оттуда до трассы – и в Куруман. В Курумане наш деятель, как в том анекдоте, уже не фигура, а дерьмо… Кто ж знал, что Зыбуново только на карте числится полноценной деревней… Такие дела.

Что бы ни думал хозяин здешних мест по поводу преподнесенной ему истории, на лице это не отразилось. Он только почесав в затылке, проворчал:

– Бывает… – и спросил деловито: – Погоня имеет место быть?

– Стопроцентно – нет, – сказал Смолин. – Они нас потеряли, наверняка решили, что мы где-то спрятались. Им и в голову не пришло, что городские люди выберут такой вариант… И потом, не настолько уж мы им наступили на мозоль, чтобы они отправились нас искать по всему району. Поматерились и забыли. Мы ж не в страшные тайны ихние проникли, не мешок с бриллиантами у них сперли… Никакого киношного боевика. Провинциальная дурь и только. Какая там погоня…

– Тем лучше, – сказал незнакомец. – А то не хватало мне на старости лет голливудских страстей на фоне тайги… Ну, пойдемте?

– Куда? – вырвалось у Инги.

– Ко мне, – сказал человек словно бы даже с некоторым удивлением. – Куда же еще? Гость в дом – Бог в дом, как говорится. Нравы у нас, как легко догадаться, патриархальные, я ж не баба Нюра, чтобы людей в таком положении спроваживать на ночь глядя… Кирилл Михайлович меня зовут. Можно – Михалыч. Фамилия смешная – Лихобаб. Из хохлов мы…

– Смолин. Василий Яковлевич. Можно, стало быть – Яковлевич. А это – Инга.

– Пудинг, это Алиса, Алиса, это пудинг… – усмехнулся Петрович. – А это вот, как уже поминалось, Беляк…

– А Орлик – это кто? – спросила Инга. – Вы про него тоже говорили…

Петрович покосился на нее:

– Ага, журналистская хватка… Орлик – это конь. Так и живем маленькой, но порядочной компанией…

Они шагали посреди улицы, Беляк носился вокруг, то забегая вперед, то возвращаясь. До настоящей темноты было еще далековато, но солнце давным-давно опустилось за деревья, чувствовалась прохлада. Тишина стояла неописуемая.

Смолин не сразу, но довольно-таки быстро отметил некую интересную особенность в поведении гостеприимного хозяина, владевшего, как выяснилось, целой деревней на паях с полубезумной старухой. Лихобаб на них вроде бы и не смотрел, держался сбоку, шагал непринужденно и вольно – но при всем при том (в чем не было никаких сомнений) он передвигался все время так, чтобы гости оставались в поле зрения, чтобы было время моментально отреагировать на какую-нибудь неожиданность.

Вообще-то это повадка хорошего вертухая, мимолетно подумал Смолин. И тут же отмел эту мысль как неподходящую. Кого-кого а уж вертухая-то он определил бы подкоркой, спинным мозгом, хотя давненько не сталкивался с таковыми…

Человеку, благополучно прожившему свою жизнь без всяких пересечений с колючкой, это может показаться диким, странным, невероятным – но, знаете ли, в двух ходках на зону в нескольких годах тамошнего пребывания есть и положительные стороны. Человек, если он не гнилуха какая-нибудь, с зоны выносит и кое-какие полезные навыки, помогающие и на воле жить. Во-первых, привыкаешь к тому, что именуется «фильтровать базар» – то есть взвешивать каждое слово, не дергаться, спокойно разруливать критические ситуации, не швыряться сгоряча оскорбительными словечками, зная, что расплата может последовать моментально. Во-вторых, появляется определенное умение сходу разбираться в людях, просвечивать встречного-поперечного, нового знакомого и прикидывать, что он собой представляет, чего от него ждать…

Школы этой век бы не проходить, но коли уж прошел, помогает она устроиться в «мирной» жизни, ох, помогает…

Разумеется, стопроцентно быть в чем-то уверенным, особенно в чужой душе, которая, как известно, потемки, способен, пожалуй, лишь Господь либо его заместитель по кадрам, если только таковой имеется на небесах. Теоретически рассуждая, могло оказаться, что весь подпол у Лихобаба забит тщательно закатанными трехлитровыми банками с тушенкой, приготовленной из неосторожных, доверчивых путников. Но это в теории. А на практике Смолин был, в общем, спокоен: жизненный опыт ему нашептывал, что человека этого опасаться нечего – что на витрине, то и в магазине. Видно было, что эта постоянная готовность к неожиданностям – результат не долгой службы в вертухаях, а совсем другой прежний опыт. Положительно, мужичок этот не сапоги в каптерке выдавал и не ленинскую комнату поддерживал в идеальном порядке. Что-то серьезное за ним числилось.