Нуар - Андрей Валентинов

— Площадь Перемирия, — напомнил шофер. — Вы интересовались, мсье. Остановимся?

— Нет, не стоит.

Место ничуть не изменилось: монумент-пилон посередине, особняки с коринфскими колоннами, трехэтажное здание мэрии, французский триколор на высоком стальном шесте. Главную площадь разбили с размахом, желая превзойти не только ближних соседей в Касабланке, но и далекую Европу. В результате получился огромный заасфальтированный пустырь. В какой-то мере это было символично — Эль-Джадира так и не сложилась в единый город, оставшись конгломератом отдельных районов. Порт, горка, где живут отставники, скучный официальный центр, мрачная цитадель и, конечно, арабские кварталы. Их обитатели жили врозь, даже война никого не сблизила. Разве что беженцев не любили одинаково — и дружно, в единый голос, ругали парижские власти, ничего не понимавшие в здешних проблемах.

Бывший штабс-капитан так и не полюбил этот город.

— Цитадель, мсье. Можем свернуть к воротам.

— Нет, направо.

В поездке по городу не было особой необходимости. Имелись дела поважней, но Ричард Грай все же решил потратить впустую пару часов, просто так, без всякого смысла. Город за окном таксомотора был слишком знаком, и эта обыденность успокаивала, возвращая в привычный серо-черный мир.

…Ничего особенного не случилось, он уезжал по делам и вернулся. Накопились новые заботы, в них следует разобраться. Всё как прежде, всё как обычно.

Была еще причина, но бывший штабс-капитан не спешил в этом признаваться даже самому себе. Сначала пусть такси проедет вдоль полуразрушенной стены, построенной в давние годы португальцами, минует башню с давно рухнувшими зубцами и повернет на знакомую широкую улицу. В конце прошлого века здесь решили построить торговый центр. Два десятка магазинов, в основном филиалы известных парижских фирм, открыли сразу. Пускали также иностранцев — испанцев, португальцев, даже немцев, надеясь побыстрее оживить торговлю. Манекены в модных платьях глядели пустыми глазами сквозь стекла витрин, по вечерам вывески загорались желтым электрическим огнем… Кое-что из этой роскоши Ричард Грай успел застать, но уже на излете. Покупателей на подобные товары в маленькой Эль-Джадире оказалось не слишком много. Немцев закрыли и конфисковали с началом Великой войны, испанская и португальская мелюзга предпочла уйти сама. Крупные парижские фирмы, торговавшие больше из престижа, уходить не спешили, но Депрессия конца 1920-х добила даже их. В пустые помещения бутиков стали вселяться местные торговцы, огромные пространства дробились на мелкие, неуютные закутки, где торговали уже не престижными новинками, а чем попало. Арабов еще не пускали, их час пришел только теперь.

— Остановите здесь, пожалуйста. Я выйду. Это ненадолго.

Ричард Грай хлопнул дверцей, достал купленные утром папиросы — привычную испанскую «Фортуну», и тут же пожалел, что затеял эту поездку. Что он думал увидеть? Магазин закрылся еще до его отъезда, в помещение вселили паршивую грязную закусочную. Вот она, «Quatre saison», никуда не делась.

Негромко щелкнула зажигалка, взятая из кожаного портфеля — IMCO, старая, еще с прошлой войны. Таких у него было три, эта — последняя.

Затемнение. Эль-Джадира.

Июнь 1942 года.

— Дядя Рич, а что ты здесь покупаешь?

— Ты же видишь — гравюры. Офорты, неплохая работа, кстати. Здесь и книги есть…

— Гравюры так себе, подражание немецким романтикам. Старье! И никакие это не офорты, а «сухая игла». Кто из нас в школе искусств учился? Рисунок наносят прямо на металл, берут медную доску и процарапывают на ней штрихи. Кстати, они, гравюры эти, очень дорогие.

— Да, не слишком дешевые… А что в этой технике особенного?

— Экзаменуешь, дядя Рич? Учти, с тебя мороженое, и не такое, как ты обычно покупаешь, а какое скажу. Это же сколько вспоминать надо! Ну… Сейчас!..

— Ущипнуть, чтобы быстрее вспомнила?

— Сам себя щипай, если нравится. Значит так… Травление не применяется. Знаешь, что это такое?

— Знаю.

— Какой ты, дядя Рич, умный! А шабер и гладилка? Вот их и применяют. И еще иглы, конечно, только очень прочные. Ну вот… Игла оставляет на металле глубокие борозды с поднятыми этими, которые на пальцах бывают… Заусенцами, точно! Называются — «барбы». Штрихи, которые на меди или цинке, имеют очень тонкое начало и окончание. А дальше — всё, печатают, как и твои офорты. Шлеп — и готово.

— А чем «сухая игла» лучше офорта?

— Ничем. Очень трудно рисунок наносить, а нормально напечатать, чтобы этот рисунок не расплылся, можно штук пятнадцать-двадцать, потом все стирается. Говорят, правда, «сухая игла» может всякие мелочи обозначить, такие, что и глазу не увидеть. А кому это нужно? Кто станет гравюру в микроскоп рассматривать?

— Действительно. Ладно, мороженое с меня.

— Может, мне с тебя, дядя Рич, чего-нибудь еще потребовать? Чемодан с долларами, например? В центре есть прекрасный художественный салон, туда эмигранты всякие редкости сдают. Я даже Дюрера настоящего видела. А ты куда ездишь? К каким-то жуликам! Ты еще скажи, что увлекаешься книгами по магии.

— Это не магия. Читай.

— На немецком? Какая гадость! «Die Aussichten für die weitere Forschung der Noosphäre». Ну и слова у этих бошей! Forschung! Повеситься можно. Это значит…

— Исследования.

— Не подсказывай, не маленькая! «Перспективы исследований…» Чего? Noo… sphäre… Ноосферы?

— Ноосферы. Потом возьмешь греческий словарь и посмотришь, как переводится.

— Вот сейчас прямо и побегу. Знаешь, дядя Рич… Только не вздумай меня за ухо хватать, я крик подниму… Когда вы с папой работали, я думала, что ты просто богатенький дурачок, которому деньги девать некуда. Потом… Потом ты стал похож на злодея из кино. Только на хорошего злодея, иначе бы мы из Франции не выбрались. Здесь, в этой дыре, ты, оказывается, лекарствами торгуешь. Прямо-таки жизнью и смертью, почти бог. А тут еще магазин непонятный. Ты что, дядя Рич, шпион?

— Честно? Шпион.

— Знаешь, дядя Рич, я скоро вырасту. Я стану богатой и сильной, как ты. Только сильнее! И тогда я буду вытирать о тебя ноги, как ты сейчас со мной поступаешь, даже хуже. Мороженого от меня не дождешься! Все, можешь хватать меня за ухо, я закушу язык, кричать не стану.

— Мороженое… Как же я без мороженого? А может, все не так плохо? Когда человек растет, ему кажется, что весь мир его, единственного, не понимает и не ценит. Эта иллюзия по-своему полезна, она дает силы. Но иногда мешает, как сейчас, например. Кстати, будь справедлива. Я ни разу не хватал тебя за твое красное оттопыренное ухо.

— Если бы я была куклой, дядя Рич, я была бы очень счастливой куклой. Но я человек! На какой язык перевести это слово, чтобы ты понял?

Общий план. Эль-Джадира.

Февраль 1945 года.

Табак горчил, и бывший штабс-капитан в который раз уже подумал, что «Фортуна» — дрянь-папиросы, и курит он их исключительно по привычке, потакая даже не себе, а собственной избирательной памяти. Меняя папиросы, меняешь и себя, пусть и в самой малой степени. А именно этого делать совершенно не хотелось. Вот и сюда он приехал, пытаясь хоть в чем-то ненадолго воскресить ушедшее. Тот же маршрут, и улица почти та же.

…Сон он помнил плохо, отрывками, неровными кусками. Вначале почти идиллия, затем тревога, а после — знакомый страх. «Картинка» — неплохо сделанная «сонная» программа, тоже не всемогуща. Она всего лишь задает «рамку»: башня на холме, наивная девушка-пастушка, страшные сказочные разбойники. Всё прочее — общение человека с самим собой, как это и должно быть во сне. Что его смутило? Запись в книге, третья страница со знакомым адресом? Но это обычная «торговая марка», он и сам ставил автографы, когда много лет назад развлечения ради изготовлял такие файлы. В серо-черном мире нет компьютеров, но есть хорошие граверы. Качественный оттиск на бумаге прослужит значительно дольше, чем формат jpg.

В его собственной реальности «сон по заказу» оказался не слишком востребован. Медицинская общественность забила тревогу, блокировав всякую возможность выхода на коммерческие рынки, а «казенная» наука просто отвернулась, не желая вникать в сомнительную и сложную проблему. В итоге исследования Джеймса Гранта нашли свое место на обочине, где-то между астрологией и биолокацией. Здесь же изящные гравюры, выполненные в технике «сухой иглы», стали известны в лучшем случае нескольким счастливцам. Один-единственный магазин на всю планету, и то в мало кому ведомой Эль-Джадире. А теперь и его нет.

Надежда все же была, пусть смутная и нестойкая. Тот, кто в этой реальности умеет изготавливать гравюры с зашифрованной визуальной программой Джеймса Гранта, наконец-то решил снять маску. Много лет Родион Гравицкий, ставший Ричардом Граем, надеялся на эту встречу. Потому-то и решился приехать по знакомому адресу. Но чуда не случилось, табак горчил, оставалось лишь бросить недокуренную «Фортуну», сесть в авто и отправляться обратно. Дальше по улице, ведущей прямиком к арабскому рынку, пусть ездит друг-приятель Даниэль Прюдом, любитель кальянов и крепких телом танцовщиц.