Кто предал СССР? - Егор Лигачев

К тому времени сложилась довольно-таки запутанная ситуация, при которой идеологией в Политбюро занимались два человека — Лигачев и Яковлев. Если же учесть, что мы стояли на разных позициях, то это, конечно, создавало атмосферу противостояния. И объективно говоря, ситуацию действительно следовало разрядить.

Но путь, выбранный для этого, оказался по меньшей мере странным: создание комиссий автоматически похоронило Секретариат.

Если вдуматься, было допущено серьезнейшее нарушение Устава КПСС, поскольку в нем прямо говорилось о Секретариате как о постоянно работающем органе ЦК. Это беспрецедентный факт в партии за последние десятилетия. При этом, вольно или невольно, хитрость состояла в том, что никто даже речи не вел о ликвидации заседаний Секретариата, никто вроде бы на них и не покушался. Однако после создания комиссий заседания Секретариата прекратились сами собой. Партия оказалась лишенной оперативного штаба руководства.

Это сразу пагубно сказалось не только на деятельности самого ЦК, но горько аукнулось в обкомах и крайкомах партии. Резко снизилась исполнительская дисциплина, ослаб контроль. Одной из важных функций Секретариата былообобщение полезного опыта в партии в целом. Но отраслевые комиссии вынудили партийцев разбрестись по своим сусекам. Центр как бы провалился, провисли управленческие связи.

Секретариат не собирался около года, хотя официально об этом не сообщалось. Но на местах, да и за рубежом, конечно, все, знали и задавали множество вопросов. Я объяснял происходившее тем, что образованы комиссии ЦК по основным проблемам политики партии. Считаю, что допустил ошибку, не поставив вопрос о прекращении деятельности Секретариата на Политбюро, на Пленуме ЦК. Скажу честно: не сделал это по одной причине — вопрос задевал лично меня. Ложное понимание скромности привело к уступкам там, где делать их нельзя. И даже тогда, когда кандидат в члены Политбюро А П. Бирюкова задала Горбачеву вопрос о том, почему не работает Секретариат, я промолчал. Этот вопрос Бирюковой Михаил Сергеевич перебросил мне. Спросите Лигачева, нужен ли ему Секретариат, сказал он. Я не ответил… Что ж, что было, то было…

В новой, невероятно усложнившейся политической обстановке коммунисты на местах вполне обоснованно ждали ориентировок из Москвы. Просьбы, даже требования сформулировать четкую партийную позицию по отношению к происходящему многократно звучали на Пленумах ЦК. Это были справедливые, законные требования: для того и существует ЦК, этот главный партийный штаб, чтобы руководить коммунистами в условиях острой политической — а вдобавок и предвыборной! — борьбы. Именно эта задача лежит на центральных органах всех партий во всем мире.

Но в ответ на многочисленные требования с мест четко обозначить линию партии Горбачев без конца повторял:

— Сами решайте, как действовать. Не ждите подсказки из центра. Сами решайте!

Это был ошибочный тезис, разоружавший партию перед лицом новой опасности — антикоммунизма. А вдобавок — тезис весьма лукавый, если не сказать сильнее. Ведь на места все-таки шли указания, но какие? Помните устные распоряжения периода избирательной кампании:

«Не вмешиваться! Не вмешиваться!» Ведь они связывали руки тем партийным комитетам, которые, поверив призыву «Сами решайте!», пытались активно влиять на предвыборную борьбу.

То, что Секретариат ЦК в то время уже не собирался, очень пагубно отозвалось на итогах выборов.

Прекращения заседаний Секретариата ЦК КПСС, работу которого я организовывал, было направлено не только против меня, но и против здоровых сил в руководящем ядре партии. Это был самый сильный сигнал о том, что наши пути с Горбачевым решительно расходятся. В значительной мере был подорван принцип коллективного руководства, в том числе коллективного обсуждения кадровых вопросов. Из стен ЦК продолжали выходить решения Секретариата, однако принимались они формальным путем: шла пересылка служебных бумаг из кабинета в кабинет для визирования.

Между тем из истории партии известно, что каждый раз, когда начинались нарушения принципа коллективного руководства, это приводило к печальным последствиям для страны в целом. Такие нарушения случались в разные времена и по разным причинам. Что касается Яковлева, то Секретариат ему явно мешал — чем дальше, тем сильнее. Я чувствовал на заседаниях, что подготовленные материалы Секретариата он читал не всегда. На заседаниях по большей части отмалчивался, а с весны 1988 года и вовсе стал посещать их с перебоями. Причем иногда не ставил меня в известность о том, что будет отсутствовать. Однажды пришлось даже сделать ему замечание, на что Яковлев ответил:

— У меня есть поручение Михаила Сергеевича, я работал за городом…

А когда я рассказал об этом Горбачеву и Генсек ушел от прямого ответа, мне все стало ясно: Секретариат мешает.

Спустя примерно год сама жизнь заставила вернуться к заседаниям Секретариата — без него работе аппарата угрожал настоящий паралич. Но заседания эти были эпизодическими, крупные вопросы на них не рассматривались. Проходили заседания под председательством Медведева.

А регулярные заседания Секретариат возобновил лишь после XXVIII съезда партии, причем, заметьте, продолжали работать и комиссии ЦК. Жизнь показала, что одно другому не мешает, не противоречит. И это лишь подтвердило: упразднение заседаний Секретариата было искусственной, намеренной акцией.

Известно, что после образования комиссий мне поручили ведать аграрной политикой, Яковлеву — международными вопросами. А идеологией стал заниматься Медведев.

Прекращение заседаний Секретариата и утверждение главным идеологом партии Медведева означало, что истинным вершителем идеологической политики в ЦК становился Яковлев. С этого момента его роль окончательно определилась — он стал «серым кардиналом».

Именно Яковлев, сумевший окружить Горбачева своими людьми, незримо, закулисно стоял за многими неожиданными поворотами и зигзагами политики последних лет. Именно он в роли предводителя праворадикальной прессы пытался манипулировать общественным сознанием.

Конечно, возникает вопрос: как же могло случиться, что Александр Николаевич после устранения со своего пути такой серьезной помехи, как постоянно работающий коллективный Секретариат, не сумел вообще избавиться от Лигачева? Но ответ на этот вопрос весьма прост. И Яковлев, и Горбачев отлично понимали, что не смогут поставить на Пленуме ЦК вопрос о том, чтобы вывести меня из состава Политбюро. Пленум их не поддержит. Более того, сама попытка поднять эту тему могла бы обернуться непредсказуемыми последствиями для ее инициаторов. Горбачев хорошо знал, каким влиянием я пользовался у актива партии.

Сам факт непрерывных атак на меня заставляет задуматься над их глубинными причинами. Снова и снова хочу сказать о том, что личных мотивов — скажем, неприязни илистарых счетов — во всей этой истории не было. С Яковлевым у меня отношения прежде были ровными, а с Горбачевым и вовсе дружескими, о чем я уже писал. Мы вместе шли к апрелю 1985 года, вместе начинали перестройку. Что же касается борьбы за власть, которую вел Яковлев, то и этот вопрос по сути дела решился осенью 1988 года, когда я был де-факто удален с поста второго секретаря и занялся исключительно аграрными проблемами. Нужно ли было после этого разворачивать против меня такие бурные кампании?

С точки зрения антиперестроечных сил — безусловно нужно! Потому что продолжалась, более того, нарастала упорная идейная борьба. Своей твердой позицией я стоял на пути разрушения экономики, государства, сильно мешал радикалам, за волосы тащившим страну к развалу. Я продолжал отстаивать социалистический выбор, классовые интересы трудящихся и боролся против идейного разоружения партии.

Вот почему у меня и мысли не возникало самому подать в отставку, на что кое-кто, видимо, сильно рассчитывал. Но зато в сотнях писем, шедших ко мне со всей страны, содержалось требование не подавать в отставку. Причем это был наказ не только рядовых коммунистов, но и многих беспартийных. Люди требовали, призывали меня держаться — и я держался!

И к весне 1990 года, когда над страной реально нависла угроза всеохватного кризиса, когда многие предостережения, к сожалению, сбылись, я отчетливо стал ощущать, что общественная атмосфера вокруг меня начинает меняться. Во-первых, резко упало доверие народа к праворадикальной прессе, обвинявшей меня во всех смертных грехах. Кроме того, всем стало ясно, что клеветнические обвинения Гдляна и Иванова были спровоцированы. В общем, скажу откровенно, я почувствовал заметное облегчение. К этому же периоду относится и целый ряд моих шагов, предпринятых непосредственно в ЦК. В частности, я требовал немедленного созыва Пленума ЦК КПСС для обсуждения создавшегося в партии и стране положения.