Исаакские саги - Юлий Крелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну уж нет! Петрушу я вам не отдам. Он для Руси сделал много. Все.
— Так он-то с запада и принес чуждое. Россия медленно продвигалась, а он одним махом, революционно, скачком. Революции всегда опасны для своей страны.
— Зато мы сразу стали державой, которую начали бояться. Великой державой.
— И до сих пор боятся. Да и что за цель — страх наводить на других! Великая держава та, где люди хорошо живут — спокойно, сытно, в тепле и без страха. Бояться! Пьяного дурака тоже боятся.
— Сильная держава и пьяного утихомирит.
— Оно и видно. Вот и получается — из века в век у нас все те же надежды, что на обломках самовластья напишут очередные имена.
— Да уж точно — при большевиках вот самое то… когда такой надеждой жили.
— И при Петре, и, когда Пушкин писал и так далее и так далее. Когда кончится!?
Старшая сестра пришла с кучей историй болезней на подпись для передачи в статистику и архив.
— Положи на стол. Потом подпишу. Кофейку попью только. Может, еще, Борис Исаакович?
— У меня еще есть.
— Петруша промышленность создал в стране. На Урале.
— Вот именно. Тот самый ВПК, что до сего дня, словно рак ел Россию и гнал в дурацкие войны, чтоб оправдать себя, да осиливал любое сопротивление самовластью, да его самого усиливал.
— Зато предпосылка стать настоящей индустриальной державой. Без промышленности не может быть права в государстве. Без промышленности — феодализм. Так бы мы и оставались с боярами да хлебом одним… Ну еще с медовухой.
— С хлебом! А сейчас и его покупаем. Промышленность на западе строилась на основе… вместе с правом. Сначала отдельные ремесленники объединились в цеха. Появился устав — основа людских, рабочих взаимоотношений. Укреплялся город. Появились договора между делателями, купцами, хозяевами, будущими капиталистами. А у нас?
— Что у нас?.. У нас…
— У нас Петр сначала религию придавил, патриарха убрал, церкви осквернил, чтоб не мешали ему, а потом силком народ крестьянский на заводы погнал. Крепостные, что в поле, что в цеху. Все через насилие — что завод, что колхоз.
— Борис Исаакович! Так война ж была. Шведы не пускали нас к морю.
— Вечный для России жупел — война! Единообразие вам не любо, а этим жупелом вечным и поддерживалось оно до сего дня.
— Мы почти одни православные, а вокруг… Угроза войны. Конечно.
— Триста лет страна работает на войну. Такая богатая страна! Самая богатая. Бедная давно б разорвалась иль растворилась, а не только б разорилась. Беда от богатства.
— Горе от ума. И режим от излишнего умствования. Нынешний режим. И вот результат. Правильно вы говорили — Бог не мстит, но создал порядок, что нечисть сама себя сожрала. Самомщение… А ваши предки, Борис Исаакович, давно на Руси живут?
— А кто его знает. Все документы, записи уничтожены вместе с синагогами. Сначала семнадцатым годом, потом оккупацией сорок первого, а потом уж добивали в начале пятидесятых, наверное, если, что и оставалось. Много раз все уничтожалось за последние две тысячи лет. Думаю, скорее всего, здесь мы с Екатерининских времен, с разделов Польши.
— Так что остались без роду, только с племенем?..
— Да. Иваны с родством запутанные.
— Ха! Значит, лет двести всего у нас.
— Так ведь и ваша фамилия, Кононенки тоже всего лишь за сто лет допреж нас подались к Великороссам из Малороссии… А может, и мы от вас сюда подались тогда же, если кто и оставался из наших после Хмельницкого.
— Да ваши в Малороссии, как вы говорите, давно, раньше.
— А интересно, кстати: Савелий и Савва одно и тоже имя? И Саул еще?
— Киевская Русь, Московская ли — все одно Русь.
— Как сказать. Не знаю. Пожалуй, Русь ушла из Киева во Владимир, Суздаль, Тверь, Москву… Да, нет, пожалуй, там создавалось нечто иное. Киев больше тяготел к Западу. Из Киева шли ученые и новые переводы, приведшие к расколу.
— Киев Москва — одна семья.
— Семья! Как брат с братом Рюриковичи поступали лучше не вспоминать… Семья! В отличие от Киева, Московская Русь уже отделилась от Европы. Сильно было влияние Орды.
— Москва объединительница… Противоборствуя Орде.
— Москва пожирательница соседей, пользуясь и прикрываясь мандатом Орды. Ведь Невский выбрал Орду, а не немцев. Впрочем, не специалист, не знаю. Я историю, скорее, больше знаю по художественной литературе, чем по серьезным историческим источникам. Хотя читал, читал. Кое-что читал и из ученого мира. Не только беллетристику…
— Вот, вот! То чтиво все. Не серьезно. Не солидно это, Борис Исаакович.
— Что не солидно?
— Ориентироваться на худкнижонки от слова худо.
— Нет, Виталий Савельевич, я читал от слова «художественно». Например, «Ирландские саги». Читали? И оба почему-то рассмеялись. Чему они смеялись? Попивали чаек-кофеек, галетки грызли… Но долго молчать нельзя. Не так уж близки они были. Савелич, как радушный хозяин, должен был, и начал, вернее, продолжил дружескую высокоинтеллектуальную беседу:
— А что, Борис Исаакович, вы во время операции помянули масонов? Что-либо читали на эту тему?
— Не помню. Разве помянул? Зачем?
— Фамилию спросили. Читали?
— Может, и читал. А если помянул, так… не знаю, не помню. Фамилия еврейская. Вот и брякнул, наверное. Не помню, чтоб помянул.
— А что, больной — еврей?
— А кто ж его знает. Я только фамилию и знаю. Привезли по скорой и прямо в операционную. Вызвали — и мы бегом.
— Сейчас все про всех всё заранее знают. Видно, время такое. Журналисты — прямо ни удержу, ни деликатности. В квартиру, в семью, в душу. Ни стыда, ни совести.
— Вы правы. Видно, время такое. У одного общества журналисты личную жизнь обнажают, а в то же время на другом полюсе, партия тоталитарная в душу влезает и взрывает. Адюльтеры — какой был хлеб для парткомов. Помню, как-то меня в парткоме за что-то честили. А я беспартийный. И по глупости, по молодости, сказал им, что нет дела партии до моей частной жизни. Вы бы слышали! Обвал крыши — меньше грохота. «Партии дело есть даже, если гвоздь вы не так или не туда забили у себя в квартире».
Оба опять рассмеялись. На этот раз понятно чему. И не было в этом смехе ностальгической печали по ушедшему. У обоих.
— Но нам-то, Борис Исаакович, плевать на гвозди, а вот национальность, может, и надо знать.
— А что это дает? Какая разница при операции? При травме?
— При травме ничего, но ведь есть болезни характерные для нации.
— Наверное, скорее, для места, чем для нации.
— Почему же? Вот Периодическая болезнь — характерна для армян.
— Но не стопроцентно только для армян.
— Грыж было больше у евреев.
— Это до революции. Делали грыжи себе, чтобы в армию не идти. Тогда была статистика эта только у призывных пунктах. Их и приводит Крымов. Вы ведь оттуда берете эти знания?
— Ну. Оттуда.
— Значит, характерно для места. А если взять сейчас статистику призывных пунктов Израиля? Наверное, цифры будут иными.
— Вот, вот! Вы, Борис Исаакович, сейчас самое то и сказали.
— За свое место и за чужое место — разные действия и чаяния.
— Думаю и призывные пункты сорок первого года отличаются от статистики одиннадцатого, что у Крымова. Место и время… Хм.
Дверь приоткрылась. Просунулась чья-то голова.
— Можно к вам, Виталий Савельевич?
— Подождите. Я позову. — Дверь закрылась. — Там в Израиле собрались евреи, которые отчаялись завладеть миром. Теперь они создают свою страну. Тут уж не до грыж.
— Вы, действительно, считаете, что евреи хотели завладеть всем миром?
— Править. Править миром. Не через силу — через деньги и разрушение устоев. Чужих устоев.
— А зачем, Виталий Савельевич?
— Так призывает их иудейская идеология.
— Что-то в Библии, в Ветхом Завете я ничего такого не заметил.
— В Библии, может, и нет. Надо идти дальше. Надо смотреть в Талмуде.
— А вы читали его, Виталий Савельевич?
— Не достать…
— Почему же? Есть и на русском…
— Я вам скажу, Борис Исаакович, что я, например, делю вашу нацию на евреев и жидов… Есть евреи и есть жиды. Это совсем разное…
— Да перестаньте, Виталий Савельевич! Есть украинцы, а есть хохлы, есть грузины и кацо, англичане — томми, американцы — янки, немцы — боши, китайцы — ходя… Всех же и не вспомнишь. А жиды, и вовсе, всего лишь один из правильных переводов иудея.
— Я ж не формально говорю, а по существу.
— Виталий Савельевич! Я уверен — вы за кем-то повторяете. Это, когда принципиальный антисемит вдруг встречает еврея, у которого, вроде бы, все на месте и ничего плохого найти не получается, то сей антисемит, — явный или подсознательный, не сумев подобрать простой юдофобский ключ, находит выход в делении моей нации на жидов и евреев.
— Да, вы успокойтесь, Борис Исаакович. Еще чайку? А?