Исаакские саги - Юлий Крелин

А затем он: — Извини, я только взгляну на больного после операции. Посиди пока здесь. И пошел в реанимацию. Может, действительно, решил проверить, навестить своего сегодняшнего подопечного? А может… Шел медленно и опять философствовал на ту же тему, что завела его с самого утра, засела в нем, словно заноза. «Конечно, — думал он, — бабник, вовсе, не тот, что не в состоянии пропустить ни одну женщину; а тот, что из вежливости ли, с еще какой напасти, но не может отказать. Обидеть не хочет. Да, да! Вежлив очень. Вот и я… Мабуть, догадается, да и уйдет, пока я кантуюсь в реанимации. Мабуть, тоже только вежливая? Пожалуй, уйдет. Надо бы. А вот, если не уйдет?.. Лучше бы».

Не ушла.

— Борь, ты скоро уходишь?

— Ну, через полчасика, наверное.

— Ты домой? В ту сторону?

— Ну, в общем, да.

— Я подожду. Ты ж на машине? Подвезёшь, может? Можешь?

— Ну… Конечно. Ты там же, где и жила?

— Ну да. Я подожду у тебя здесь. Удобно?

— Посиди, а я пройдусь по больным кое-каким. Дам пару сверхценных указаний и поедем.

Борис Исаакович не был уверен, что он правильно помнит, как её зовут. Ему помнилось, что Катя. Но как проверить? Посетовав про себя, что явно развивается Альцгеймер, он, пока шли к машине, разрабатывал стратагему подтверждения и уточнения имени. Когда они уселись в машину, он рассмеялся и, полностью развернувшись к спутнице, сказал:

— Господи! Какая женщина! Откуда вы, прекрасная дитя? Ну, если вы свалились с неба в мою машину, давайте знакомиться. — Он раскрыл руки, как для объятий и — Я Борис.

Дама рассмеялась, опять приткнулась к его груди и продолжила игру:

— А я Катя.

— Очень рад такому знакомству. — И продолжая смеяться, включил зажигание.

Продолжая взятый способ общения, Борис постепенно вспоминал всё их прошлое общение, всю компанию, где они вместе, как теперь бы сказали, тусовались, а в те времена это называлось — гужевались. Язык наш, как и весь мир сегодняшний, менялся, только значительно быстрей, на уровне изменений в стране, за которой в последние годы и не угонишься.

— Живёшь ты, как я уже понял, там же, но как лучше пройти фарватер в ваших переулках, тебе придётся быть моим лоцманом.

— Охотно. А у тебя, Боря, всё по-прежнему?

— А что у меня может быть. Генофонд произрастает, согласно законам природы. На работе тоже: посмотришь, пощупаешь, разрежешь, зашьёшь. Ещё пару-тройку, десяток дней, и следующий перед глазами и руками. А ты как, прекрасная незнакомка?

— Ну, что продолжим игру? Работа прежняя. А с Сашей развелась.

Хоть убей, но Сашу он совсем не помнил.

— Так ты, что одна живёшь?

— А что делать? Детей же нет.

— Что значит, что делать! Жизнью наслаждаться. Пока мы ещё знаем, что есть наслаждение.

Дальше игра шла в том же стиле. Может, немножко и переигрывали. Забыли предупреждение великого Владимира Владимировича: «От игр от этих бывают дети. Без этих игр родитель тигр» Но так далеко, до детей, они не зашли. Однако, у Катиного подъезда она, естественно, вежливо, по стандарту предложила зайти, выпить кофейку. Борис Исаакович в любых обстоятельствах сохранял вежливость. И кофейку испил, а вот от рюмочки отказался — за рулём же. Да он никогда и не испытывал нужды в дополнительных стимуляторах. Тем более, Катя жаловалась, печалилась по поводу своей судьбы. У Бориса был один способ утешить страдающую женщину, утишить печальные страсти её.

Он всегда был абсолютно вежливым.

Страх?

— Да отказывается он от операции! Как только я ему не говорил — нет — и все тут.

— Так, он, пожалуй, и дуба даст. Что он, пьян, что ли? Или жить не хочет? Молодой ведь. Выглядит вполне цивилизованным.

— Ну, боится он, просто, Барсакыч. Кретин.

— Бояться нас — причина тоже уважительная. Человек не рожден, чтобы его резали.

— Мы не режем — мы лечим, для спасения.

— Молодец! Мне ты это дежурное блюдо не вываливай. А что я сам, по-твоему, говорю больным? Мы ле-чим! Уговорить надо. У тебя на что верхнее образование?

— У него тоже не церковно-приходская школа. Вы бы пошли сами, Барсакыч. Помахали бы, так сказать, бородой над ним.

— Еще примет меня за стражника того света, за Харона.

— Скорее за апостола Петра.

— Грамотный, больно. Ну, пошли…

— Да вот он сам идет.

— Здравствуйте. А можно мне с вами поговорить, Борис Исаакович?

— Слушаю вас. Разумеется, можно.

— Вы ведь заведующий отделением?

— Да. Видите, на кабинете заведующего написано: Борис Исаакович. Стало быть, вы правы.

Видно, Иссакыч решил уговаривание с шутки начать. И впрямь, кое-чего добился — больной улыбнулся, и заведующий с бодростью хохотнул.

— Видите ли, мне предлагают операцию…

— Барсакыч, я пойду? Мне еще писать много надо.

— Ну, иди. Да вы заходите ко мне в кабинет. Операция ведь дело серьезное — не на ходу же решать.

— Вот и я о том же.

Они прошли в кабинет. Иссакыч сел в кресло рядом со столом, больной против него на диванчик.

— Видите ли, Борис Исаакович, мне предлагают операцию, но я сейчас не могу на это пойти. У меня сейчас нет на это времени — много дел накопилось.

— На что на это вы не можете пойти? Речь же идет о жизни.

— Видите ли, Борис Исаакович, подойдем философски, хотим мы или не хотим, но конечная цель, итог у всех одинаковый — это смерть, хоть сознательно мы к ней и не стремимся.

— Отказываясь, вы стремитесь осознано.

— Минуточку, Борис Исаакович. В конце концов, никому, от бабочки до вселенной, её не избежать. А что там, за порогом мы не знаем. Может быть, что-то светлое? Хочется быть безгрешным. Лично безгрешным. А обществом нагрешили, начали оперировать его… себя — и вот вам.

— Боже мой! Чего тут философствовать! Надо решать главное, сегодняшнее, насущное! А вы… Слов же можно много нагородить, а время уходит.

— Простите, Борис Исаакович. Я отнимаю время у вас…

— Да не у меня — у себя. А как вас зовут, кстати? А то я только фамилию знаю.

Ефим Наумович. Видите ли, Борис Исаакович. Времени у меня мало, а на меня возложена важная миссия. Ну не только на меня…

— Тем более. Надо удлинить отведенное вам время.

А вы норовите его сократить. — Иссакыч засмеялся. — Ваша нация вечно философствует. Доиграетесь… да, пожалуй, уже доигрались.

Ефим Наумович не засмеялся в ответ, лишь удивленно поднял брови:

— А ваша? Разве мы не одно и тоже, не соплеменники?

— Ну, разумеется. Да, да. Но это не значит, что мы за разговорами должны время терять.

— Что же делать Борис Исаакович?

— Ефим Наумович, вот вы сейчас тяните резину, а надо решать. У молодых еще много времени впереди, а они вечно торопятся, всегда им не терпится. У стариков мало времени, и они стараются не спешить, оттянуть. Вы же еще достаточно молоды. Время — вода, утекает.

— Да, что мы знаем о времени! Вот порой во сне целая жизнь проходит и роды, и болезнь, и смерть и Бог знает что. А проснулся — оказывается, прошло лишь десять минут. Ничего про время не знаем, не чувствуем даже…

— Пустые разговоры, Ефим Наумович. О времени не надо. Прошлое есть — мы его знаем. Будущего нет, но мы знаем, что оно грядет к нам. А вот настоящее — что-то непонятное. Настоящее — мгновение. Миг — и уже прошлое. Вот и учтите мгновенность настоящего. Я говорю о близком будущем. О вашем будущем… Вы просто талмудист. — Иссакыч, хоть и деланно, но рассмеялся. — А вы толкуете о времени, будто тору комментируете. Боитесь?

— Отнюдь. Будущее непредсказуемо…

— О Господи! Ваше более или менее предсказуемо, если не сделать операции. Да на что вы его употребите? Этот остаток его…

— Я вам скажу. Я в организации Гринпис. Зеленый мир перед экологической катастрофой. Речь идет не обо мне, а обо всех нас. Может, не о нас, а о нашем потомстве. Планету надо сохранить для людей…

— Ну, причем тут глобальные дела. Подумайте о несчастье, что ждет и вас и ваше личное потомство в ближайшем будущем. Думайте о себе, а не о человечестве. Такая позиция… такое мышление и приводит к несчастьям… Глобальным.

— Несчастье! Человек может быть счастлив, если только вблизи бродит несчастье…

— Опять вы философствуете. Ну, талмудист. Вы в ешиве не учились?

— Вам все шутки, а для мира проблемы. Что же делать! Мы боремся с наступающим агрессивным, по отношению к природе, бытом, мы против губительной технологии.

— Проблема у вас, а не у мира. К тому же ведь без достижений последнего, скажем, века, нам бы сейчас с вами не о чем было бы разговаривать. Сколько бы людей перемерло и от болезней, и от холода, и от голода. Новые лекарства, новые аппараты, новые электростанции, новые виды приготовления пищи, одежды. Людей-то много стало на земле.

— Вот именно. Мы заставим ликвидировать атомные станции, Пользоваться холодильниками с фреоном, безответственно портить атмосферу авто, ходить в меховых одеждах…