Бульварное чтиво. Повести и рассказы - Александр Казимиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Давайте я вам помогу!
Ничто не вызывает у человека столько благодарности, как отзывчивое отношение к его проблемам. Старуха повернула голову, повязанную выцветшим платком. На ее сморщенном лице с крючковатым носом светились на удивление молодые, выразительные глаза. Бабка зашамкала губами.
– Помоги, сынок! – Она крепко вцепилась в Гришкину руку.
Проезжая часть давно осталась позади. Словно в забытьи Жгутов шел со старухой до тех пор, пока не оказался у дверей своей квартиры.
– Надеюсь, ключи у тебя есть? – поинтересовалась странная бабка. – Не волнуйся, я ненадолго!
Гришка, как заговоренный, пропустил старуху. Не разуваясь, она прошла на кухню, поставила на плиту чайник. Платок сполз с ее головы, высвободив густые, без седины волосы.
– Ну, чего растерялся? Ты же дома!
Старуха присела на табурет и оперлась на клюку. Она не дала Гришке опомниться и завела разговор.
– Я тебе кое-что расскажу. Не сомневайся в подлинности истории. Ты читал Библию или хотя бы просматривал ее? – старуха взглянула на Гришку и продолжила: – Давно это было – в ту пору Иудеей правил Ирод Антипа. На день его рождения собрались почетные гости – старейшины израильского народа. Желая угодить им, Ирод уговорил свою падчерицу Саломею сплясать. Танец семи покрывал очень понравился гостям. В благодарность царь поклялся исполнить любое желание падчерицы. Та не знала, что просить, и посоветовалась с матерью: «Чего требовать у него, я же ни в чем не нуждаюсь!» Мать с ухмылкой подсказала: «Голову Иоанна Крестителя!» Неожиданная просьба вынудила Ирода смутиться. Дело в том, что пророк пользовался в Иудее уважением, и его казнь могла вызвать смуту. Но отрекаться от данного слова Ирод счел непозволительным. – Старуха устало закрыла глаза. – А теперь догадайся, кто я?
Гришка относился к категории людей, не способных без заминки ответить на внезапный вопрос. Требовалось время – взвесить все за и против. Он пожал плечами.
– Преподавателем, наверное, работали?!
Бабка засмеялась. Жгутову показалось, что морщины на ее лице разгладились, и она не такая уж древняя, какой выглядела при встрече. Старуха резко поднялась со стула. От ее беспомощности, что была у дороги, не осталось и тени.
– Имя мое Саломея! Хочешь – верь, хочешь – нет, но это я ублажала гостей во дворце! Я, подобно Агасферу, перехожу из века в век. Разница лишь в том, что он умрет, дождавшись второго пришествия Христа, я же избегу этой участи!
«Сумасшедшая!» – Жгутов решил вызвать скорую помощь и избавиться от непрошенной гостьи.
– Не торопи события, Гриша. Врачи скорее сочтут за безумца тебя, чем благообразную бабульку. Я же могу одарить тем, чему позавидуют многие жители земли! – Загадочная улыбка озарила ее лицо. – Вечностью! Да-да, ты не ослышался. Взамен я потребую немного – всего лишь ночь любви!
Легкость, с которой старуха прочла Гришкин замысел, вызвала у него потрясение. День за окнами незаметно угасал. Чем темнее становилось в комнате, тем моложе и обольстительнее выглядела старуха. Она подошла вплотную, Жгутова окатило жаром.
– Колеблешься, не веришь?.. – Саломея обняла парня.
Губы старухи коснулись Гришкиной щеки. Небывалое доселе возбуждение лишило парня рассудка.
– Все так неожиданно!.. – Он обнял и стал целовать бабку.
– В жизни все непредсказуемо: и рождение, и смерть! В этом ее тайна и прелесть!
Балахон старухи сполз к ее ногам, обнажив красивое, стройное тело. Сильно изменившаяся внешне, она прижалась к Гришке, чем довела его до головокружения. Все сомнения в дальнейших действиях отпали сами по себе. Жгутов подхватил Саломею на руки и окончательно забыл о душевных муках, связанных с потерей любимой. Впереди ждала бесконечная ночь.
Изнуренный Жгутов мечтал о передышке, веки его слипались. Ночь тем временем таяла. Восход ничем не отличался от заката и пророчил кому-то начало дня, а кому-то его конец.
– Мне пора! – Саломея поцеловала Гришку в лоб.
– Ты еще придешь? – сквозь дрему спросил он.
– Я прихожу единожды!
Гостья оделась и вышла из комнаты.
Жгутов с трудом открыл глаза. Из прихожей долетели брошенные старухой слова:
– Мы сделали выгодный обмен: я получила молодость, ты – вечность! Прощай! – Хлопнула входная дверь.
Жгутова с тех пор никто не видел. Запах тления, сочившийся из его квартиры, вынудил соседей обратиться в органы. Милиционеры вскрыли замок и обнаружили на диване труп старика. Никому в голову не могло прийти, что гниющие останки принадлежат Гришке; единственный свидетель драмы – фарфоровый Пьеро – лука-во улыбался, храня жуткую тайну.
II
Волхвы сверились по звездному небу и огляделись. Невдалеке стояла лачуга, окруженная кустами жимолости. Старцы выбились из сил и затеяли спор. Позубоскалив, они подошли к распахнутой настежь двери. Их встретила непроглядная тьма.
– Есть тут кто живой, или мы адресом ошиблись?
В углу послышался шорох, зашипела и вспыхнула спичка. Озарив изможденные лица путников, она тут же погасла.
– Не здесь ли тот младенец, в честь которого загорелась звезда
над священным градом Вифлеемом?
– Компас купите, туристы! Нет здесь таких, – недовольный мужской голос заставил волхвов разочарованно вздохнуть и повернуться к выходу. – Не утруждайтесь. Пока вы топали, его уже распяли и вознесли!
– Вот те на! А какой год нынче, не подскажешь?
– Ну, скороходы, даете стране угля! Радио не слушаете, что ли? Коммунизм на дворе, а вы все вчерашний день ищете.
Наступила тишина, прерванная покашливанием.
– Коммунизм? Что за вера такая?
– Очередная сказка в светлое будущее. Ничего нового, только вечной жизни не обещают. Сами прекрасно знаете: любая глупость привлекательна, если ее хорошо оформить!
Старцы потирали ноющие поясницы.
– Позволь отдохнуть с дороги – ноги отваливаются, – обратились они к исчезнувшему во мраке человеку.
Не дожидаясь ответа, опустились на грязный пол и вытянулись, подобно мертвецам.
– Иудей? – поинтересовался один из них.
– Беспартийный. – Мужик зажег керосиновую лампу.
Красное с желтыми переливами пламя застыло под куполообразным стеклянным колпаком. Оно выхватило из сумрака скудный интерьер жилища. Над столом висели распятые кнопками портреты Гагарина в скафандре, Хрущева с бородавкой на носу и картина с голой бабой из несметных собраний Третьяковской галереи, бережно вырезанная из «Огонька». Сбоку от них красовался вымпел «Ударнику коммунистического труда». На приколоченной к стене полке хранились необходимые в быту вещи: штопор, пара алюминиевых ложек и нескольких граненых стаканов. Пахло мышами, прелым сеном и какой-то гадостью. После беглого изучения «иконостаса» гости продолжили допрос:
– А чем хлеб насущный зарабатываешь?
– Вообще-то я путешественник. Но истаскался малость, деньги нужны. Сейчас счастливых караулю. Заработаю немного – и в путь, – ответил хозяин.
Неопределенного возраста, он отличался от субтильных, согнутых годами волхвов крепко сбитой, ладной фигурой. На скуластом лице красовались пышные усы и борода цвета выгоревшего на солнце песцового воротника. Такого же серебристого, отдающего желтизной цвета, были и волосы. Глубоко посаженные глаза, нос с горбинкой и тонкие губы выдавали в нем человека жесткого, не склонного к сентиментальности и прочей романтической лабуде. Ирония в голосе и сарказм говорили о принадлежности к отряду циничных скептиков или скептически настроенных циников, что по сути – одно и то же.
– Интересный ты человек. Разве счастливцам необходим надзор? – вопрошал старец в прожженной чалме.
– Как ни странно – да! Живые так и норовят что-нибудь стырить с могил или надругаться над ними.
– Так ты покойных называешь счастливцами? Чудно!
– Счастлив тот, кто ни в чем не нуждается. Много ли надо умершему? Ответьте мне, если знаете. – Хозяин хибары опустился перед гостями на корточки. – Закурить есть?
– Кроме ладана нет ничего. Угостить?
Неопрятный старик стал шарить в заплечном мешке.
– Нет, спасибо. Я только «Беломор» курю, – хмыкнул кладбищенский сторож и отошел.
Он поправил на скамье тощий матрас и извлек из консервной банки окурок. Старики больше не привлекали его внимание. Мужчина закурил, пустил из ноздрей дым и с головой погрузился в воспоминания.
Перед самой Пасхой главная улица Иерусалима кишела от народа. Солдаты Рима гнали приговоренных к смерти преступников. Подстегивая их плетьми, они позволяли горожанам плевать злодеям в лица и наносить удары. Знойный воздух сотрясали злорадный смех, крики и чей-то плач. Все это походило на кошмарный аттракцион, поставленный душевнобольным режиссером. Особенно доставалось человеку, посмевшему объявить себя Божьим сыном.
