Новый Мир ( № 8 2007) - Новый Мир Новый Мир

приводят в полное смятенье половозрелых выпускниц.

Но их девические страсти — не в счет, поелику уже

политотдел военной части десятый день настороже.

Он обречен сработать чисто, коль честь мундира дорога:

негоже, чтоб у особиста росли ветвистые рога.

…Подловят, выкрутят до хруста запястья. В глушь, на север, на…

Этапом — от Бальбека Пруста до “Поединка” Куприна.

Сведут на нет. Забудут быстро. И лишь неверная вослед

всплакнет супруга особиста и в рыжий выкрасится цвет.

…Но как тогда он спал на пляже, забив на службу и устав!

А две прогульщицы на страже сидели, ссориться устав.

Надменно щурилась Наташка, брюзжа, как майская пчела,

поскольку мне его фуражка на час доверена была.

*        *

  *

В кипарисовом зное на фоне закатов,

наводящих туристов на мысль о пожарах,

Квач-Таврический плыл и Борисов-Мускатов

плелся, парк отражая в крутых окулярах.

Первый — грузный, заросший; второй под нулевку

бритый, тощий, с прорехой на левой кроссовке, —

вызывали у встречных курортниц издевку,

а не мысль о совместной греховной тусовке.

Сняв подвал у пропившего честь военкома,

с коридором глухим, как застенки Бутырки,

эта парочка, жаждой наживы влекома,

разливала поддельные вина в бутылки.

Был и третий (его проморгала контора) —

поставщик невзыскательной жужки, что, кстати,

первоклассной основой слыла для кагора

и “Церковного”, не говоря о мускате.

Их потом замели, прихватив на горячем

красном вареве, на этикетках и пробках

в разномастных коробках… А как же иначе?..

Но зажмурюсь и вижу на глинистых тропках

шустрых ящерок… Бухты чернильная клякса.

И сбегают к воде, за холмом пропадая,

Квач, Борисов и третий, что яростно клялся

мне в Тавриде: “Поверь, никогда, никогда я…”

*        *

  *

В коричневой форме и фартуке черном

тащилась на лобное место, дабы,

позорно бледнея, решать обреченно

задачу про две окаянных трубы.

В одну поступает бесценная влага,

в другую — уходит. Сюжет на доске

изложен, а дальше настолько ни шага,

что мела обмылок вспотел в кулаке.

…Как тупо топталась, как нервно зевала,

одно представляя в трясучке стыда:

что вдруг из бездушного резервуара

меня милосердно выносит вода,

как некую щепку, лишенную веса, —

к оврагу в наплывах плюща и хвоща;

в сентябрьский, запутанный синтаксис леса,

в шуршащие “ш”, в шелестящие “щ”;

к морщинам дубов, где мерещится порча

зануд короедов; затем — по витку —

налево, где, шляпками иглы топорща,

рассыпались рыжики по сосняку.

Какая в извилистом, влажном овраге

свобода! Дрейфуй, навигатор, плотней

приклеившись к мокрой шершавой коряге,

покуда вода не иссякнет под ней

у края обрыва, где сонная осень

забрызгала красным сухой бересклет.

И можно, как в сказке, удариться оземь

и стать человеком двенадцати лет,

чью грудь распирает восторг беспричинный.

И жарко… И куртка сползает с плеча,

в кармане пригревшая нож перочинный,

что выменян был на жука-рогача.

*        *

  *

Кубики льда в бокале “Алиготе”,

а в рюкзаке “Мерло” золотой запас.

Набережной ночное прет-а-порте:

каждый второй моложе и крепче нас.

Вслух произнес — и словно сквозняк возник.

В тесный поток выныривая из тьмы,

то ли они сквозь нас, то ли мы сквозь них.

Спринтеры — там, но к финишу ближе мы.

Время нам резко сузило коридор,

чтоб до поры не выпал иной ходок,

под языком катая, как валидол,

льдинки неутоляющий холодок,

чтоб на бегу не сбил: “Отвали, мурло!” —

прыткий тинейджер дружественной страны.

Главное — донести в рюкзаке “Мерло”.

Там, где мерцает финиш, мы все равны.

Вместо видения

Абузяров Ильдар Анварович родился в 1976 году. Закончил Нижегородский государственный университет им. Лобачевского. Печатался в журналах “Знамя”, “Дружба народов”, “Октябрь” и др. В “Новом мире” публикуется впервые. Живет в Москве.

1

Думаю, самое приятное, что еще может ожидать тебя в этой жизни, когда ты полностью опустошен, когда ты не знаешь, куда идти дальше и, главное, зачем.

С кем? — вот еще вопрос из вопросов.

Самое приятное в данной ситуации, что я могу посоветовать тебе и себе, — это выйти вечером к остановке. Сесть на лавочку под навесом-козырьком. И смотреть, смотреть, смотреть… Если ты, конечно, можешь видеть. А если, как я, ничего уже не видишь — то слушать.

Сначала тебе будет как-то не по себе — ну что здесь смотреть, что вообще слушать. Неловко и даже неприятно. Но потом ты втянешься. И твое сердце будут наполнять удивительные эмоции.

Ведь дорога — это река. Машины, большие и не очень, двигаются по ней не переставая, словно волны. Широкие автобусы, заходя на кромку остановки, выкидывают на берег сотни людей, внутри которых настоящий гул жизни и глубина моря — надо только прислушаться.

Вслушайся же и ты… Если тебя уже ничто не волнует, если тебе некуда спешить, вслушайся… И ты услышишь, как люди спешат, как они суетятся. И увидишь воочию: дорога жизни поглощает их, подобно гидре, губке, раковине…

2

Тысячи раз я проделывал этот путь…

Вставал, завтракал, умывался, брился — что там еще в учебниках иностранных языков из типовых рассказов о твоем обычном дне “Му day”. И даже в учебнике по древнегреческому. Надевал сандалии и — чап, чап, чап — чапал на работу.

Как-то я спросил у девушки, с которой пробовал встречаться, почему все так смеются над Чарли Чаплином. А она — ее звали С. — сказала, что он очень смешно ходит, опираясь на тросточку. Откуда, спрашивается, у слабого пола, у всех этих С. и девиц, подобных им, такая страсть к уменьшительно-ласкательным суффиксам: трость называть тросточкой, а доску досочкой?

Но как бы там ни было, эта девушка, она хоть что-то видела, и она рассказывала мне о слепой продавщице цветов. О том, как та вздрогнула, когда хлопнула дверца “ройллс-ройса”.

Помнится, мы с С. сидели в кинотеатре “Volta Cinema” и смотрели “Огни большого города”. И я действительно видел огонек — маленький такой огонек экрана. И хотя он был величиной со спичечный коробок, не более, он распалял мое воображение как никакой другой. Плюс треск… на фоне музыки, и музыка на фоне треска, и рука С. в моей ладони — как роза. Кажется, я тогда подумал, что эта девушка потому со мной, что я тоже смешно хожу, опираясь на белую тросточку для слепых. Но тут же отогнал эту мысль, как назойливую муху мухобойкой из куска черной резины.

3

Страсть ходить в кино сохранилась у меня со школьных лет, когда я убегал с уроков литературы, на которых мы на ощупь опознавали буквы и великие истории. Тогда я еще хоть что-то видел через толстые линзы очков — контуры, не более. А большой экран кинотеатра, словно белая трость, помогал мне в обнаружении этих контуров.

Моей любимой актрисой и объектом страстного вожделения была Пенелопа Крус. Я старался не пропускать ни одного фильма с ее участием, сбегая в ее виртуальные объятия раз за разом. Я полюбил ее за большие глаза, большие уши, большие губы, большие ресницы. Позже она начала рекламировать тушь для ресниц известной фирмы. Но главное, я просто обожал ее за бархатистый низкий голос.