Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии - Коллектив авторов

Максим пытался помочь еле державшейся на ногах даме снять пальто, молодой человек пытался раздеться сам, но не очень успешно, поскольку, по-видимому, пили они все втроем, вместе и долго. – Наташа! – Светка каким-то незаметным движением отстранила меня и рухнула на пол. – Наташа, ты только посмотри на них! Что ты на это скажешь?

Что я могла сказать? Когда на пол по очереди попАдали и Крупская, и красавец, мы с Максимом молча переглянулись, словно по команде, перетащили всех троих в комнату, рассадили по креслам и диванам.

Я предложила чаю.

– Какой чай в такую ночь? – возмущенно проговорила Крупская. – Только водка!

– Что за ночь? – тихо поинтересовалась я у Светки.

Она поглядела на меня своими огромными глазами:

– Ну ты даешь… Это же наша история.

– Это я уже слышала.

– Слышала, да не поняла! – Светка вытянула вперед руку и указала на даму, которая бесцеремонно развалилась в кресле. Даже не развалилась, а расплылась по нему, напоминая старинный разноцветный коврик. – Это же Роза Рогова! Художница века! Как же ты не знаешь?

– Рогова? – отозвался Максим. – Я знаком с вашей живописью. Насколько я помню, вы предпочитаете обнаженную женскую натуру?

– Предпочитаю, – Рогова извлекла из рукава блузки веер, манерно раскрыла его и стала обмахиваться, прикрыв глаза.

Я промолчала. Почему-то в этот «особенный» вечер мне не очень хотелось говорить. Да и с творчеством Розы Роговой я знакома, к стыду своему, не была. Может, из-за того, что меня, в отличие от Максима, больше интересовала мужская натура.

Я перевела взгляд на блондина. Он сидел на поручне кресла, в котором все больше и больше расплывалась художница века, раскачивался и смотрел в неопределенном направлении. Он был, несомненно, очень молод. Моложе меня. Лет двадцать, не больше. Несовершеннолетний, в американском понятии, человек. А в нашем понятии? В нашем – без понятия. Тьфу ты, черт. Хотелось спать. И в голову лезли пустые мысли.

Светка перехватила мой взгляд, тоже посмотрела на юношу.

– А это – Евгений Онегин, – она многозначительно кивнула нам с Максимом и добавила. – В образе.

Молодой человек интуитивно поднялся с поручня и поклонился.

– Он тоже – наша история? – спросила я.

Рогова открыла глаза.

– Вы что же, голубушка, с творчеством Пушкина не знакомы?

– Ладно, отвянь от нее, Роза, – заступилась за меня Котельникова. – Она, думаю, читала не меньше нашего. Драматург она. Начинающий, но подающий успехи.

– И что же, издавались? – поинтересовалась художница.

– Ставилась. В Молодежном театре, – спокойно ответила я. – «Молчание Праги» – вы не слышали? В прошлом сезоне.

– В прошлом сезоне мы с Онегиным жили в Праге. А вот о Молодежном театре я даже и не слышала. Это что-то из нового? Абсурдизм какой-нибудь? Терпеть не могу. – она снова прикрыла глаза. – Онегин, иди за водкой.

– Не хочу, – вальяжно проговорил красавец. – Роза, я устал. Поехали к тебе, в тряпочки зароемся…

– Представляете, вчера, он прокусил мне палец! – Рогова потрепала Онегина по затылку. – Мальчишка.

– Это страсть, – оправдался тот и принялся целовать ее полные руки.

Меня начинали раздражать наши гости. И Рогова, с ее надменностью в степени наглости. И Онегин, подобострастный кузнечик на плече исторически важной особы. И даже Светка, которая их привела. Хотя, конечно, нет. Светку я любила. Талантливая, добрая. Пьющая только.

– Онегин! – стряхнула Рогова кузнечика со своих исторических пальцев. – Иди за водкой.

Видно было, что бедный пушкинский герой уже не может никуда идти. Он хотел встать. Вернее, чтобы его подняли, одели, увезли, там зарыли в тряпочки, и тогда он, видимо, был готов из благодарности прокусывать пальцы всем, кто об этом попросит.

– Не хочу… – простонал пьяный юноша.

Роза открыла глаза и мрачно зыркнула на него:

– Евгений!

Тут ситуацию разрядил Максим:

– Я, конечно, не Ленский, – сказал он. – Но компанию в походе за напитками составить могу.

Онегина как подменили, он соскочил с кресла, одним прыжком переместился к стулу, на котором сидел Максим, и, по-гусарски, коротко поклонившись, радостно отчеканил:

– Я готов.

– Понятное дело, – расхохоталась Крупская-Рогова. – Вы, милочек, с Онегиным осторожнее. Он – педик!

Меня передернуло. Я не ханжа, но не люблю грубых формулировок. Хотя, конечно, богемная эстетика безгранична. Особенно, в сфере художников. Об ориентации Онегина Рогова могла бы и не говорить. Кому это интересно? Мне, например, нисколько. Это вообще неинтересно. Это грустно и немного противно.

Я поглядела вслед уходящему за водкой красавцу. Вот, человек. Кто он? Красив и молод. Возможно, глуп, а, может, и умен. Скорее, хитер. Живет в образе. Откуда этот образ? Он молод и красив, поэтому его все любят. Все. И мужчины, и женщины, и даже Рогова, предпочитающая женскую натуру. Назвался Евгением Онегиным, и живет. Его кормят, поят, ему позволяют кусать руки и целовать ноги. А он даже не знает что такое – позволять. Он привык. Он ЗНАЕТ, что его все любят. Я ухмыльнулась в мыслях. Почему это все? С чего я взяла, что все? Мне, например, он не нравился. Значит, не все… Вот Рогова. Она вообще может любить? Обломок истории. Скала, начиненная талантом, грубой эстетикой и тягой к странным отношениям. Зачем ей, начинающей увядать, даме, этот юнец? Она тщеславна, все, что она говорит и делает – пропитано тщеславием. И Онегин – маленький кусочек этого тщеславия. Молодой, свежий, страстный. А главное – закрывающий на все глаза. Ему все равно, кто его кормит и зарывает в тряпочки. (Привязалась я к этим тряпочкам.) И поэтому стареющая некрасивая женщина может расслабиться, не думать о внешности, возрасте, поведении, и заниматься только своим творчеством. Так. Я пришла к тому, что образ нашего гостя полезен для других и трагичен для него самого. А с чего я начинала?

Мои глубокомысленные размышления прервала Роза:

– Девочка, а вы отчего такая смуглая? Загорали?

– Ноябрь… – проговорила сквозь дремоту Светка, видимо таким абстрактным путем дала понять, что нынче не позагораешь как следует.

– У меня такая кожа. Пигментация.

– Да что вы говорите! – Рогова поднялась с кресла и поплыла по воздуху, напрямую в мою сторону. – Какая интересная фактура. А волосы светлые – свои?

– Парик, – зачем-то съязвила я.

– Да, я тоже не люблю косноязычия, – ничуть не смутилась художница. – Позвольте повторить вопрос – светлый цвет волос натуральный?

– Натуральный.

– Светусик! – воскликнула Рогова, разбудив заснувшую Котельникову. – Ты погляди, какая фактура!

Она вцепилась в мою руку и стала внимательно изучать.

– Рогова, отстань от девушки, – зевнула Светка.

– Да я не пристаю, – художница привела потными пальцами по моему предплечью. – Тут фактура.

– У тебя везде фактура, – махнула рукой Светка. – Отстань от нее.

Роза послушно встала и вернулась к себе в кресло.

– Муаровая кожа, – напоследок констатировала она.

В это время послышались голоса, и в комнату вошел Максим в сопровождении Онегина.

– О! Водка! – затряслась в экзальтации Рогова. – Онегин, у вас с молодым человеком все получилось?

Онегин грустно улыбнулся и отрицательно замотал головой.

– Ну, иди, мальчик мой, я тебя утешу! – засмеялась художница, и Онегин, словно песик, сел возле ее кресла, положил голову к ней на колени, а она стала трепать его за уши.

Всем стало весело, даже мне. Мы отметили встречу. Максим пытался развлекать гостей. Рассказывал какие-то истории, анекдоты. Рогова с Онегиным оказались благодарными слушателями, радостно и открыто реагировали на все шутки, попеременно делали нам комплементы, причем Онегин все больше – Максиму, а Рогова – мне. Светка оказалась в стороне, поэтому отрешенно смотрела в таинство занавешенного окна и слушала музыку.

– Там у вас аквариум, в передней, – внезапно проговорил Онегин. – В нем рыбок нет. Почему?

Мы с Максимом переглянулись.

– Онегин у нас известный юннат! – весело сообщила художница.

Я поглядела на юношу. Он ждал ответа на свой вопрос, и я поняла, что его очень волнует в данную секунду отсутствие рыбок в нашем аквариуме. Может, это было связано с чем-то личным.

– Вы знаете, – сказала я, – мы еще не успели их завести.

– Я знаю, каких рыбок вам нужно завести, – серьезно сообщил Онегин.

– Пираний, – Максим краем глаза скользнул по Роговой.

– Что вы, что вы, – замахал руками Онегин. – Ни в коем случае! Только рыба-фонарик!

Он замолчал, а потом добавил, растягивая слова:

– Они такие глубоководные…

– Ой, Онегин, ой не могу! – рассмеялась Рогова. – Правда, он милый? Душка!

Она поцеловала своего питомца в лоб.

Мне опять стало противно, и я выпила водки.

Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков. Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.