Стихотворения - Белла Ахатовна Ахмадулина

Ум болеет

тоской и негой молодой.

Когда о купол золотой

луч разобьется предрассветный

и лето входит в Летний сад,

каких наград, каких услад

иных

просить у жизни этой?

Возвращение из Ленинграда

Всё б глаз не отрывать от города Петрова,

гармонию читать во всех его чертах

и думать: вот гранит, а дышит, как природа…

Да надобно домой. Перрон. Подъезд. Чердак.

Былая жизнь моя — предгорье сих ступеней.

Как улица стара, где жили повара.

Развязно юн пред ней пригожий дом столетний.

Светает, а луна трудов не прервала.

Как велика луна вблизи окна. Мы сами

затеяли жильё вблизи небесных недр.

Попробуем продлить привал судьбы в мансарде:

ведь выше — только глушь, где нас с тобою нет.

Плеск вечности в ночи подтачивает стены

и зарится на миг, где рядом ты и я.

Какая даль видна! И коль взглянуть острее,

возможно различить границу бытия.

Вселенная в окне — букварь для грамотея,

читаю по складам и не хочу прочесть.

Объятую зарей, дымами и метелью,

как я люблю Москву, покуда время есть.

И давешняя мысль — не больше безрассудства.

Светает на глазах, всё шире, всё быстрей.

Уже совсем светло. Но, позабыв проснуться,

простёр Тверской бульвар цепочку фонарей.

«То снился он тебе, а ныне ты — ему…»

Мне Тифлис горбатый снится…

Осип Мандельштам

То снился он тебе, а ныне ты — ему.

И жизнь твоя теперь — Тифлиса сновиденье.

Поскольку город сей непостижим уму,

он нам при жизни дан в посмертные владенья.

К нам родина щедра, чтоб голос отдыхал,

когда поет о ней. Перед дорогой дальней

нам всё же дан привал, когда войдем в духан,

где чем душа светлей, тем пение печальней.

Клянусь тебе своей склоненной головой

и воздухом, что весь — душа Галактиона,

что город над Курой — всё милосердней твой,

ты в нём не меньше есть, чем был во время оно.

Чем наш декабрь белей, когда роняет снег,

тем там платан красней, когда роняет листья.

Пусть краткому «теперь» был тесен белый свет,

пространному «потом» — достаточно Тифлиса.

Памяти Генриха Нейгауза

Что — музыка? Зачем? Я — не искатель му́ки.

Я всё нашла уже и всё превозмогла.

Но быть живой невмочь при этом лишнем звуке,

о мука мук моих, о музыка моя.

Излишек музык — две. Мне — и одной довольно,

той, для какой пришла, была и умерла.

Но всё это — одно. Как много и как больно.

Чужая — и не тронь, о музыка моя.

Что нужно остриям органа? При орга́не

я знала, что распят, кто, говорят, распят.

О музыка, вся жизнь — с тобою пререканье,

и в этом смысл двойной моих услад-расплат.

Единожды жила — и дважды быть убитой?

Мне, впрочем, — впору. Жизнь так сладостно мала.

Меж музыкой и мной был музыкант любимый.

Ты — лишь затем моя, о музыка моя.

Нет, ты есть он, а он — тебя предрекший рокот,

Он проводил ко мне всё то, что ты рекла.

Как папоротник тих, как проповедник кроток

и — краткий острый свет, опасный для зрачка.

Увидела: лицо и бархат цвета… цвета? —

зелёного, слабей, чем блеск и изумруд:

как тина или мох. И лишь при том здесь это,

что совершенен он, как склон, как холм, как пруд —

столь тихие вблизи громокипящей распри.

Не мне её прощать: мне та земля мила,

где Гёте, Рейн, и он, и музыка — прекрасны,

Германия моя, гармония моя.

Вид музыки так прост: он схож с его улыбкой.

Ещё там были: шум, бокалы, торжество,

тот ученик его прельстительно великий,

и я — какой ни есть, но ученик его.

«Твой случай таков, что мужи этих мест и предместий…»

В. Высоцкому

Твой случай таков, что мужи этих мест и предместий

белее Офелии бродят с безумьем во взоре.

Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной:

так — быть? или — как? что решил ты в своем Эльсиноре?

Пусть каждый в своем Эльсиноре решает, как может.

Дарующий радость, ты — щедрый даритель страданья.

Но Дании всякой, нам данной, тот славу умножит,

кто подданных душу возвысит до слёз, до рыданья.

Спасение в том, что сумели собраться на площадь

не сборищем сброда, бегущим глазеть на Нерона,

а стройным собором собратьев, отринувших пошлость.

Народ невредим, если боль о Певце — всенародна.

Народ, народившись, — не неуч, он ныне и присно —

не слушатель вздора и не покупатель вещицы.

Певца обожая, — расплачемся. Доблестна тризна.

Так — быть или как? Мне как быть? Не взыщите.

Хвалю и люблю не отвергшего гибельной чаши.

В обнимку уходим — всё дальше, всё выше, всё чище.

Не скаредны мы, и сердца разбиваются наши.

Лишь так справедливо. Ведь если не наши — то чьи же?

Сад

Василию Аксенову

Я вышла в сад, но глушь и роскошь

живут не здесь, а в слове: «сад».

Оно красою роз возросших

питает слух, и нюх, и взгляд.

Просторней