Военная фортуна - Патрик О'Брайан

Профессиональное любопытство заставляло их постоянно следить за флотами других держав, даже таких юных как Соединенные Штаты, поэтому когда Стивен спросил: «Не подскажете ли, из чего состоит американский флот?», — капитаны могли дать ответ без дополнительной подготовки.

— Помимо шлюпов и бригов в него входит всего восемь фрегатов, — заявил Йорк. — Только восемь, не больше. Настоящее безумие начинать войну, имея восемь фрегатов, это когда у противника более шестисот вымпелов в боевой готовности, и при этом надеяться на какие-то успехи по части флота. Впрочем, настоящая их цель — Канада. В море янки ни на что не способны — ну разве ухватят пару призов до того, как наши корабли установят блокаду Чезапика.

— Восемь фрегатов, — кивнул Джек. — Два из них по сегодняшним меркам и фрегатами величать не стоит: один с тридцатью двумя орудиями, другой с двадцатью восемью, называется «Адамс». Еще три несут восемнадцатифунтовки, по тридцать восемь на каждый. Следующее трио одного класса с нашими, хотя, пожалуй, немного покрупнее: «Констеллейшн», «Конгресс» и «Чезапик». И наконец, три больших, гораздо тяжелее любого фрегата нашего флота: «Президент», «Контитьюшн» и «Юнайтед Стейтс». Они относятся к рангу сорокачетырехпушечных и вооружены двадцатичетырехфунтовками. Как мне хочется, чтобы «Акасту», а заодно «Эндимиона» с «Индефатигеблом» отправили на американскую станцию, где мы могли бы померяться силами с этими американцами! Думаю, так и будет: пострелять под Галифаксом придется вволю.

— Когда ты сказал, что они тяжелее чем любой наш фрегат, ты имел в виду физическую величину или мощь артиллерии?

— Я говорил именно про пушки. На них стоят длинноствольные двадцатичетырехфунтовые орудия против наших восемнадцатифунтовых — то есть они стреляют ядрами весом в двадцать четыре фунта, а мы — в восемнадцать. На шесть фунтов тяжелее, понимаешь? — терпеливо пояснил Джек. — Но разумеется, одно влечет за собой другое. Американские сорокачетырехпушечные имеют водоизмещение около полутора тысяч тонн, тогда как наши тридцативосьмиорудийные — едва за тысячу. «Акаста», если не ошибаюсь, имеет тысячу сто шестьдесят тонн и несет сорок восемнадцатифунтовок.

— Не предоставляет ли это большого преимущества врагу? Предположим, если он вознамерится ударить твой корабль носовой фигурой, то разве его масса не отправит тебя ко дну, как это произошло с турками при Лепанто?

— Дорогой доктор, — вмешался Йорк. — То была тактика галер. В современной военной науке вес корабля не имеет такого значения, разве что позволяет нарастить толщину бортов с целью надежно защитить свои расчеты от стрельбы с дальней дистанции и дает возможность нести более тяжелые пушки. Когда сходишься с противником рей к рею, это уже не важно: восемнадцатифунтовое ядро способно причинить почти такие же повреждения как двадцатичетырехфунтовое, при условии, что орудие правильно зарядили и точно навели. Когда я был третьим лейтенантом на «Сивилле», тридцать восемь орудий, мы схватились с «Ля Форт», сорокачетырехпушечным фрегатом с двадцатьючетырехфунтовками. Так вот, когда мы его взяли, выяснилось, что враги потеряли убитыми и ранеными сто двадцать пять человек, а у нас было убито только пятеро. Мы снесли у него все мачты, не потеряв сами ни одной. Это случилось в девяносто девятом.

— А еще в год Трафальгара Том Бейкер, — сказал Джек, — ты же помнишь Тома Бейкера, Стивен: страшно неуклюжий, рыжий как морковка парень, у него прелестная жена, которая по нему с ума сходит. Так вот, Том Бейкер на «Фениксе», тридцать шесть орудий, причем калибром мельче, чем обычно, взял после кровавой драки сорокапушечную «Дидону». Но знаете, Йорк, мне кажется, не стоит посылать слишком много линейных — никакой фрегат, даже сорокачетырехпушечный, не станет ввязываться в бой с линейным кораблем. Вот что я предлагаю: «Акаста», «Эгипсьенн»…

Постепенно Стивен потерял нить разговора, взял виолончель и стал рассеянно перебирать струны. Он уже сформировал свою точку зрения на эту болезненную, ненужную войну — ненужную, и все-таки неизбежную при такой политике — и высказал ее в давнем разговоре с Уоллисом. А повторяться он не любил. Что его беспокоило, так это судьба Дианы Вильерс, оказавшейся теперь во вражеской стране, и дела разведки. Впрочем, по части разведки его куда более волновала Каталония. Ему хотелось побыстрее оказаться там, и хотя «Ля Флеш» рассекал воды южной Атлантики с той же великолепной скоростью, что и воды Индийского океана, Мэтьюрин вынужден был обуздывать себя с необычайной силой, дабы не сорваться в истерию нетерпения и жалоб. Он полагал, что Йорк вполне вероятно прав в отношении Канады, но ему совсем не нравились разговоры насчет возможной морской войны. Если она случится, многие храбрые мужчины с обеих сторон будут убиты или жестоко изувечены, многие женщины испытают страшное горе, огромное количество сил, имущества и денег будет растрачено впустую, отвлекаясь от единственной главной цели. И при всем том война эта останется побочной, дурацкой прихотью и кровавым недоразумением. Стивену хотелось, чтобы Джек и Йорк не уделяли столько времени американскому флоту, забывая про музыку. Он уже устал от этих идеального состава эскадр, стратегий и новых морских баз.

Американский флот так и оставался главным предметом разговоров: американский флот на завтрак, на обед и на ужин. Не в силах выдерживать этого, Стивен стал проводить большую часть времени на палубе или на крюйс-марсе. Корвет шел в излюбленных альбатросами водах, там, где холодное течение омывает западный берег Африки, и доктор часами наблюдал за скольжением величественных крыльев над длинными зеленоватыми валами. Но когда темнота или холод — а холодно было необыкновенно, так холодно, что он благословлял день, когда высадил на берег своих сумчатых, животных особенно подверженных легочным заболеваниям — загоняли Мэтьюрина в кают-компанию, там его снова поджидали «американцы». И не только пресловутые фрегаты, но даже бриги и шлюпы от «Хорнета» с двадцатью орудиями до «Вайпера» с двенадцатью, и все с утомительными деталями вплоть до последней пушки и карронады, вертлюжных орудиях на марсах и над планширем.

В кают-компании настрой совершенно отличался от капитанских апартаментов. Мистер Уорнер не боялся ни за Канаду, ни за Галифакс. Как ни в грош не ставил и американский флот. А поскольку он был единственным человеком на борту, кому довелось сражаться с американцами, к его мнению прислушивались.

— В бытность свою мичманом в восьмидесятом, — рассказывал первый лейтенант, — я служил под началом Джека «Плохая Погода» Байрона на американской станции, и нагляделся вдоволь на этих янки. Жалкое зрелище, сэр, жалкое: они не провели с толком ни одного боя. Презренные корабли — скорее приватиры, чем настоящие военные. Но чего ожидать от людей, которые считают, что коммодор — постоянное звание, жуют табак на квартердеке и прыскают слюной куда ни попадя?