Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

— Поработать? — «тётушка» прищурилась. — Что значит: «поработать»?

— Ну, просто — поработать. Постирать, посуду вымыть... Мне бы ненадолго, дня на два. Вы не смотрите, я умею. Мне и комнаты не нужно, я как-нибудь тут...

И Ялка сделала неопределённый жест рукой, словно бы очерчивая границы этого загадочного «тут».

— Хм... — женщина казалась озадаченной. — Вот как? Поработать, говоришь... Нелегко мне будет подыскать тебе хоть что-нибудь. Есть у меня судомойка, даже не судомойка, а «судомой». И пол мыть — тоже девка есть, и в комнатах прибраться, и стирать. Да и на кухне есть помощник, и не один. Так что, сама видишь, некуда мне тебя пристроить.

Ялка лишь кивнула обречённо.

— Что ж... Спасибо. Я, пожалуй... Я тогда пойду.

И двинулась к двери.

— Эй, девонька... Ты это... подожди.

Ялка замерла и обернулась на пороге. Сердце её забилось: неужели... Тем временем хозяйка голубого розы-осьминога напряжённо думала о чём-то, не переставая рассматривать незваную гостью.

— Ты что же это, одна? — спросила она наконец.

— Одна, — причины лгать девушка для себя не видела.

— Куда же ты идёшь так поздно осенью? — невольно изумилась та, и опустилась на скамью. — Воистину, странные настали времена.

— Мне только переночевать, — с надеждой попросила Ялка. — Я вам потом камин вычищу, на дворе подмету... Или что-нибудь ещё сделаю... Ну разрешите мне остаться. Пожалуйста.

Теперь, когда в окошко колотился дождь, а давешние возчики торопливо, с шумом распрягали лошадей, Ялке не хотелось никуда уходить. До слез не хотелось.

— Звать-то хоть тебя как?

— Ялка.

— Не знаю, прям таки не знаю, — покачала головой хозяйка. — И взять с тебя нечего, и гнать тебя совестно. Ты, вроде, не гулящая, одета прилично, но и на воровку не похожа... Деревенская, поди? Что же мне с тобой делать? О, знаешь, что! — внезапно оживилась она. — Шаль у тебя хорошая. Давай сделаем так: всё равно народу мало, я комнату тебе дам, чтоб заночевать, и накормлю тебя, а ты мне как бы шаль продашь. Всё ж таки зима идёт, я всё равно хотела на рынок ехать, покупать. А ты и в кожушке своём не очень-то замёрзнешь — кожушок-то, я гляжу, у тебя новёхонький, тёплый кожушок.

— Шаль? — переспросила Ялка, силясь сообразить и вспомнить что-то важное, что непременно помогло бы ей, но почему-то не хотело вспоминаться. В корчме было тепло, и усталость брала своё. Веки девушки слипались. — Шаль... — повторила она.

— Ну, да, — кивнула хозяйка, истолковав её колебания по-своему. — Ещё патаров штуки три добавлю сверху... Ну, хорошо, полуфлорин. Будет, чем за ночлег заплатить в следующие разы. Ты далеко идёшь-то? А?

Внезапно Ялка вспомнила: конечно! — шерсть в её мешке, большие серые клубки.

— Послушайте, — вскинулась она, на всякий случай всё-таки развязывая шаль, — зачем вам эта, ношеная? Хотите, я вам другую свяжу? У меня и пряжа с собой — вот, в мешке...

— Ты? — «тётушка» невольно подалась вперёд, как будто принюхиваясь. — Ты сама её связала? — она протянула руку, пощупала мягкое пушистое полотнище. — А не врёшь?

— Не вру, — Ялка почти счастливо улыбнулась. — Мне нужен день, или чуть больше.

— Ну, не знаю, — почему-то вдруг заколебалась та. — Если так, то что ж... Давай.

Тут Ялка совсем уж расхрабрилась и решила рискнуть.

— Только... Можно тогда я сперва посплю? Я... я весь день шла. Вы не беспокойтесь, я рано просыпаюсь. Какой вам хочется узор?

Ответить ей хозяйка не успела: хлопнула дверь, в корчму ввалилась дюжина гуртовщиков, которые с порога потребовали пива и еды, и хозяйка умчалась на кухню. Заместо этого явилась девка из прислуги, проводила Ялку в тесную комнатёнку наверху, оставила ей свечку и ушла.. По-видимому это означало, что хозяйка согласилась на её условия. Комната была холодная, но в ней была постель, пусть жёсткая, но настоящая, с подушками и простынями. Ялка сунула котомку под кровать, задвинула засов на двери, разделась и развесила одежду для просушки на столе и подоконнике, как мышка юркнула в постель и тотчас провалилась в сон под мерный шум осеннего дождя.

Проснулась она рано, до рассвета. Вспомнила вчерашний разговор, достала нитки, спицы и принялась за вязание. Через часок пришла хозяйка — разбудить и позвать поесть, была приятно удивлена тем, что шаль её уже в работе, и сразу же прониклась к девушке доверием. Её, как выяснилось, звали Вильгельмина. Всерьёз её, конечно, так никто не звал, предпочитали — «Тётушка Минни». Муж её лет пять, как умер («Конь зашиб», — простодушно пояснила та), и постоялый двор она содержала в одиночку. Завсегдатаи промеж себя любовно звали её Мамочкой: «Где будем ночевать?» — «Как, где? У Мамочки...» Так Ялка узнала ещё одно имя трактира, уже никак не связанное с пресловутой вывеской.

На следующий день, под вечер шаль была почти готова. Утром Ялка отдала её хозяйке, получила оговоренную плату, в меру сил отчистила своё испачканное платье и засобиралась в дальнейший путь.

Вильгельмина молча, сложив руки на коленях, наблюдала за её сборами.

— Знаешь, что, — сказала она вдруг, — а оставайся у меня. Хотя б до снега: всё ж таки не в грязь идти. Ты вяжешь хорошо, ещё прядёшь, поди. В хозяйстве б помогла, сама подзаработала маленько. А я бы тебе шерсти раздобыла, а потом с каким-нибудь обозом помогла уехать.

— Спасибо, нет. Мне надо... Я должна идти.

Та покачала головой. Вздохнула.

— Видано ли дело, чтобы мышка, сидя в сыре, думала уйти? Охота тебе в пыль и в грязь, под дождь, к пиявкам. Что за надобность?

Мгновенье Ялка колебалась, потом решительно тряхнула волосами:

— Скажите, вы не видали одного парня... Он такой рыжий, худой, лет тридцати. С синими глазами. У него ещё шрам вот тут и тут, — она показала на висок и локоть. — Он ходит и лечит людей.

— Нет, не видала, — с некоторым неудовольствием, как показалось Ялке, отвечала та. — А кто он тебе, брат иль сват? Иль хахаль твой?

— Нет, просто... просто знахарь, — она замялась и закончила нелепо: — Мне он нужен.

— Так ведь это ж Лис! — вдруг ахнула девчонка из прислуги, та самая, что провожала Ялку в комнату. — Ну помните же, тётя Минни, он ещё к молочнику Самсону приходил, когда у него сын в колодце задохнулся! Он его тогда целовал-целовал, мальчишку-то, да всё в губы, в губы, прости, Господи... Руки-ноги ему двигал... Ну, помните же!

— А! — вдруг встрепенулась та и мелко закрестилась. — Верно, верно, девонька. Пресвятая дева и Христос спаситель! Верно, это он, который мёртвого мальчишку поднял. А зачем он тебе нужен? Тоже целоваться? Или ты сама больная?

— Самсон... — пробормотала Ялка. Подняла глаза.