Подставных игроков губит жадность - Эрл Гарднер

— Привет, Кроха! — ответил Селлерс. — Чем ты, черт возьми, занимаешься на этот раз?

— Стараюсь заработать на жизнь, — скромно промолвил я.

— Мог бы обойтись без убийства, — ехидно заметил он. Повернувшись к полицейскому, спросил: — Что здесь происходит?

— Только что поймали его на лжи, сержант, — ответил тот.

— Пустяки! — отмахнулся Селлерс. — Можно поймать его хоть дюжину раз, но все равно этот стервец выскользнет сухим из воды. А станешь зевать — свалит все на тебя.

— Всякий раз, как я сваливал что-то на тебя, — прервал я его, — у тебя на руках оказывалось именно то, что ты искал.

— Не будем вдаваться в подробности, — на этот раз оборвал меня Селлерс и кивнул в сторону полицейского. — Девицы здесь больше не нужны. Давай-ка минутку поговорим, введешь меня в курс. Потом вернемся и допросим этого малого.

Меня оставили одного.

Прошло добрых двадцать минут, прежде чем вернулся один Селлерс. Жуя слюнявый окурок погасшей сигары, он задумчиво поглядел на меня.

— Ты действительно творишь ужасные вещи, Лэм! — произнес он наконец.

— Ужасные вещи творят со мной, — парировал я.

— Ты видел то дорожное происшествие?

— Нет.

— Тогда почему говорил, что видел?

— Потому что тот малый, Бедфорд, заставлял меня дать показания.

— Как он тебя заставлял?

— Ну, во-первых, отдубасил.

— А во-вторых?

— Ну, он почему-то считал, что я побывал в Сан-Квентине, а я не стал его разубеждать.

— Почему?

— Хотел посмотреть, какой у него интерес в этом деле.

— Ладно, там есть еще один малый, которого зовут Крис Мэкстон. Партнер Картера Холгейта. Ты и ему заявил, что видел происшествие, и получил за это двести пятьдесят долларов.

— Верно.

— Зачем тебе это было нужно?

— Хотел узнать, почему за свидетельские показания дают двести пятьдесят зеленых и кто платит.

Селлерс сочувственно покачал головой:

— Удивляюсь тебе, Дональд. Ты — такой ушлый малый — вдруг берешь двести пятьдесят зеленых? Это же тянет на статью о мошенничестве.

— Но не тянет на статью об убийстве?

— Нет, не тянет, — согласился Селлерс. — Но есть и другие вещи.

— Какие, например?

— Например, незаконное вторжение в кабинет Холгейта, побег из окна к автомобилю, в багажник которого уже был втиснут труп Холгейта, и, наконец, дать деру.

— Кто это говорит?

— Твои пальчики.

— О чем ты?

— Об отпечатках пальцев, которые ты оставил в офисе Холгейта, — пояснил Селлерс. — Эта Лоррен Роббинс послужила тебе идеальным прикрытием. Она показала, что вы поехали туда вместе и там впервые увидели, что случилось. Но твои пальчики говорят, что ты ей лгал.

— Так, значит, мои пальчики?

Селлерс, ухмыляясь, продолжил:

— Это был хитрый трюк, Дональд. Заявиться второй раз, сделав вид, что видишь все впервые. Ты изо всех сил старался помочь Лоррен, наследив повсюду своими пальчиками, чтобы среди них затерялись твои пальцевые отпечатки, оставленные в первый раз. Но ты упустил из виду одну вещь.

— Какую?

— Дамскую туфельку.

— И что с ней?

— Когда макет из папье-маше свалился со стола, он упал на туфельку. Край макета, из-под которого она торчала, оставил на коже отметину.

— Не видел ничего такого, — возразил я.

— И, — объяснял дальше Селлерс, — ты приподнял макет и достал туфельку, чтобы полюбоваться ею.

Я помотал головою.

— И, доставая туфельку, — усмехнулся Селлерс, — ты оставил на нижней стороне макета отпечаток среднего пальца, испачканного пудрой из сломанной пудреницы.

Я не произнес ни слова.

— Ну? — спросил Селлерс.

— Ты сам садишься в лужу, сержант. Я мог оставить отпечаток пальца внизу макета, когда угодно.

— Нет, не мог, — злорадно заметил он. — Когда из-под макета достали туфлю, макет плотно лег на пол, и палец туда было уже не подсунуть. Макет можно было бы приподнять, только сунув под него отвертку, стамеску или что-нибудь вроде этого. Та штуковина весит свыше ста фунтов. Нам всем — было не поднять. Тебе одному — тем более.

— Понял, — сказал я. — Выходит, черт возьми, я кругом виноват? Так?

— Пока не знаем. Расследуем.

— Хреновый из тебя следователь! — в сердцах брякнул я. — Находишь отпечаток моего пальца с обратной стороны макета, весящего сотню фунтов, и сразу делаешь вывод, что я ворвался в кабинет Холгейта, оглушил его, перетащил через окно, волоком протащил по газону, сунул в багажник машины и потом еще за чем-то вернулся. За чем, еще за одним трупом?

— Может, за подписанными тобой показаниями? После того как узнал, что они ни к черту не годятся, — предположил Селлерс.

— Уж если я не смог поднять край макета, тогда как бы я поднял на руки двухсотдвадцатипятифунтовую тушу Холгейта, выпрыгнул из окна, притащил его к машине и засунул в багажник?

— Пока не знаем, — упрямо повторил Селлерс. — Но намерены выяснить.

— Не мешало бы выяснить, — заметил я. — Если я смог вытащить через окно мужчину весом в двести двадцать пять — двести пятьдесят фунтов и сунуть его в багажник, то выходит, что мог и приподнять край макета, который весит всего какую-то сотню фунтов.

— Знаешь сам, у тебя мог быть сообщник, — парировал Селлерс. — Тогда на тебя пришлась бы только половина ноши.

— Прекрасненько, — сказал я. — И кто же мой сообщник?

— Ищем, — задумчиво жуя сигару, серьезно ответил Селлерс.

— Ладно, тогда каково мое положение? Задержан по обвинению в убийстве?

— Пока нет.

— Я арестован?

— Пока нет.

— Тогда что же?

— Приглашен для допроса.

Я несогласно затряс головой:

— Так не пойдет. Или предъявляйте обвинение, или отпускайте.

— Имеем право допросить.

— Ты уже допросил. Мне нужно позвонить.

— Валяй, звони! — разрешил он.

Я подошел к телефону, соединился со своим агентством и попросил телефонистку срочно дать мне Берту.

Услышав голос Берты: «Ну, что у тебя на этот раз?», я выпалил:

— Меня допрашивают в связи с убийством Картера Холгейта. Я — в аэропорту. Тело Холгейта нашли в багажнике нашего автомобиля. А у меня стоит дело. Я хочу, чтобы…

Тут меня прервал визг Берты:

— Тело Холгейта?

— Совершенно верно, — терпеливо повторил я, — его труп. Труп обнаружили в багажнике автомобиля нашего агентства.

— Автомобиля агентства! — взвыла она.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Теперь так. Здесь Селлерс. Он меня допрашивает, а мне надо работать. Я рассказал ему все, что знаю. Требую, чтобы он либо предъявил мне обвинение, либо отпустил.

В данный момент он не желает ни того, ни другого.

Я прошу тебя найти самого лучшего адвоката и возбудить дело о нарушении закона о неприкосновенности личности.

— Дай-ка я поговорю с Фрэнком Селлерсом, — велела Берта.

Я протянул трубку Селлерсу:

— Фрэнк, она хочет с тобой поговорить.

— Скажи ей, что нет необходимости, — ухмыльнулся Селлерс. — Мне жалко моих барабанных перепонок.

Скажи, что отпускаем.

— Селлерс говорит, что нет необходимости, — повторил я в трубку. — Говорит, что отпускает меня.

— И что это значит?

— Это значит, что я еду в агентство, — ответил я.

— Дональд, ты не поедешь на своей машине, — предупредил Селлерс. — Она изымается как вещественное доказательство для обследования пятен крови и прочего.

Я сообщил по телефону Берте:

— Селлерс изымает машину. Беру такси.

— Такси, черт возьми! Найми лимузин, будь он проклят! Сэкономишь четыре доллара.

— Речь идет об убийстве, — возразил я. — На счету каждая минута.

— Плевать мне на минуты! — отрезала Берта. — Доллары тоже любят счет.

— И еще одно, — добавил я. — Вызови в агентство нашего клиента. Он будет нужен.

— Пускай добавит стул для меня, — вмешался Селлерс.

— Это еще зачем?

— Добавьте стул. Я буду при тебе. Если уж вы собираетесь нанять адвоката-ловкача и возбудить дело по закону «Хабеас корпус», то и мы не допустим, чтобы нас водили за нос. Мы не предъявим тебе обвинения в убийстве, пока не докопаемся до сути дела. Но я, Дональд, намерен быть неразлучен с тобой, словно брат.

— Скажи это Берте, — предложил я.

— Сам скажи, — ответил он.

Я сказал:

— Селлерс собирается приехать со мной. Они пока не готовы предъявить мне обвинение в убийстве, но Селлерс не собирается отпускать меня от себя. По крайней мере, он так говорит.

— А нельзя ли его унять? — спросила Берта.

— Полагаю, не получится, — вздохнул я. — Это же полицейские. Либо приставят ко мне кого-нибудь, либо арестуют по подозрению в убийстве. На этом основании вполне могут продержать какое-то время.

Берта раздумывала минуту-другую, а затем изрекла: