Школа гетер - Елена Арсеньева

Прыгнуть туда, нырнуть — и не вынырнуть! Утопить эту боль!

Она вообразила свое бездыханное тело, которое будет качаться на волнах, свои наполненные водой глаза, свои колышущиеся, словно водоросли, волосы, свои безжизненные губы…

«Безумная! — крикнет Апеллес. — Что ты наделала?! Как мне теперь жить без тебя?!»

Воображаемое горе Апеллеса на миг доставило девушке такое острое наслаждение, что Доркион уже ничего так не желала, как только причинить ему это горе. Не раздумывая, она бросилась в воду, нырнула — и вдруг почувствовала, что рядом упало что-то тяжелое.

Кто-то еще прыгнул в купальню!

Неужели Апеллесу не спалось, и он услышал, как Доркион куда-то отправилась? Неужели видел, как она рассматривает портреты Кампаспы, понял, какое отчаяние ею завладело, догадался, что девушка решила умереть, — и бросился ее спасать?!

Так, значит, она дорога Апеллесу по-прежнему? И портреты Кампаспы — это всего лишь рисунки и ничего больше?!

Обуянная счастьем, Доркион вынырнула и обняла плескавшегося рядом мужчину, прижалась к его губам, обвила всем телом, с восторгом ощутила, как он стремительно совокупился с ней… Но немедленно осознала, что у нее под руками не широкие плечи и мускулистое тело Апеллеса, а худой юношеский стан, и руки не те, и губы не те, и в ее лоно вторгся не мощный, напористый мужской орган, а какой-то недоросток, неумелых движений которого она почти не ощущает, и это вовсе не Апеллес — это Ксетилох!

Доркион с силой рванулась из сжимавших ее объятий, отплыла подальше и с ненавистью уставилась на обидчика:

— Да как ты смел?! Чтоб тебя пожрали ламии, чтоб эринии, дочери тьмы, истерзали тебя! Чтоб грифы клевали твою вонючую печень! Чтоб ты…

— Замолчи! — взвизгнул оскорбленный до глубины души Ксетилох. — Я думал, ты хочешь меня! Ну кто, кто не войдет в настежь распахнутую дверь? Кто не глотнет из протянутого кубка?! Ты так на меня набросилась, так целовала меня, что я чуть с ума не сошел! Еще подумал, что зря господин сетует, мол, Доркион в постели холодна и неподвижна, а в обхождении груба и нежности не понимает, и хоть ее лоно по-прежнему доставляет ему удовольствие, но подлинное наслаждение он познает только у гетер, которые отдаются, как шлюхи, и в то же время умеют вести себя, как самые изысканные и высокородные госпожи!

— Ты врешь! — взвизгнула Доркион вне себя от обиды. — Ты все врешь! Апеллес не мог такое сказать!

— Говорил, и не раз, — буркнул Ксетилох, выбираясь из водоема. — А еще говорил, что это не удивительно: ведь гетеры обучались своему ремеслу в Коринфской школе, а ты — как приблудная дворняжка, которая только и умеет, что задирать хвост.

— Не верю! — бушевала Доркион, яростно ударяя по воде кулаками и всплескивая фонтаны брызг. — Я сейчас пойду и спрошу его! И расскажу, что это от тебя я услышала все эти мерзости!

— Ага, спроси, — ухмыльнулся Ксетилох. — Конечно, спроси! И не забудь сообщить, где именно и когда именно ты услышала от меня все эти мерзости! Посмотрим, не утопит ли господин тебя в этом же водоеме.

— И тебя тоже! — прошипела Доркион.

— А тебе от этого будет легче, маленькая глупая косуля? — насмешливо спросил Ксетилох. — Однако надеюсь, что ты, при всей твоей глупости, все же не ринешься губить меня, ибо это будет означать, что ты погубишь и себя! Ну ладно, иди и ложись спать, пока кто-нибудь не увидел нас здесь.

Он исчез в темноте, а Доркион снова погрузилась в воду с головой и скорчилась в комок на дне.

Жить хотелось еще меньше, чем в тот момент, когда она заглянула в проклятущий сундук, набитый изображениями омерзительно красивой Кампаспы.

Значит, наложница Александра вовсе не вытеснила Доркион из сердца Апеллеса, а заняла опустевшее место. Художник давно разлюбил эту глупую маленькую косулю, и только привычка беспрестанно изливать семя в первое попавшееся лоно заставляет его держать при себе безумно влюбленную рабыню… Вдобавок отлично выдрессированную, редкостно терпеливую натурщицу.

Но теперь терпение Доркион кончилось. Кончилось! Сейчас она откроет рот и впустит воду в свою изголодавшуюся по воздуху грудь. И тогда прекратятся все мучения! Она вновь вообразила свое бездыханное тело, которое будет качаться на волнах, свои наполненные водой глаза, свои колышущиеся, словно водоросли, волосы, свои безжизненные губы…

«Безумная! — крикнет Апеллес. — Что она наделала?! Как мне теперь купаться в этом водоеме?! Она осквернила его! Водоем придется чистить и освящать!»

Доркион вырвалась на поверхность, жадно глотнула воздух.

«О-то-мстить… О-то-мстить…» — стучала кровь в висках.

Доркион издала горькое рыдание и отерла глаза. Ох, не в добрый час нашла она тот обрывок папируса!

Папирус… Папирус… Да, папирус!

Теперь она знала, как отомстит им всем: Апеллесу, разлюбившему ее, Кампаспе, из-за которой он разлюбил Доркион, — и заодно Ксетилоху, который зачем-то открыл ей глаза.

Ей поможет папирус.

Медленно, с трудом опираясь на ослабевшие руки, Доркион выбралась из водоема; медленно, слабо шевеля пальцами, отжала волосы, стащила с себя мокрый хитон; медленно, еле передвигая ноги, побрела в дом, задыхаясь от слез и приказывая себе не умереть с горя.

Теперь она во что бы то ни стало хотела дожить до утра!

… Доркион прокралась в свою каморку, взяла хламиду, завернулась с головой и проскользнула в мастерскую. Маленький язычок пламени все еще рассеивал тьму около заветного сундука Апеллеса…

Спустя несколько мгновений Доркион задула светильник, сунула его в укромный угол, чтобы не возвращаться в опочивальню и невзначай не разбудить Апеллеса, — и неслышно пробралась в поварню. Здесь она прихватила небольшой и острый нож, спрятала его в складках своей одежды, а потом выбралась из дома, перебравшись через ограду в самом дальнем углу сада.

Шаги ночной стражи гулко отдавались в сонной тишине, и Доркион подождала, пока они не отдалились. Но полночный Сейриос, чье имя означает «ярко горящий», стоял в зените, подмигивая Доркион, словно заботливо напоминал ей: надо спешить! — и она бросилась бежать со всех ног.

Апеллес жил в деме [22]Гиппий Колонос — самом аристократическом во всех Афинах. Но Доркион спешила сейчас к Восточному Керамику. Собственно, Керамик испокон веков был кварталом гончаров, однако на восток от него с недавних пор начали селиться мастера по изготовлению папируса, переписчики текстов и изготовители ларцов и футляров для свитков.

Доркион не зря провела это время в доме Апеллеса. Среди прочего она знала, что в былые времена творения человеческой мысли, стихи, поэмы, пьесы, изречения мудрецов, рецепты приготовления целебных средств, описания событий, случившихся в прошлом, и все прочее записывали на свинцовых, восковых и глиняных табличках. Но глина была хрупкой и в любое мгновение могла превратиться в черепки, воск таял на солнце, а свинец был очень тяжел и стоил слишком дорого. Теперь только ворожеи писали на свинцовых табличках смертельные заклятия и посвящали их злобным богам подземного мира, украдкой подбрасывая в общие придорожные могилы, куда сваливали тела умерших рабов, бродяг, преступников и павший от болезней скот.