Недоразумение (Трагедия ошибок) - Буало-Нарсежак

10 августа — 9 часов

Радость! Победа! Избавление!… Жака нет больше на вилле. Франк ищет его повсюду. Сегодня утром Жак не вышел к завтраку. Франк постучался к нему. Никакого ответа. Он открыл дверь. Комната была пуста. Кровать даже не разобрана. Жак, должно быть, скрылся среди ночи, когда все мы спали. И свидетельством тому, что он уехал по собственной воле, служит то, что он увез с собой скрипку. Он бросил все: белье, одежду, личные вещи, дорогие безделушки, часы. Взял с собой лишь серый костюм. Мартен буквально сражен. У него одна надежда: Жака во время ухода засек какой-нибудь наблюдатель, не спускающий глаз с виллы. Но надежда эта очень хрупка. Его враги убеждены, что мы продаем дом, потому что оказались на мели, и, следовательно, не сдвинемся с места, пока вилла не будет продана. Значит, они уверены, что мы у них в руках. Я восхищаюсь Мартеном, который, несмотря на свое смятение, сохраняет достаточно хладнокровия, чтобы выдвигать разумные контраргументы. Мне же в голову не приходили подобные соображения. Он послал Франка на вокзал в Монте-Карло. Жак, вероятно, успел на парижский скорый. Но если даже Франк привезет подтверждение, это нам ничего не даст. Исчезновение Жака нарушило все расчеты Мартена.

3 часа дня

Письмо от Жака! Франк, вернувшись, обнаружил его в почтовом ящике.

Мадам,

Каждый день подтверждал мне, что присутствие мое было Вам невыносимо. Вы не захотели понять, что я стал другим человеком. В Вашем доме я нашел только одного друга, свою скрипку. Вы, несомненно, будете счастливы не слышать больше ее. Вот почему я увожу ее с собой. Если я невольно обидел Вас, если я обманул Ваши ожидания, то прошу Вас извинить меня. Прощайте, Жильберта. Я позабуду Вас, как позабыл все остальное. Вы сами, видимо, желали этого.

И, как бы в насмешку, он вывел подпись с особой тщательностью. Письмо было отправлено из Монте-Карло. Мы все трое молчали. Все было кончено. Жак не вернется.

— Он поехал к этому импресарио, — произнес наконец Мартен. — Его письмо — способ не уронить своего достоинства. Он прекрасно знает, что ему выгодно. Это естественно!

— Хотите, я… — начал Франк.

— Прошу тебя… С меня достаточно… Ты видишь, я был прав, что не слишком рассчитывал на все это. Чересчур многое не состыковывалось в твоей комбинации, во многом ты рассчитывал на случай… Все сорвалось; все сорвалось. Ничего не поделаешь.

Франк с трудом сдерживает свой гнев. Попадись Жак ему в руки, он тут же бы его убил. Мартен не выходит из спальни. Отказывается есть. Он размышляет. Ищет выход. Я ступаю почти неслышно, словно Мартен при смерти. Я избегаю встречаться с ним взглядом. Он прекрасно понимает, что я испытываю, но из чувства еще сохранившегося у меня ложного стыда я стараюсь также казаться удрученной. Франк сидит верхом на стуле. Он так потрясен, что не пытается даже сохранять позу подчиненного, готового выполнить в ту же минуту любой приказ.

— А я иначе смотрю на это письмо, — говорит он. — Кристен хитер. Он делает вид, что разрывает соглашение, чтобы добиться реакции… Вы понимаете?

— Реакции Жильберты? — спрашивает Мартен с гримасой отвращения.

— Да. Я убежден, он вернулся бы, если бы ему написали, что сожалеют.

Франк всегда умудряется не называть моего имени, когда речь идет обо мне. Он воспринимает меня только через Мартена, как досадное к нему дополнение. Мартен обдумывает со всех сторон это новое предложение.

— Я знаю Кристена, — продолжает Франк. — Он ни за что не откажется от надежды получить свои три миллиона.

Мне хочется ответить ему, что сам-то он слишком корыстен, чтобы понять, что означает отвергнутая любовь. Мартен снова берет в руки письмо, перечитывает его.

— Кристен искренен, — шепчет он.

— Тем более, — настаивает Франк. — Если ему дать понять, что произошло недоразумение, гарантирую вам, он быстренько явится. Во-первых, он все здесь бросил, а он не так глуп, чтоб на собственные деньги справить себе гардероб.

— Это не выдерживает критики, — замечает Мартен.

— Согласен. Но что можно еще сделать? Мартен поворачивается ко мне.

— Боюсь, дорогая Жильберта, что Франк не слишком хорошо разбирается в сердечных делах.

Он шутит. Это его манера обращаться с просьбой. Он ждет, чтобы я поддержала предложение Франка. Он хочет, чтоб я сама навязала ему это решение. Франк настаивает:

— Всего лишь несколько любезных слов…

— Вот видите, — говорит Мартен, — Франк вовсе не советует вам компрометировать себя.

Я чувствую, что он уже. отказался от борьбы и как бы превратился в зрителя собственного поражения. Он в отчаянии, и ирония помогает ему скрыть свое состояние. Я отрицательно качаю головой. Франк сжимает кулаки.

— Тогда бегите! — восклицает он.

— Я очень устал, — говорит Мартен все с той же легкой усмешкой. — Скоро уже пятнадцать лет, как меня все время вынуждают бежать!

— Но вы все-таки не дадите себя…

— Довольно! — обрывает его Мартен. — Иди… Я тебя позову.

Франк поднимается, смотрит на меня с нескрываемой ненавистью, Затем щелкает каблуками.

— Как прикажете, герр фон Клаус.

Мы остаемся вдвоем, с глазу на глаз. Никогда еще солнце не светило так ослепительно. Я вдруг заметила: я совсем позабыла, что стоит лето, воздух упоительно нежен, а розы, которыми увита стена, источают аромат.

— Я думаю, это уже конец, дорогая Жильберта, — шепчет он. — Меня развлекла… вся эта история с маленьким Кристеном. Я разыграл для себя небольшой спектакль. Я благодарен вам, что вы не поддались обману. Я люблю умных людей… Если бы вы не приняли этого молодого человека всерьез, я бы полюбил вас еще сильнее… Будьте осторожны, если снова встретитесь с ним… Нет, не протестуйте… Правда не должна нас пугать. Вы неминуемо снова с ним встретитесь. Я же, я скоро исчезну из вашей жизни. Не знаю, как они от меня избавятся, но на них можно положиться. Дорогая Жильберта, мы много говорили о наследстве последнее время. Наследство и правда существует, и я прошу вас принять его от меня. У меня лежит много денег в Швейцарии. Очень много. Франка я предупредил. Вам ничем не надо будет самой заниматься. Если же эти деньги жгут вам руки, что вполне возможно, хотя я не хочу этого знать, оставьте их Франку… Он негромко засмеялся и закончил уже шутливым тоном:

— Мы ведь тоже занимаемся благотворительностью, своей собственной благотворительностью.

Я вышла. Что могла я ему ответить? Спорить бесполезно. Он лучше, чем я могла бы это сделать, проанализировал положение. Кроме того, он прекрасно догадывается, что я не последовала бы за ним, если бы он решил укрыться в другом месте. Мы не стали врагами. Просто мы теперь больше не вместе. И это бесконечно грустно.

Я пообедала одна в мрачной столовой. Не слышно было больше музыки. Если я поднимала глаза, то снова видела Жака с той поразительной четкостью воспоминаний, что еще мучительней, чем иллюзии ампутированных. По правде говоря, я не знаю, куда деваться в этом доме, который отныне населен лишь призраками. Франк бродит по вилле словно тень. Время от времени из глубины коридора доносятся еле слышные шаги Мартена. Я не осмеливаюсь даже гулять по парку. Я боюсь игры света и тени под деревьями. Где они? Где они прячутся? Я дошла до того, что спрашиваю себя: имеют ли они право так жестоко наказывать человека и не превращается ли ненависть сама в преступление, когда она так долго не умирает?

11 часов вечера

Я закрылась в своей комнате. Франк запер на засов все двери. Мы поняли, что присутствие Жака служило нам защитой. Во-первых, он нарушал тишину. Но тишина вновь воцарилась, особая тишина, не имеющая ничего общего со спокойствием. Наши самые тайные мысли незаметно перемещаются, встречаются, расходятся во все стороны. Ночи не будет конца.

11 августа — 4 часа утра

Я совсем потеряла голову. Умер Мартен.

8 часов

Только что от нас вышел врач. Мартен умер. Инфаркт.

10 часов вечера

Достаточно было нескольких минут, и я оказалась брошенной в новую жизнь. Я не в состоянии собраться с мыслями. Все отступило так далеко, и в то же время, это правда, все произошло только сейчас. Я нахожусь в спальне Мартена. Дежурю у его постели. Я пишу, чтобы чем-то занять свои мысли, чтобы не поддаться окончательно оцепенению. Прошлой ночью за мной пришел Франк. Он услышал что-то вроде крика сквозь стену. Он действительно спит в комнате, примыкающей к спальне Мартена. Франк тотчас зашел узнать, в чем дело. Мартен уже потерял сознание. Франк сразу понял, что произошло. И стал звонить в Ментону. Невозможно было вызвать врача. Я сменила его у телефона, а он в это время пытался уколами камфары поддержать сердце Мартена. Наконец-то мне удалось дозвониться до какого-то врача, который, соблаговолил приехать. Но он смог лишь констатировать смерть. Он объяснил это обычными причинами: нервное истощение, переутомление. Но мы-то знаем, что его убила мучительная тревога. В первую минуту, в панике, я подумала об убийстве. Франк тоже. Это было, конечно, глупо: в дом никто не мог проникнуть. Мартен не ел и не пил ничего подозрительного. Впрочем, у доктора нет сомнений: речь идет об инфаркте. Мартен жил в таком напряжении, что трех посещений и последовавшего за ними отъезда Жака хватило, чтоб сердце его разорвалось. Франк проводил врача до калитки. Когда он вернулся, я испугалась, таким злобным он был. Но он не сказал мне ни слова. Когда же я захотела помочь ему одеть Мартена, он грубо отстранил меня. Он задыхается от горя, хотя у него и грозный вид. Он сам одел Мартена, скрестил ему на груди руки. Затем отправился в мэрию Ментоны со всеми необходимыми бумагами. Он действует всегда удивительно четко и быстро. Он знает, что следует делать. И делает все методично. Он урегулировал все детали, связанные с похоронами, и даже подумал о цветах. Судебно-медицинский эксперт приехал в первой половине дня. Без малейших колебаний он выдал разрешение на погребение. После его отъезда Франк достал из какого-то тайника железный крест и бережно подсунул его под рубашку на груди своего хозяина. В этом жесте было что-то впечатляющее! Вслед за тем он написал несколько писем, но адресов я не смогла рассмотреть. Вероятно, он сообщал о смерти Мартена каким-то таинственным соратникам, рассеянным по свету… Затем он вернул мне бумаги, которые брал с собой в Ментону: свидетельство о браке, удостоверение личности. Я теперь — мадам де Баер, вдова. Но сижу я у гроба Мартена фон Клауса? Я никогда не узнаю, какой у него был чин и чем он командовал. Я даже не знаю, в чем его обвиняют. И не хочу этого знать. Сейчас час сострадания и, может быть, примирения. Он спит, худощавый, элегантный, с иронической складкой в уголках рта, словно его смерть принадлежит ему одному, словно ее тайну он не хочет ни с кем разделить.