Вязниковский самодур - Михаил Волконский

Савельев слышал о нем так, мельком, от князя, но и сам князь даже в лицо не знавал своего дяди — помнил по воспоминаниям детства, когда сам был ребенком. С чего же было являться теперь этому дяде, когда он не являлся до сих пор и даже не писал, и денег не просил у племянника?

«Был бы он жив, — соображал Созонт Яковлевич, — непременно написал бы и денег попросил бы».

А если наследников нет, то имение останется выморочным, в пользу казны. При этом обороте можно большие дела сделать: во-первых, купить за бесценок и с рассрочкой платежа хоть все Вязники, но это со временем, а пока, во всяком случае, можно остаться полновластным управляющим в имениях князя, когда они перейдут в казну, — это во-вторых, и самое главное… А при таком обороте можно будет пожить!..

И Савельев с наслаждением стал мечтать о том, что сделает со вчерашней своей обидчицей Дунькой. Ведь он в бараний рог согнет ее, то есть вот как согнет!.. Он решил, что первым же его распоряжением, которое он сделает, вступив в полновластное управление, будет — посадить Дуньку в подвал. Подвал он решил не уничтожать.

XXXIX

Чиновник, приехавший от губернатора, в тот же вечер, как только кончилось первое дознание о смерти князя, послал за парикмахером Прохором Саввичем.

Кабинет и спальня князя были опечатаны. Для чиновника была отведена библиотека, куда и пришел к нему Прохор Саввич.

— Заприте дверь, — сказал ему чиновник, а когда дверь была заперта, отошел от стола, на котором стояли восковые свечи, приблизился к старику, протянул ему руку, пожал известным, особенным образом, и затем, по уставу масонского ордена, они, нога к ноге, колено к колену, рука к руке, сказали на ухо друг другу условные слова, которыми масоны обменивались при встрече.

Тогда Прохор Саввич, по-видимому, посвященный в высшую степень, занял место у стола и пригласил чиновника сесть. Тот повиновался, достал из кармана запечатанное письмо и передал его старику.

Письмо было от губернатора, собственноручное, с печатью, изображавшею пентаграмму в змеином кольце. Прохор Саввич распечатал и прочел:

«Достолюбезный брат! Поборник нашего ордена, который передаст Вам это письмо, человек достойный. Будьте благосклонны к нему. Ему даны на всякий случай все распоряжения. Располагайте им, как хотите и как заблагорассудите, ибо мы все знаем, что то, как Вы скажете поступить, будет хорошо».

— Значит, у вас с собою бумаги? — спросил Прохор Саввич, прочтя письмо.

— Со мною. Но могу я спросить у вас о том, что меня интересует?

— Спрашивайте!

— Как вы думаете, смерть князя — естественная или над ними было совершено насилие?

Прохор Саввич ответил не сразу.

— Зло побороло зло, — сказал он, помолчав. — Нет, он не погиб своею смертью.

— Надо ли настаивать на расследовании дела?

— Вы спрашиваете меня как чиновник, а мы говорим с вами как масоны. Для брата-масона такой вопрос неуместен. Вы забыли правило, что для каждого человека в самом проступке его кроется наказание, от которого он не уйдет. Так говорит божественное правосудие. Напрасно мы будем мешать ему правосудием человеческим, слепым и часто ошибочным. Предоставьте это дело воле Божьей.

— Как же мне поступить с бумагами, которые у меня? — спросил чиновник.

— Вы сегодня же предадите их гласности и объявите, что нужно.

— Слушаю, князь, — сказал чиновник. — Значит, вам угодно открыть свое имя?

— Это необходимо сделать по некоторым причинам скорее, чем я думал. Сделайте сегодня же.

— Я приступлю сейчас же, если вам угодно, — сказал чиновник, встав.

Через некоторое время в библиотеке были собраны все власти, наехавшие в Вязники, и все домашние, наиболее имевшие значение.

Созонт Яковлевич явился один из первых. Он чувствовал, что дело идет о самом для него главном — о сдаче наследства князя на временное хранение кому-нибудь впредь до того, пока выяснится, что наследников нет.

Опись имущества была уже составлена. Это сделать было легко, потому что у Савельева все сведения были под рукою. Он не сомневался, что хранителем наследства будет назначен он и получит таким образом возможность полного распоряжения.

Он выдвинулся вперед и горделиво посматривал на собравшуюся толпу ближайших домашних и дворни, среди которой был и Прохор Саввич. Только он один со своим невозмутимым спокойствием кротко смотрел на Савельева, не опуская глаз, — все остальные робко притупляли взор, когда обращал на них внимание секретарь. Этот кроткий, но несдающийся взгляд старика раздражал Созонта Яковлевича.

«Ну, тебя я первого погоню отсюда, — решил он, глядя на Прохора Саввича, — то есть минуты лишней не останешься здесь!..»

Судейский, составивший уже соответствующий акт, стал громогласно читать его. В акте говорилось, что состояние князя, оставшееся после него и заключавшееся в таких-то и таких-то статьях, сдается на хранение бывшему секретарю князя Гурия Львовича Созонту Яковлеву, сыну Савельеву, впредь до явки законного наследника, проживающего или проживавшего (буде он умер, о чем сведений не имеется) в чужих краях, родного дяди князя Гурия Львовича — князя Михаила Андреевича Каравай-Батынского.

— О князе Михаиле Андреевиче сведения имеются и совершенно точные, — проговорил чиновник. — Бумаги его и документы хранились в канцелярии губернатора и привезены мною. Копии этих бумаг находятся в руках самого князя.

Смутный говор пронесся среди присутствующих. Никто не ожидал этого оборота дела.

Созонт Яковлевич, взволнованный, со слегка задрожавшей челюстью, сделал шаг вперед.

— Да, но где же князь Михаил Андреевич, если он жив? — проговорил он.

— Он здесь, — ответил чиновник.

Все переглянулись. У многих мелькнула почти сумасшедшая мысль: а вдруг, как они сами окажутся, сами того не зная, этим князем?

— Здесь? — переспросил Созонт Яковлевич.

— Да, здесь. Пожалуйте, князь, речь идет о ваших правах, — обратился чиновник к тому, кого знали здесь под именем парикмахера Прошки.

— Чудны дела Твои, Господи! — послышалось в толпе.

Бывший парикмахер Прошка, Прохор Саввич, ныне объявленный князь Михаил Андреевич Каравай-Батынский, приблизился к столу.

— Позвольте, — заговорил один из судейских, — этот человек выдавал себя здесь за парикмахера Прохора, родство его с князем-наследником не доказано, хотя бы и документы были налицо. Нет никаких доказательств, что парикмахеру Прохору принадлежат эти документы.

— Я парикмахера Прохора не знаю, — возразил чиновник, — я знаю князя Михаила Андреевича Каравай-Батынского, который и был записан в канцелярии губернатора, куда представил свои документы. А кем и как угодно было его считать здесь — до нас это не касается. Покойный князь Гурий Львович всегда пренебрегал сведениями официальными и не справлялся о них, заведя, как известно, свои уставы в своих имениях. С законной стороны князь Михаил Андреевич проживал здесь под своим именем, и этого довольно. Кроме того, у него на руках должны иметься копии документов…

«Прохор Саввич» вынул из кармана эти копии и положил их на стол.

XL

Все было сделано на законном основании — спорить не приходилось, и князю Михаилу Андреевичу было передано имение в заведование и на охранение впредь до утверждения его в правах наследства.

Первым и немедленным распоряжением его было выпустить из подвалов заключенных.

Машу он сам призвал и послал ее освободить Гурлова, сказав, что она получит вольную и что ее свадьбу будут играть в Вязниках по прошествии шести недель со смерти Гурия Львовича.

Когда пришли в каземат, где был заключен Чаковнин, то нашли его развязанным. Он перервал или перетер веревки. Его застали за работой над решеткой в окне, которую он силился выставить. Но голод и жажда так изморили его, что он не в силах был справиться с этой решеткой. Однако он так упорно ломал ее, что, когда пришли освободить его, он все еще старался довести дело до конца.

— Ах, забодай вас нечистый! — сказал он только. — Такой пустяк не могу сделать!.. Воды! — приказал он.

Ему принесли ковш, он выпил его, не отрываясь, и снова схватился за решетку.

На этот раз он надавил ее, она погнулась, он сделал еще усилие и выломал железные прутья.

— Ну, вот, теперь я успокоился! Пойдемте! Что ж ваш князь опомнился, что ли?..

Ему сказали, что князь волею Божиею скончался, а освобождается он по воле князя Михаила Андреевича.

— Это еще какой князь? — спросил Чаковнин.

Никиту Игнатьевича Труворова нашли спящим крепким сном. Добродушие, с которым он выдал себя, было так трогательно, что его оставили несвязанным в каземате. Он улегся на солому, подложил локоть под голову и спал, как сурок.

— Ну, что там! Ну, какой там! — протянул он, когда его разбудили. — Вот теперь бы того… поесть…