Вязниковский самодур - Михаил Волконский

Вода освежает его, он может различать яснее, но Маша тут. Она льет ему воду на голову, обнимает его, говорит:

— Милый, пойми: ты свободен!.. Пойдем отсюда! Ты мой, теперь мы не расстанемся.

Неужели это сон или смерть? Но, в таком случае, как хорошо, как бесконечно хороша смерть!

XXXVII

Это были не сон и не смерть. Маша, настоящая и живая Маша, наяву, в действительности пришла освободить Гурлова.

Вот как это случилось.

Утром, в девятом часу, камердинер князя по обыкновению вошел в комнату, смежную с его спальней, для того чтобы ждать, когда оттуда раздастся звонок, означавший, что Гурий Львович проснулся. Князь имел обыкновение просыпаться сам и всегда в определенный час, независимо от того, как поздно лег и сколько за ужином выпил. Он отсыпался потом, после завтрака.

Камердинер, у которого исполнение обязанностей вошло уже в привычку, уселся в золоченое кресло у окна, как это делал ежедневно, потому что никто его не мог в этот час увидеть и здесь он мог смело сидеть в барской мебели. Он сел у окна и стал смотреть в парк.

Странный запах гари, похожий на чад подгорелого сала, поразил камердинера, как только он вошел в комнату. Сначала он думал, что это ему показалось, потом стал принюхиваться. Положительно пахло гарью.

Камердинер начал осматривать комнату. У дверей в спальню, на портьерах и на полу были явные следы сажи.

«Верно, лампа накоптила!» — с ужасом сообразил камердинер — с ужасом потому, что отвечать за копоть приходилось ему.

А этот ответ мог испугать по заведенным у князя порядкам самого неробкого человека. Шутка сказать, в самом деле, — коптящая лампа возле спальни его сиятельства!

Только этого не может быть. Никогда до сих пор не коптила ни одна лампа. И с чего коптить ей? Масло самое лучшее, механизм всегда исправен, так как за этим смотрел особый механик-ламповщик.

«Нет, это что-нибудь не так!» — решил камердинер и стал спокойно ждать звонка.

Прошло около получаса. Звонку уже давно пора было раздаться: никогда Гурий Львович не почивал так долго.

Камердинер забеспокоился. Копоть лампы опять стала смущать его. Он опять освидетельствовал портьеру и пол у двери: они были покрыты сажей. И у двери сильнее пахло гарью.

Камердинер решился тронуть ручку у двери и попробовать отворить. Дверь оказалась запертою с внутренней стороны спальни. И это было необычайно: никогда Каравай-Батынский не запирался.

Камердинер припал к замочной скважине. Ключ был в замке, и ничего разглядеть нельзя было. Из скважины и из дверной щели несло удушливым запахом, пропитанным смрадом жареного, перегорелого сала.

Камердинер вдруг оробел. Ему стало почему-то страшно.

— Я почуял недоброе, — рассказывал он потом.

Он осторожно подвигал дверной ручкой и прислушался. В спальне все было тихо. Он сильнее тряхнул ручкой. Опять та же тишина.

У князя сон был чуткий: бывало, собака залает не вовремя — он проснется, и сейчас расправа: кто недосмотрел за собакой? А тут на стук не отозвался.

— Ой, случилось что-то! — крикнул камердинер и побежал.

Он кинулся к секретарю, к доктору, к Прохору Саввичу — человеку, которого уважала вся дворня и в медицинские познания которого верили все.

Все они собрались, все увидели копоть на портьере и на полу и стали стучать в дверь, сначала осторожно, потом сильнее и сильнее.

Больше всех волновался секретарь. Наконец забарабанили в дверь кулаком. Князь не отзывался. Тогда не оставалось сомнения, что случилось что-то страшное.

Созонт Яковлевич послал за судейскими, которых он привез с собою и от которых, несмотря на приказание князя, не мог отделаться вчера. Они заночевали еще на одну ночь.

Хотя было приказано никому до времени не говорить о тревоге, но вся дворня уже знала. Гости во флигеле тоже узнали. У дома, со стороны парка, собралась толпа. В дом никого не пускали, но все-таки, несмотря на это, сведения, разноречивые, сбивчивые и неясные, доходили оттуда в толпу.

В присутствии судейских решено было выломать дверь.

Призвали столяров и слесаря. Они начали возиться, сбили щеколду у двери, толкнули дверь, она отворилась. Из спальни так и обдало чадом.

Вошли.

У кровати князя, широкой, под шелковым балдахином, виднелась целая груда пепла на расстоянии приблизительно аршина. В этой груде пепла можно было различить две ноги от пяток до колен и руки. Между ногами лежала голова. Остальное тело превратилось в пепел, от прикосновения к которому на пальцах оставалась жирная и зловонная мазь.

Воздух в комнате был наполнен точно сажей. Масляная лампа, стоявшая на большом столе, оказалась без масла, а две восковые свечи на ночном столике истаяли — только одна светильня висела. Вся постель и драпировка балдахина были покрыты сероватой сажей.

— Вот он, спирт! — произнес Созонт Яковлевич, грустно поникнув головою.

— Какой спирт? — спросили его.

Савельев стал объяснять, что Каравай-Батынский в последнее время имел обыкновение натираться каким-то ароматическим спиртом, причем употреблял его в большом количестве. Камердинер подтвердил это.

Объяснение, что причиною смерти князя было злоупотребление таинственным снадобьем, не показалось невероятным, но среди дворни и гостей разнесся слух, что князь просто сгорел от внутреннего и невидимого огня.

XXXVIII

Поскакали нарочные верховые в город, чтобы сообщить властям о случившемся и достать все необходимое для пышных похорон князя.

Всем с необыкновенным тщанием распоряжался сам Созонт Яковлевич. Он ничего, казалось, не забыл, все предвидел и все сделал, чтобы все происходило по закону, как следует. Он лично, в соответствующих случаю выражениях, составил донесение губернатору и просил произвести расследование, нет ли в этом деле какого злоумышления, потому что всякое может быть!..

Останки князя уложили в живо сработанный столярами гроб, обитый театральной парчою и позументами, и выставили его в большом зале.

В середине дня служили панихиду в присутствии всех бывших в Вязниках. Некоторые из гостей удивлялись отсутствию Чаковнина и Труворова и, перешептываясь, делали по этому поводу предположения — почему именно они исчезли как раз в ночь, когда случилась с князем такая печальная история.

Вечером в тот же день прискакали власти. Приехал чиновник от губернатора, тоже нарочно посланный им. Власти сейчас же ретиво принялись за дело, стали производить подробный опрос.

Савельев не отходил от них, давал все нужные разъяснения, сам высказывал разные предположения и так правдиво истолковывал всякое возникавшее сомнение, что приходилось ему верить.

В самом деле, пробраться к князю в запертую спальню никто не мог, а если бы даже и пробрался, то как же он мог выйти и запереть за собою изнутри?..

Впрочем, Созонт Яковлевич просил все-таки не оставлять этого дела так. Правда, у князя было много врагов, но кто же рискнул бы поднять на него руку? Из дворни кто-нибудь? Но для дворовых людей убийство князя, если это убийство, слишком сложно в том виде, как оно оказалось, дворовые просто прикончили бы его топором; а из свободных людей ни на кого нельзя было подумать… подозреть даже некого!..

Власти долго думали и согласились, что заподозрить, действительно, некого.

Они, может быть, пришли бы к совсем другому заключению, если бы могли знать то, о чем думал в этот день Савельев, когда урвался на полчаса после обеда к себе, чтобы отдохнуть. Он лег на постель с особенным удовольствием, вытянулся и велел подать себе наливки.

«Вот тебе и дурак! — думал он. — Вот тебе и будешь теперь издеваться надо мной! Вот я лежу спокойно и удобно, наливку попиваю, а ты-то где теперь? Где ты теперь, в самом деле?.. Ну, ты и гуляй там, куда я тебя спровадил, — теперь, батюшка, руки коротки. А я свои дела недурно обстроил… Мне теперь превосходно. Тоже! «Убирайся вон», — говорит! Ан вышло, что сам убрался… А я-то вот тут; что с тобою — известно, а мне хорошо известно, что лежать очень удобно и хорошо, и наливку, ко всему прочему, пью!..»

И у Созонта Яковлевича, согретого теплою постелью, стали разыгрываться мечты, довольно заманчивые и вовсе не несбыточные.

Дело было в том, что у князя прямых и близких наследников не имелось. Завещать имения никому он не мог, потому что всегда боялся всякого напоминания о смерти и духовного завещания никогда не делал. Ему было решительно все равно, что произойдет после его смерти и что станется с его несметными богатствами. Раз он умрет — все кончится, так хоть пропадай все!

Итак, прямых наследников у князя не было.

Созонт Яковлевич знал, что был у Гурия Львовича дядя, брат его отца, давным-давно уехавший за границу и пропавший там. Поэтому не было возможности, чтобы этот наследник скоро объявился, да и вряд ли существовал он уже.