Дела семейные (сборник) - Ирина Велембовская

Аня вздрогнула и оглянулась в зеркало. Да, она еще была и сильная, и красивая, только на щеках не было уже прежнего румянца. Прическу, правда, очень запустила, да и сейчас, падая на колени, немного растрепалась. Аня поправила волосы, одернула халат и вдруг почувствовала, что уж больше и не знает, что ей говорить Тихону. Нет, не любит он ее. Тогда зачем же ходит сюда?..

Как же тогда ей дальше жить? Ведь ничем не отвлечешься – ни беготней по соцстраху, ни разбором производственных неурядиц, ни культурными мероприятиями. Да сейчас ей уж, пожалуй, никто никакого дела и не доверит: совсем не та она стала. Это было невероятно, но Ане почему-то казалось, что даже когда она с Тихоном вдвоем, кто-то незримо присутствует рядом и все видит.

– Ну что же, – горько сказала Аня. – У меня вон замок в шкафу не запирается. Может, починишь? Тебе замки чинить приятнее, чем со мной быть.

Одно из их свиданий было прервано появлением Юры. Аня как-то сразу и не сообразила, кто это может звонить. Чуть запахнув халат, она пошла открывать дверь. Ее сын стоял на лестничной площадке с небольшим чемоданом в руках. На его погонах и на фуражке лежал белый, слабый снег.

– Добрый вечер, – сказал Юра и поцеловал мать. – Ты что, уже ко сну отходишь?

Ничего не подозревая, он снял в коридоре шинель, сунулся своим носатым, большеглазым лицом в зеркальце у вешалки, потом шагнул в комнату. Задержать его Ане не удалось, да у нее как будто и язык отнялся.

…Сын не был у нее с ноябрьских праздников. У Ани тогда уже шел роман с Тихоном. Ей бы следовало в тот приезд воздержаться от упреков Юре, который, прежде чем навестить ее, был у Николая Егоровича, в его новой семье. Казалось, пора бы уж Ане крест поставить на своем бывшем муже. Но она, как истинная женщина, даже любя другого, все равно пыталась выведать, каково там Николаю Егоровичу с новой-то, с интеллигентной. Хотелось услышать, что ему там солоно, что он просчитался. И отношение сына ко всему происшедшему ее просто оскорбляло.

– Это почему же я не должен туда ходить? – почти с вызовом спросил Юра.

– Конечно, там культурные!.. А мать-то ведь у тебя дура непромытая!..

– Я этого не говорю…

Аня провела платочком под глазами.

– Вот правильно бабушка-покойница высказывалась, что ты больно гордый, Юра.

Сын пожал плечами.

– Не знаю. Бабушка меня любила. Где ее похоронили – у нас в деревне или в Макаровке?

А больше им и не о чем было тогда поговорить. Водку Юра не любил, ел очень умеренно, несмотря на свой большой рост и плотность. Чтобы скоротать вечер, включили телевизор. Но Аня заметила: Юра смотрит только из вежливости.

– Ты, Юрочка, чайник мне эмалированный не привезешь? У вас там, в Ленинграде-то, говорят, хорошие.

Нет, неплохой все-таки у нее был сын! Другой молодой офицер сказал бы: «Да ты что, с ума сошла? Буду я еще с чайниками!..» А Юра обещал:

– Хорошо, привезу.

…И вот сейчас ее сын увидел Тихона. Тот сидел на диване без пиджака и без ботинок, но в целом его вид ничего не выдавал. Зря только рядом оказалась брошенной подушка. Зато вид матери говорил о многом.

– Это, Юрик, из деревни ко мне приехали, – тихо сказала она. – Земляк наш один…

Крупное молодое лицо Юры почти ничего не выразило.

– Ну как погода у вас тут? – спросил он. – У нас в Ленинграде зима какая-то кислая. Я, мама, всего на десять минут: у меня поезд на Харьков.

Юра вынул из чемодана и положил перед матерью какую-то коробку.

– Ты извини, фантазия ничего забавного не подсказала.

«Что же этот-то молчит?.. – боясь взглянуть на Тихона, спрашивала себя Аня. – Хоть бы выручил чем… Парень не растерялся, а этот молчит».

– Чаю попьешь, Юрочка?

– Не беспокойся. В поезде сразу принесут.

И Юра снял только что повешенную на крючок шинель. Поцеловал мать уже не в щеку, а в висок, подальше от рта.

Когда Аня вернулась в комнату, лицо у Тихона было почти черное. Он шарил в карманах, ища папиросы, но никак не мог найти.

– Старший лейтенант?..

– Да… Ты не подумай, Тиша, что он нарочно. Он ведь ничего не знал. А то бы не пришел. Он хороший…

– Я это понял, – сказал Тихон.

Не докурив папиросы, он поднялся.

– Ну ладно, пойду.

Его интонация исключала возражения. В коридоре он слишком долго затягивал шнурки на ботинках, оборвал один, завязал узелком.

– Никак!.. – сказал он почти жалобно.

– Когда придешь, Тиша?

– Как-нибудь зайду.

Оставшись одна, Аня села в кресло и, не зная, что с собой делать, протянула руку и включила телевизор, этот спасительный ящик.

Сейчас на его экране шла ярая пляска. Одетые в расшитые рубашки мужчины плясали вприсядку, почти ходили на голове. Какой-то танцевальный коллектив старался вовсю. Аня просто обожала такие выступления, но сейчас не могла понять: да что же они никак не остановятся, пляшут, как заведенные?..

«Юра к отцу пошел… Если бы ему на поезд, он бы билет показал…»

Не было ничего предосудительного в том, что она встречалась с Тихоном. Ей только за сорок, мужа нет. Но Ане подумалось, что она сегодня сильно, очень сильно обидела своего сына. Может быть, на этот раз он приехал с какими-то теплыми словами, может быть, он хотел ей что-то о себе рассказать. У него было очень хорошее лицо, когда он вошел. Вот коробку привез с дорогими духами… Какая она ни на есть, а все-таки же мать ему! Он и пришел… А тут этот сидит.

Пляска на экране все продолжалась. Теперь, показывая нижние юбки, кружились девчата.

«Расскажет Юра Коле или нет?» – думала Аня.

И вспомнила, как вел себя Тихон:

«Пятый десяток мужику, а растерялся. Как побитый сидел…»

9

Февраль был удивительно безжалостный – мокрый, сквозняковый, без единого яркого солнечного пятна. Когда вдруг в двадцатых числах одно воскресное утро выдалось светлее обычного, Аня обратила внимание, что уж очень плохо стало у нее в квартире: пыльно, натоптано, захватано. Вроде как когда-то в квартире у Шубкиных.

Аня взяла тряпку и щетку, но так ничего толком и не сделала. Открыла форточку, но тут же озябла и захлопнула ее. По утрам Тихон никогда к ней не приходил, и все-таки она постояла у окна, поискала его глазами среди прохожих.

Она не видела его уже десять дней. Накануне она с колотящимся сердцем подошла к киоску справочного бюро, чтобы узнать, где проживает Соколов Тихон Дмитриевич, 1930 года рождения. Но постояла возле киоска и отошла прочь. Она и сама себя не узнавала: раньше бы она этого Тихона со дна моря достала.

«А ведь я заболела…» – думала Аня. Все время она теперь мерзла. Один вид падающего мокрого снега вызывал у нее озноб и даже самый легкий ветер – слезы.

Приближалось Восьмое марта. Совершенно случайно Аня встретилась на улице с Николаем Егоровичем. Она и не хотела к нему подходить, но он увидел ее и подошел сам.

– Извини, Аня… С наступающим праздником!..

В руках у него был букетик мимозы за рубль. Он потискал его в руках и отдал Ане.

– Ты ведь не для меня покупал, – отчужденно сказала Аня.

– Ну, раз так сошлось… Как живешь?

– Ты бы хоть свои вещи забрал. Думаешь, мне на них легко смотреть?

Николай Егорович очень смутился и сказал:

– Ну что же, если можно, пойдем сейчас.

В квартире у Ани и перед праздником не было порядка, но Николай Егорович виду не подал. Аня поставила в стакан подаренные им цветы и пригласила почти шепотом:

– Садись, Коля.

Он сел, не сняв пальто, только положил на стол шапку-треушку. В комнате не было ни одного предмета, который указывал бы на то, что здесь бывал другой мужчина. В то же время все как будто говорило об этом.

Ане показалось, что Николай Егорович стал старее и еще некрасивее. Вид его ничем не выдавал, что он особенно счастлив со своей новой женой. И хотя Аня стороной узнала, что они живут очень хорошо, у нее вдруг родилось такое ощущение, что позови она сейчас Николая Егоровича обратно, он бы не отказался. Но он уже не был для нее мужчиной, скорее родственником, бывшим приятелем, человеком, которому можно многое рассказать.

– Помог бы ты мне, Коля, – сказала она. – Уехать бы мне куда-нибудь. Квартиру бы, что ли, сменять. Совсем не могу сидеть одна…

Аня владела сейчас той отдельной, очень удобной квартирой, которую получил Николай Егорович. Ему же, как она знала, приходилось пока жить у тещи, за перегородкой. Первое время Аня себя утешала: ему еще площадь дадут, он инвалид. Но, видимо, Николай Егорович не просил, поэтому ему и не давали.

– Можно эту квартиру разменять, Коля, – предложила она. – Чтобы и у тебя свой угол был. Я ведь тебя еще не выписала.

– Да нет, – сказал Николай Егорович, – мы, наверное, скоро получим.

Аня вздохнула: «мы», то есть он и его жена, медсестра эта. Сказано это «мы» было так, что Аня поняла: она ошиблась, к ней он не вернется. Она не испытала ревности, потому что любила теперь другого, но ей было очень больно, потому что она не могла про себя и про Тихона сказать такого же «мы».

Не она, а Николай Егорович первым заговорил о Юре: