Дела семейные (сборник) - Ирина Велембовская

В «Работницу» Аня все-таки написала, как сумела. Ей по поручению редакции ответила та самая пожилая поэтесса, которая прошедшей зимой выступала со стихами в женском общежитии и которую Аня запомнила по черному джерси. Поэтесса посоветовала ей быть мужественной и не усугублять своего горя ненужной, оскорбительной для женщины суетней.

– «Ненужной»!.. – горько сказала Аня, дочитав письмо. – Понимала бы что в жизни! Самой небось сто лет, вот и…

…Аня похудела и пожелтела. Что-то колотилось и болело у нее в левом боку. Как-то ночью она поднялась с постели и упала. И так ей это состояние было непривычно и страшно, что она перепугалась, взяла неделю отпуска и опять поехала к матери в деревню.

Приехала Аня к ягодной поре. Еще держалась в чаще черника, закраснела брусника. Они с матерью уходили на целый день в лес и там все время перемывали одно и то же: какую подлость совершил Николай Егорович и какой найти способ его вернуть. Ничего не придумав, стали решать, как Ане прожить без него.

Август стоял зеленый, благодатный, цвел розовый вереск, еще пели птицы – ничего они не замечали.

– Найди себе, – говорила мать. – Не такие находят.

– А привыкать-то как трудно!.. – грустно шептала Аня.

До отъезда в деревню Аня все-таки успела узнать, что ее разлучница работает совсем не вместе с Николаем Егоровичем и никто на их предприятии ее в глаза не видел. Оказалось, что она медсестра в районной поликлинике и они с Николаем Егоровичем познакомились, когда она приходила к покойной Стеше делать уколы. Женщина она была не очень молодая и как будто бы не очень видная. И от этого Ане стало немножко легче.

– Зарабатывает ерунду какую-то, комната у нее с матерью на двоих, – рассказывала она.

– Ну уж тогда я прямо и не пойму, – вздыхала старуха. – С ума он сошел!..

Собирали ли они чернику, уходили ли в поляны за рыжиками, возились ли в огороде – все время на языке у них было одно и то же. И Аня начала от этих разговоров уставать, ей уже казалось, что все случившееся было давным-давно, что она страшно постарела за это лето и надежд на то, что будет ей еще хорошо, совсем не осталось.

– Подумать только, что я в своей жизни пережила!..

Но «баба Нюха» вдруг исполнилась старушечьей мудрости:

– Да полно-ко!.. Твою бы жизнь да каждой бабе! Дитя твоего люди помогли взростить, государство выучило. От мужа ни бита, ни ругана не была. Забудется все, с ногтями отстрыжется. Ешь-ка вот пирожочки.

Наверное, была у старухи тайная надежда, что дочь теперь возьмет ее к себе. Но сказать не решалась: та сколько ни поплачет, а одна жить не станет.

В начале сентября Аня вернулась в Москву, вышла на работу. Ей еще предстояло выработать тактику: жаловаться ли товаркам на свою судьбу или делать вид, что все к лучшему, что свобода для женщины – это самое святое дело.

– Разошлись мы, девочки, – призналась она наконец. – Заметила я, что мой Коля стеклом своим на сторону косит. Ну и иди, говорю, на все четыре стороны. Меня такие отношения тоже не устраивают.

Встретив сочувствие, Аня ожила и стала фантазировать: жаловалась на то, что Николай Егорович якобы очень «тесно» ее дома держал, замучил ревностью, ограничивал ее общественный рост. Надеясь, что многие позабыли, как обстояло все на самом деле, обвинила бывшего мужа и в том, что родной ее мальчик вырос на стороне. И так горячо она это рассказывала, что и сама всему верила.

– Трудно одной будет, – пожалели Аню. – И материально, и вообще.

– Интересно! – побледнев, сказала Аня. – Да что он меня поил, кормил?..

Имела она неосторожность завести подобный же разговор при Лиде Дядькиной. Не учла, что Лида и Николая Егоровича хорошо знала, да и ее самое неплохо. На людях Лида ей никакого замечания не сделала, а потом сказала:

– Аня, ведь он тебя любил! Зачем ты все это плетешь?

Аня смахнула слезу и призналась искренне:

– Ой, Лидка!.. Ты не представляешь, как тяжело!..

Она уже поняла: все только притворяются, будто не знают, что не по взаимному недовольству разошлись они с мужем, а он ее бросил, нашел другую. Поэтому и жалеют.

Та же строптивая Ульяна Петровна сказала Ане с большим сочувствием:

– Аня, миленькая! Наше женское дело – перенести. Лишь бы на детей не отразилось. Лишь бы дети наши нас уважали.

У «малограмотной» Ульяны Петровны, которая всего лет на шесть-семь была постарше Ани, было трое взрослых детей. И двое уже с высшим образованием. Они-то, наверное, мать уважали. Аня подумала, какую она ошибку сделала: послушала Николая Егоровича, Юру от себя отпустила. Мог бы и при ней институт окончить, не обязательно военным быть. И больно стало при мысли, что Юра когда о ее беде узнает, то может и не посочувствовать.

Дома ей теперь одной сидеть перед телевизором было невыносимо. Вместе с цехом пошла в кино, посмотрела «Большую стирку». Посмеялась немножко, хоть и через силу.

– Ты бы, Аня, тряхнула стариной, сводила бы нас в театр.

«И то, чем одной-то сидеть…» Аня отстояла у кассы часа три и купила всем билеты на «Дети Ванюшина».

– На них только с нагрузкой можно достать, а я для вас сделала. Постановка исключительная! – говорила она.

Но самой ей «Детей Ванюшина» посмотреть не пришлось. Вечером накануне спектакля ей принесли телеграмму: умерла мать.

Аня так закричала, что услышали в соседних квартирах. Сбежались люди, большинство которых она и не знала толком, ввели ее в комнату, посадили на диван. Предлагали чем-нибудь помочь. Но что они могли для нее сделать?

Опомнившись наконец, Аня побежала к телефону-автомату. Дрожащими пальцами кое-как набрала номер.

– Девушка, можете вы мне Колю позвать? То есть Николая Егоровича…

«Девушка» ответила тряским, старушечьим голосом:

– Извините, кто его просит?

«Это теща его новая! – похолодев, подумала Аня. – Интеллигентная! Неужели не позовет?..»

– С работы это, по делу… Очень попрошу!..

Николай Егорович подошел. Услышав его голос, Аня чуть не зарыдала.

– Коля, горе у меня!.. Мама умерла. Может быть, ты пришел бы, Коля?..

– Зачем же? – тихо спросил Николай Егорович.

Аня чуть не рухнула в автоматной будке.

– Как это зачем? Я ведь одна… Юра сейчас еще в летних лагерях, его не отпустят.

Николай Егорович долго молчал. В трубке что-то шуршало. Потом он спросил:

– Наверное, деньги тебе нужны?

Слезы хлынули в черную трубку.

– Да какие деньги, Коля!.. Приди хоть на полчаса. Ведь надо же как-то посоветоваться. Я тебя как человека прошу!..

– Ладно, – сказал Николай Егорович.

Он приехал минут через сорок. На нем был очень приличный финский плащ и красивое кашне. И все в Ане заклокотало от обиды: он нарочно вырядился, чтобы над ней посмеяться. И вместо того, чтобы советоваться «как с человеком» и чтобы просить о помощи, Аня опять начала «выяснять отношения».

Если бы не лежащая на столе телеграмма, Николай Егорович мог бы подумать, что она выдумала причину, чтобы его сюда заманить. Он молча и хмуро слушал, что она говорила.

– Некультурная ты женщина, – сказал он тихо. – Все ведь от этого.

Тогда Аня закричала:

– Я уж знаю, что ты теперь культурную себе нашел! Поздравляю тебя, Коленька! Только если бы она была культурная…

Николай Егорович встал. Лицо его сморщилось и побледнело.

– Что тебе надо? Меня от одного твоего вида мутит… Мать вон у тебя скончалась, а ты ругаешься и губы намазала. Зачем ты меня позвала?..

Это уже было несправедливо: она губы намазала еще до того, как принесли телеграмму. А что же, спрашивается, ей теперь и делать, как не мазать, раз он ее бросил? Ей не сто лет, чтобы она чумичкой сидела. И будет краситься, и одеваться будет!..

– Вот тебе деньги, – сказал Николай Егорович и положил на стол пятьдесят рублей. – Я хотел Юре отправить. Попозже пошлю.

Аня нашла в себе силы сказать:

– Вещи свои забери.

– Да мне они теперь не нужны, – сказал Николай Егорович.

Он вышел, тихо прикрыв дверь. До Ани донеслось шипение лифта. Она сидела и думала, что Юра давно ей не писал, а с отчимом, наверное, переписывается регулярно. Сумел парня полностью на свою сторону переманить.

– Не хочу жить!.. – вслух сказала Аня. – Не хочу!..

Но жить было как-то нужно. Хотя бы для того, чтобы похоронить как следует мать, распорядиться ее домом. Аня оделась, снова вышла на улицу и пошла к почте – дать Юре телеграмму, что умерла бабушка.

«Только на похороны его и вызываем, – подумала она. – А я вот умру, так чужие люди его вызывать будут…»

От мыслей этих стало страшно. Это только сказать легко: не хочу жить! А каково лежать-то?.. Сколько вон на кладбище покинутых могил, провалились, и песком венок засыпан. А когда Аня подумала, что столько она для людей старалась, так хотела быть хорошей и за все за это ей не будет никакого внимания, то у нее слезы опять полились из глаз, и она испортила три бланка, прежде чем смогла нацарапать телеграмму.

На другой день она уже опять была в деревне. В это лето уже в третий раз.