Итальянская свадьба - Ники Пеллегрино

Официант в кафе держался с нами очень любезно. Когда он увидел, что мне не очень понравился кофе, то принес мне чашку чая за счет заведения. Чай был тоже не очень хорош — слишком слабый и щедро разбавленный молоком, — но я все равно его выпила.

Маргарет спросила у него, откуда, по его мнению, нам лучше всего начать путешествие автостопом.

— Вам надо добраться до одного из шоссе, которое ведет из города, — ответил он на сносном английском. — Но пешком это довольно-таки далеко. Если вы немного подождете, мой двоюродный брат зайдет за своим кофе, а потом, может, и подбросит вас.

Официант посоветовал нам держаться подальше от больших городов и административных центров.

— Очень много машин идет в Париж, но там все очень дорого. Вы найдете жилье подешевле в маленьких городках, да и люди там добрее.

Меня вдруг поразила чудовищность того, во что мы ввязались. У нас не было ни малейшего понятия о том, сколько времени займет у нас поездка в Рим, где мы будем ночевать и какие люди попадутся нам на пути. Я прижала к груди свой рюкзак. Мне вдруг отчаянно захотелось обратно на паром: переправиться через Ла-Манш и оказаться дома.

Должно быть, Маргарет почувствовала то же самое, потому что пролепетала едва слышным голосом:

— А что, если никто не остановится, чтобы нас подвезти?

Одри нахмурилась. Даже она уже растеряла свою уверенность.

Но официант только рассмеялся:

— У таких хорошеньких английских леди, как вы, не будет никаких проблем, я в этом не сомневаюсь, — сказал он, а потом принес нам за счет заведения еще чая и кофе и пирожное с шоколадным кремом, которое мы разделили на троих.

Его двоюродный брат оказался стариком, да вдобавок весьма неприветливым. Но он согласился вывезти нас на своем автомобильчике за пределы Кале и оставить на удобном для автостопа месте. Одри расположилась на переднем сиденье и поделилась с ним сигаретами, а мы с Маргарет, сидя сзади, глядели в окно, стараясь не думать о том, с какой скоростью он мчится.

Он высадил нас у старой каменной церквушки. Когда я стояла и смотрела, как он уносится прочь, я почувствовала себя брошенной, хотя его никак нельзя было назвать дружелюбным человеком, а машину он водил просто отвратительно.

Одри взбила волосы и подкрасила губки, встала у обочины дороги и выставила вперед большой палец. Мы стояли рядом с ней, с надеждой улыбаясь всякий раз, когда приближалась машина. Несколько автомобилей проехали мимо, не сбавляя скорости, но похоже, Одри это нисколько не обескуражило. Она продолжала стоять там, в своей легкомысленной юбочке, помахивая большим пальцем и улыбаясь каждому приближавшемуся автомобилю.

Наконец какой-то грузовик сбавил скорость и остановился немного впереди нас. Схватив в охапку вещи, мы побежали к машине. Водитель сказал, что его зовут Жан-Люк и что он направляется в Амьен. Одри повернулась к нам, быстро кивнула, а затем вскарабкалась в кабину рядом с ним.

Жан-Люк вел свой грузовик неторопливо. Сидя в его высокой кабине, мы обозревали пашни и крошечные поселки Нор-па-де-Кале и Пикардии с их домиками под двускатными крышами и ветхими сарайчиками. Маргарет практиковалась во французском языке, рассказывая ему, что мы путешествуем автостопом и направляемся в Рим. Я же вполне довольствовалась тем, что смотрела в окно, пытаясь представить себе, как живут люди в мелькавших за окном домишках.

Мы остановились в одной деревушке, и Жан-Люк повел нас в небольшое кафе, где его, по всей видимости, знали. Он заказал нам по стакану терпкого красного вина, целую гору ветчины в большой деревянной тарелке и несколько ломтей белого хлеба и сам за все это заплатил, решительно отвергнув наши возражения.

— Мы же договорились, что не будем ни от кого принимать угощение, — напомнила я Одри.

— Э, да брось ты, — сказала она. — С нашей стороны было бы невежливо отказать. Как только мы доберемся до Амьена, я подарю ему пачку сигарет.

Ветчина была очень сочная и вкусная. Сидя на солнышке, мы с аппетитом уписывали ее и наблюдали за тем, как несколько стариков играют в петанк[20], отпуская шутки, сопровождавшиеся взрывами добродушного смеха, и осушая стакан за стаканом красного вина. Жан-Люк приветственно помахал им, но остался с нами. Похоже, он даже гордился тем, что сидит за одним столиком с тремя юными англичанками.

Когда мы снова выбрались на дорогу, Маргарет сказала нам, что Жан-Люк порекомендовал один отель в Амьене, достаточно дешевый и чистый. Если мы захотим, он сам нас туда отвезет.

— Не стоит ли нам попытаться проехать немного дальше? — спросила Одри. — Может, он высадит нас где-нибудь в пригороде, и мы поймаем там другую машину?

Маргарет засомневалась.

— Он говорит, что в Амьене очень красиво. Нам непременно надо выделить время, чтобы все осмотреть. Мы ведь не очень торопимся, разве не так?

Итак, было решено: мы остановились в Амьене. Он оказался очень живописным, как и обещал Жан-Люк. В этом городе был старинный готический собор и выстроившиеся вдоль берегов широкой реки и узких каналов дома с яркими маркизами.

Мы поужинали в прокуренном бистро на берегу канала, где нам предложили меню по фиксированной цене. На мой вкус, еда была слишком жирная, щедро приправленная чесноком и луком и сдобренная сметаной, но Маргарет подчистила все, что я не сумела осилить. Потом официант принес нам настоящего пахучего французского сыра, и даже Маргарет не смогла проглотить больше одного кусочка.

Вернувшись назад вдоль канала к нашему отелю, очень чистому, каким его и описывал Жан-Люк, мы решили, что наш первый день путешествия прошел совсем неплохо.

— Что ж, будем надеяться, что завтра нам удастся так же быстро поймать машину, — сказала Маргарет.

Мы тоже на это надеялись. Одна только мысль о том, что нам придется весь день голосовать на обочине дороги, а никто не остановится, приводила меня в ужас.

Посмотрев на часы, Пьета поняла, сколько времени прошло. Мамин рассказ занял половину вечера. Когда она вновь посетила свое прошлое, о котором столько лет не вспоминала, что-то в ней изменилось. Ее голос сделался чище и легче; казалось, даже морщинки на лице разгладились. Время от времени она клала иголку, и ее руки начинали двигаться, как бы помогая ей рассказывать. Погрузившись в прошлое, она словно помолодела, и Пьета с трудом узнавала в ней мать, к которой она привыкла.

— Мам, может, мне пойти и принести тебе чашку чая с бутербродом? — Пьета встала и размяла затекшие ноги.

Некоторое время мать смотрела на нее, будто не понимая, о чем она спрашивает, а потом озадаченно взглянула на вышедшую из-под иголки Пьеты ткань, усеянную сверкающими бисеринками, и на небольшой кусочек, который осилила сама.