Грозное время - Лев Жданов

После сцены в кладовой с фрязином Иван ночью же к Макарию кинулся… Долго беседовали они.

Успокоил немного старец возмущенного царя, снова поставив на вид, что карать покуда никого нельзя.

Слишком за шесть лет власти оба временщика на полной свободе большие корни пустили, людей своих везде насажали, советников, друзей завели… Как понемногу они в силу входили, так же постепенно, измором надо ослабить их, ставленников Сильвестровых и Адашевских – своими заменить, а там уже и за них самих приниматься…

Подробно обсудив, как дальше дело вести, – оба собеседника тут же наметили предстоящий путь царского богомолья, Иван принял благословенье владыки, обещая вооружиться терпением.

– Коли я вижу, что изверги в моих руках – подождать не велик труд… Оно еще слаще: поизмываться над ворогом… Он думает: его верх! А ты его и придавишь тут! – с хищным блеском в глазах заявил царь.

Старик ничего не сказал, только покачал головой и отпустил Ивана.

На другое же утро поскакали вестники, сеунчи и гонцы во все концы: коней на заставах готовить, отцам настоятелям весть давать о прибытии семьи царской, на дворы попутные, ямские: чтобы коней сбирали, подводы готовили под обозы царские. По тоням, по угодьям вести даны, чтобы рыбой красной, медом и дичью запасались рыбари, и бортники, и охотный люд монастырский и царский. Чтобы всего везде вдоволь было.

Всю ночь не послалось Ивану. А с рассветом – он уж был на ногах, созвал дьяков ближних, бояр большой Думы, в первый раз обойдя Сильвестра, и стал рядить, кого вместо себя на Москве оставить.

Обычно – братья царские заменяли царя во время отъездов. Но Юрий – способен только явиться и сидеть, где ему скажут. Отец Ивана – зятя своего, крещеного царя Казанского, Петра Касаевича наместником оставлял. И роду царского заместитель, и не опасен. Крещеный татарин в цари русские не полезет.

Можно б и теперь Ших-Алея посадить на первое место в царской Думе вместо себя, да он не крещен… Мусульманин… Именитый человек, старого рода ханского, а все же в христианской Думе ему первому не быть.

Остановился Иван на Мстиславском князе. Хоть он и молод, да родич царский, сам роду Мономашьего. И уверен был царь в своем тезке, вдвойне родном и по крови, и по первой жене, царевне Анне, дочери Петра Казанского, двоюродной сестре самого Ивана. Теперь, вот шестой год, Мстиславский вторично женат на дочери Горбатого-Суздальского, родной брат которой, герой казанского взятия, верный и преданный воевода молодого царя.

Так и порешили: тридцатитрехлетнему Ивану Мстиславскому предоставить место царское в Думе, печать и гривну царскую доверить, перстень ему наместничий одеть. И везде князю за царя являться. Ему и послов принимать, и князей приезжих. Только мира и войны без царской подписи вершить нельзя.

Совет уж к концу подходил, когда придверник доложил приставу, а тот царю – о приходе Сильвестра.

– Проси отца нашего духовного! – приказал Иван, с почтением, хотя довольно сдержанно встретил протопопа и указал на место, отведенное для духовных лиц, присутствующих в совете царском.

Мрачен сидит Сильвестр.

Первая обида: совет царь собрал, а его и не позвал. Вторая: посадил не близ себя, как всегда, а на месте, для духовных советников предоставленном. Самое же главное: не посоветовавшись с ним, на богомолье собрался, путь наметил и – велика сила дьявола! – в тот самый Песношский монастырь собирается заехать, куда много лет не пускали Ивана под разными предлогами. А настоящая причина заключалась в следующем: жил в Песношском монастыре, век доживал опальный епископ Коломенский, теперь – монах простой, Вассиан, злой и опасный человек, друг бывший покойного царя Василия, немало смут и горя посеявший на Руси, из желания угодить самовластному государю, тому самому, который порой не щадил и клира духовного, всемогущего доныне в царстве Московском.

Невольно, по старой памяти, опасались правители: и теперь, гляди, Вассиан Топорков сумеет восстановить сына против окружающих, как умел восстанавливать отца, чтобы самому меж тем выгоды и почести добывать… У каждого из «сильных» рыльце было в пушку. И Вассиан знал о них самую подноготную!..

Молча, слова не пророня, досидел Сильвестр до конца совета. Когда же царь отпустил всех, поп подошел и сказал отрывисто:

– Не дозволишь ли, государь, побыть с тобой часок? Дело есть…

– Что? Просьба али забота какая по собору нашему Благовещенскому, по приходу твоему, отец протопоп? Рад потолковать. Оставайся… – любезно, но очень сдержанно ответил царь.

Совсем поражен стоит Сильвестр. Правда, после этой бурной сцены, когда протопоп промахнулся и чуть ли не открыто принял сторону Владимира, после болезни своей – не по-прежнему относится к нему Иван. А все же этот голос, этот важный прием, обхождение, как с чужим, – прямо непонятны властному пастырю.

Знал недавний временщик, что митрополит не разделяет многих его мыслей и мнений. Но если недругом, так и врагом не будет Макарий Сильвестру и Адашеву! Так решил протопоп. Кто же еще, кроме владыки, может влиять на царя? Захарьины, конечно. Они подбили на поездку к Николе Песношскому, в берлогу к Вассиану, недругу опасному… Они все мутят. Да, люди это – недалекие, мелкие. За собой промашки особой не чует самоуверенный диктатор; он не знает, какая пропасть вырыта ловко между юным царем и обоими его наставниками… И надеется протопоп, что успеет все на старое повернуть. Он ли царю не пригоден, не полезен был столько лет!.. Поймет же Иван… Помнит же он ту ночь страшную на Воробьевых горах!

Быстро эти соображения промелькнули в уме протопопа. Смело порешил Сильвестр пойти прямо к цели. Смело заговорил.

– Перво-наперво, пожурить хочу тебя, сыне. Грешно, грешно! Старика, меня обидел… Советника своего, отца духовного, по обителям по святым собираясь ехать, на совет не позвал… И в Думу царскую не зовешь опять же… Было ли вот все шесть лет такое? Не было, сыне… За что обижаешь? Нет на мне вины перед тобой…

– Какая обида? Я тоже думаю, перед Богом только мы все грешны, а не один перед другим! – загадочным тоном, не то любезным, не то насмешливым, ответил Иван. – О монастырском пути, не обессудь уж, с владыкой-митрополитом всея Руси толк у нас был… Тебя позвать и не удосужились… Нынче в Думе нашей, опять же, дела все были неважные, духовного чина и не касаемые; рядили, кого на Москве оставить на мое место? Твою думу я знаю: брата Володимира надо бы? – не то спросил, не то с уверенностью произнес Иван.

– Вестимо, князя Володимира. Первый по тебе и есть…

– Вот, вот… А бояре мои иначе удумали, как слышал: стрыечного мово, Ваню Мстиславского над собой посадили. Им с князем сидеть, их и дело. А какая же речь у тебя? Каки дела? Говори, мы слушаем… Да поторопись, отче… Еще у меня заботы есть неотложные.

Ушам не верил Сильвестр. Прямое глумленье сквозило в тоне и в словах юноши, недавно покорного и ласкового, как ягненок, под влиянием внушений его, Сильвестра, и Адашева…

Задыхаясь от подкатившего к горлу волнения, подавляя приступ гнева, протопоп глухо заговорил:

– Не узнаю, воистину не узнаю тебя, чадо мое духовное… Словно подменили нам царя благочестивого. Никогда таким не видывал тебя.

– Вот, вот! Иные люди мне также сказывали: не узнают меня. Да тебе, видно, моя перемена не по сердцу… Ишь, даже жилы на челе напружинились… А тем, прочим – ничего! Приглянулось даже, что я царем хочу быть, а не дитей малым. Так сказывай, отец протопоп: чего надо? Выкладывай.

– Мое слово короткое. Вижу, подпал ты под власть духа гордыни, духа лукавого. Берегись: я ведь и обуздать тебя могу, аки пастырь твой и отец духовный… И за митрополита самого не укроешься…

– Что грозно так?… Не очень-то, батька…

– Помолчи! Хошь и царь, да молод ты… Когда твой отец духовный говорит, выслушай, чадо неразумное…

– Батько!

– Говорю: молчи! Али канонов не знаешь? Правила позабыл? Не с царем я говорю, со христианином, с своим сыном во Христе… И власть моя иерейская велика есть над тобой… Пока не сменят меня собором, иного тебе духовника не дадут…

– Недолго ждать, батько…

– Да и я ждать не стану. Сам ранее уйду. Слушай, что теперь я велю…

– Приказывай, приказывай…

– На богомолье ты задумал не в пору ехать…

– Как не в пору? А вон митрополит-владыко и все толкуют: самая пора! И Казань взята, по милости Господа… И сына Он же мне послал, Владыка!.. И с одра болезни Его Промыслом святым я поднялся, хоша многим то и не по нутру… Как же не возблагодарить мне Моего Создателя?…

– Э, ладно там… Держать тебя никто не станет. Все же дело доброе… Поезжай, молись. Только в Песношский монастырь, гляди, не заглядывай… Нет тебе моего благословения на то… Да я к Белоозеру тащиться не след с дитем малым… Лето жаркое грозится быть… Заморишь царевича по пути…

– Дядя его, князь Володимер Старицкий, возрадуется…