Ночь Седьмой тьмы - Дэниел Истерман

– Richard est mort[14].

–Да, я знаю. Зильберт сказал мне вчера. Я ждал вас. Вам следовало бы прийти раньше.

– Я здесь сейчас.

– Да, – прошептал он. – Вы сейчас здесь.

– Святой отец, мне нужно поговорить с вами. Раньше он никогда не видел ее такой. Встревоженной, озабоченной – да, но никогда не потухшей, никогда не опустошенной.

– Конечно. Мы можем поговорим здесь или...

– Нет, – прервала его Анжелина, ее голос звучал отрывисто, резко, – не поговорить. Исповедаться. Есть некоторые вещи, в которых я хочу исповедаться. Пожалуйста, святой отец, пока еще не поздно.

Крупный священник посмотрел на нее в недоумении. За все время, что она приходила в его церковь, она ни разу не входила в исповедальню. Сегодня она казалась ему съежившейся, усохшей, словно что-то точило ее.

– Мы пройдем вон туда, – сказал он, – в исповедальню. Там вам будет легче, вот увидите.

Она последовала за ним, как побитая собака или как человек, который несет тяжелый груз и не может опустить его на землю.

Маленькая кабинка была неуклюже встроена в угол церкви, рядом с часовней святого Михаила. Даже когда церковь была полностью освещена, сюда проникало очень мало света. Это было темное место, предназначенное для темных мыслей. Грехи нелегко выходили из тьмы на свет Божий.

Анжелина села подле решетки, удивляясь, зачем она пришла сюда. Что мог сделать священник? Что она могла сказать такого, что все изменило бы?

– Когда вы в последний раз были на исповеди?

Столб света падал сквозь решетку ей на колени, покрывая ее тонкой позолотой.

– Двадцать лет назад.

Священник прочитал привычные слова вступления, она ответила, потом между ними повисло молчание, давящее тяжестью множества неотпущенных грехов. С чего начать? Чем кончить? Запинаясь, она выговорила то, что первым пришло ей в голову. У нее было так мало опыта в подобных вещах, язык никак не соглашался сотрудничать с ней в этом предательстве ее сердца. Но мало-помалу слова пришли; робкие поначалу, они вскоре потекли ровнее, потом хлынули потоком, густым и восхитительным, в котором она едва не захлебнулась.

Исповедь заняла больше часа, и, когда Анжелина дошла до конца, она вся дрожала, покрытая холодным потом. Неверным голосом священник произнес формулу отпущения. Но она не чувствовала себя очистившейся. Ничто не могло принести ей очищение. Дело было не в том, что она сделала: действия могут быть стерты по милости Божьей. Дело было в том, что она знала. Для знания нет Божьей милости, нет отпущения для того, что пряталось в сознании, возбужденно трепеща.

Отец Антуан первым покинул исповедальню. Анжелина вышла за ним следом, с опущенной головой, не поднимая глаз от пола.

– Я могу что-нибудь сделать для вас, Анжелина? Я хочу помочь.

– Нет, святой отец, ничего.

– Вы говорили с кем-нибудь еще о... об этих вещах?

Она качнула головой.

– Лучше и не делать этого. Но я буду здесь в любое время, когда вы ощутите потребность во мне.

– Спасибо, святой отец. – Она помолчала. – Наверное, мне пора.

– Где вы остановились? Возможно, мне нужно будет связаться с вами.

– Нет, не делайте этого. С этим все в порядке, я живу у друга.

– По крайней мере, позвольте мне узнать, где это.

Она назвала ему адрес, и он записал его в маленькую книжечку, которую носил в кармане. Он убирал ее назад, когда она подняла глаза и посмотрела ему в лицо.

– То, что я не верю по-настоящему, имеет значение?

Сколько раз ему задавали этот вопрос. Он покачал головой:

– Я не знаю, Анжелина. Главное – это ходить к мессе и исповедоваться в своих грехах. Предоставьте остальное Господу.

– Все действительно так просто?

Он спрятал глаза. Красный огонек на алтаре затрепетал и погас. Священнику показалось, что он почувствовал сквозняк.

Она повернулась и зашагала прочь, вдоль прохода, в темноту ночи. Отец Антуан некоторое время стоял в молчании, приковавшись взглядом к тому месту, где горел огонек. Он поменяет свечу позже.

Он вышел в боковую дверь, которая вела его в жилище. Сегодня вечером дома больше никого не было. Его ноги отяжелели, он чувствовал дурноту. Пройдя в свой кабинет, он сел за стол и постарался взять себя в руки и успокоиться. Наконец он снял телефонную трубку и набрал номер. Гудки раздавались долго, прежде чем ему ответили.

– Говорит отец Антуан из церкви Сен-Пьер. Я получил сведения, о которых вы спрашивали. Но вы должны пообещать мне, что не причините этой женщине никакого вреда.

Голос на другом конце заговорил спокойно, убедительно. Отец Антуан сделал глубокий вдох.

Понадобилось всего несколько секунд, чтобы продиктовать ее адрес, но эти секунды показались ему целой жизнью. Свет погас в святилище. Церковь погрузилась во тьму.

– Послушайте, – сказал он, закончив. – Вы больше никогда и ничего не узнаете от меня. Вы понимаете? Я больше не хочу видеть вас здесь. Ни здесь, ни вообще где-то рядом со мной.

Ответа не последовало. Телефон уже давно был мертв.

12

Накануне вечером Рубен дал ей ключ от входной двери. Она вошла, не зная, вернулся он или нет. В коридоре было темно, но в конце его она увидела свет, пробивавшийся по краям двери на кухню.

Внутри нее все онемело, чувства умерли. Ей казалось, будто что-то темное и тяжелое душит ее; она хотела ощутить свежую боль, какую-нибудь не перегоревшую скорбь, которая вскроет ее своим острым ножом и снова даст дышать. Она тихонько толкнула дверь, и та широко распахнулась на расхлябанных петлях.

Он сидел на полу, прямо на холодных плитках, скрестив под собой ноги, среди искалеченных останков его родных и друзей, роясь в безумной мозаике улыбок и лиц, оторванных рук и разрезанных жестов, отыскивая что-нибудь, что он мог бы узнать. Его руки тряслись. Он беззвучно плакал.

Она стояла в дверях и наблюдала за ним, не испытывая ни вины, ни удовлетворения. Его пальцы порхали, как нераскрашенные крылья белых бабочек среди темных лепестков, ласково, едва уловимо касаясь его взорванного прошлого. Она чуть не заплакала от жалости к нему.

Наконец он поднял глаза и увидел, что она смотрит на него; слезы, стоявшие в глазах, размывали ее черты. Она ничего не сказала. Исповедь оставила ее немой и опустошенной.

– Почему? – спросил он, зная, что ответа не существовало.

Анжелина отвернулась от него. Кровь с ревом устремилась в голову, раздирая в клочки молчание внутри нее. Как и он, она хотела снова связать все воедино. Хотела снова слышать свои собственные мысли. Но слышала лишь шум тока крови в мозгу и голоса, которые никак не могла распознать, звавшие ее откуда-то издалека. Она стремглав бросилась вон из квартиры, назад в ночь.