Можете звать меня Татьяной - Наталья Арбузова

Господи, какой ненавистью обернулась мещанская свадьба! Сережа обвиняет Аню в том, что она оформила липовую инвалидность, связавши врачихе кофту. Вряд ли это так просто. Аня огульно обвиняет Сережу в изменах. Уж кого-кого, только не его. Сережа теперь ходит по воскресеньям писать маслом на природе эскизы с группой художников. Художниц! одних женщин. Опять они. Им некуда приткнуться. Вступают в общества защиты животных. Заделываются ревностными церковными прихожанками. И всё напрасно. Не могут понять: не хватает не мужчин, но мужской потенции. На них, единожды в жизни родивших, не напасешься. У мужчин давно образовался невроз и женобоязнь. Утратили чувство полноценности. Осталось только пить. Поздняя стадия развития цивилизации белой расы. Издержки женской эмансипации. Нечего удивляться, что желтая и черная расы берут верх. О Марианна, Марианна, ты будешь кофе с молоком. У нас свои узбеки, у них свои алжирцы. Жгут автомобили в предместьях Парижа. Это будет много позже. Сережа с Аней расстались в смиренные брежневские времена.

Сережа пишет маслом тоже и с фотографий. Ну и что? а Шишкин? его Крамской изобразил с большим старинным фотоаппаратом на ножках. Фетровая шляпа, скрещенные ноги в сапогах. Оперся на штатив. Сережа пишет уже неплохо. И тут на него как буря налетает следующая женщина. Не женщина, а ходячее несчастье. Потом Сережа скажет: «Наверное, Аня меня прокляла». Татьяна даже не знает имени новой его беды. Она, Татьяна, звонит Сереже. В ответ: «Гы-ы! зачем тебе понадобился Сергей Алексеич? иди гуляй». А Сергей Алексеич пропал. Исчез через неделю после свадьбы. Завербовался на Дальний Восток.

На Дальнем Востоке пушки молчат, ребята молодые скучают без девчат. Скучают без девчат, не ноют, не ворчат - палубу драят и письма строчат. Но труден быт в колонии Сережиного почтового ящика. На светлый океан нет времени взглянуть. И прибилась к Сереже третья, последняя в его жизни женщина Галина. Когда носочки постирает, когда пирожок испечет. Удрал-то Сережа от безымянной мучительницы три года назад, даже не оформив развода. Не до жиру, быть бы живу. Теперь вернулся со страхом и с новой женой. Татьяна не знает, как Сережа выпутался. Знает только, что всё само собой устаканилось.

Не надолго. Грянула перестройка. Сережин почтовый ящик возле Гражданской как-то удачно переключился на внедренье сотовой связи. Вместил в свои таинственные корпуса центральный офис Билайн. Сережа засел за компьютер - седой клерк. Бывшая сотрудница Сережиной лаборатории красавица Наталья Чернышова, на которую он бывало не смел взглянуть, пошла в офис уборщицей. Изменившийся под давленьем обстоятельств Сережа беспечно говорил Татьяне: «Что ей стоит тряпкой помахать. У ней первый разряд по трем видам спорта». Потом стало голодно. Сережа вычислил, что самая дешевая еда – картофельный суп из мясных костей. Попробовал с Галиной – ничего, есть можно. Поехал с заслуженным рюкзаком воровать с поля картошку. Поймали его, жалкого, испуганного. Долго срамили, потом отпустили под честное слово, что никогда, ни за что.

Сережина сестра Нина постарела, поутихла в своем неизбывном одиночестве. Работает в музее восточных культур у Никитских ворот. Устраивает там по грошу, по грошу хорошие концерты силами студентов консерватории. Татьяне вход бесплатный. Сестра Ирина вырастила в одиночку сына. Он иногда ездит вместе с Сережею по воскресеньям играть в волейбол близ той же исхоженной вдоль и поперек Усовской ветки. Там-то как раз собираются одни мужчины. Жилистые инженеры, всю жизнь протрубившие в почтовых ящиках. Порядком истрепанные, теперь же списанные за ненадобностью. А однополярный мир всё равно не получился. Роль международного полицейского требует большей справедливости, чем нежели было проявлено Соединенными Штатами. Возродится, грозно воспрянет, ощетинится наша пресловутая «оборонка». Устрашит ближних и дальних. Перестанут наконец вытирать об нас ноги. Но это уже будет без них, волейболистов.

Чужие горести

Виктор Гюго написал целую книгу стихов «Искусство быть дедом». Татьяна искусством быть бабушкой не овладела. Но искусством быть старой пришлось овладеть. Тут практически нет выбора. Тебя ставят перед фактом. Всё в ней протестовало. Пеппи Длинный Чулок учила Томми и Анику сказать так: «Я пилюльку проглочу - старой стать я не хочу».Дайте, дайте мне эту пилюльку! где она? Есть люди. не созданные для старости. Старый Пушкин… нонсенс. Но кричать бесполезно. Мандельштам кричал: «Откройте! я не создан для тюрьмы!» В тот раз Максимилиан Волошин его вытащил. А что было потом?

Тюрьма старости захлопнула за Татьяной свои тяжелые двери. Ладно, где наша не пропадала. Мы с горем поспорим, нам старость нипочем. Он, Роберт Бернс, до нее и не дожил. Татьяна сидит на балконе, вкруг нее вьется хоровод персонажей. Какие реальны, какие вымышлены – поди разберись. Вон, вон… держи, держи! мелькнул новый. Как тебя зовут? не слышу, скажи громче. Не хочешь? ну и говори сам за себя. Меня зовут… Тут Татьяна призадумалась. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Дадим ему время на размышленье. Татьяна Толстая с Дуней Смирновой выясняли в эфире, кому труднее жить – тетенькам или дяденькам. И пришли к выводу, что дяденькам. От них все чего-то ждут, сказали дамы. Ну вот, он открыл рот. Меня зовут Олег Дементьев. Стоило так долго думать. Этих Олегов хоть пруд пруди. Но от данного конкретного Олега Татьяна ждет многого. Олег Борисович Деменьтьев, ты попал в сеть Татьяниной фантазии. Уж она тебя распишет как размажет.

Родился в сорок седьмом. Помоложе Татьяны, что не трудно. Отец военный прокурор. Жили на набережной напротив Красного Октября, откуда пахло шоколадом. Не в нужде мальчик вырос. Дед по отцу старый большевик, дача на Челюскинской. Огромный участок, бревенчатая баня, закуток для шашлыков. Птички-синички да кружевные елки. Мать научный работник, шибко партийная. Олежка-подросток, спортивный и упертый, в хрущевские времена замкнулся и набычился. Собирался поступать в институт международных отношений. Пыхтел, готовился. Как гром с ясного неба – родители развелись, дед вторично женился. Всем было не до Олега. Парень не поступил и загремел в армию. Но – в ГДР.

Тихая, прижатая к ногтю ГДР особо ни на что не надеялась. Но Олег был весел - вырос, возмужал и пел с энтузиазмом «Drum links zwei drei, drum links zwei drei…» Вернулся уже членом партии и стал думать, как жить дальше. Решил поступать в Плехановский экономический. Тогда был довольно задрипанный вуз. Это потом он расцвел пышным цветом. Даже песенка пелась в перестройку: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!» Олег, задним умом крепкий, понял: идеология тоже своего рода козырь. И вженился в высокопартиййную семью. По окончании института был распределен на работу в горком партии. Там, вишь ли, понадобился экономист в промышленный отдел.

А кругом жизнь шла по-брежнему. Нефть отчаянно дорожала, на прилавках универмагов появились импортные тряпки. Завелись валютные магазины «березки». Цензура утомилась, люди издавали за государственный счет неплохие книги. Что поталантливей – то шло за рубеж, и тоже не всегда автор попадал за решетку. Раз на раз не приходится. Олег немножко писал стихи, немножко рисовал. Но главное – любил Ленина до посинения. Все любили, а Олег особенно. Умный человек был Ленин. От заученных убеждений Олег не откажется и через сорок лет.

И всё полетело к чертям собачьим. Уже и сын был. и серьезный Олег всерьез писал стихи на трехлетье сына. Но был июнь, еще легкий, не умученный жарою. Он порхал по тонким осинкам, и те звенели листвой. (В Татьяне погибла пейзажистка, вы заметили? Когда-то в пионерлагере она написала маслом на картоне одинокое дерево у обрыва. На том дело кончилось.) Так вот, Олег шел мимо пруда. День был воскресный. И неожиданно всё в нем воскресло. У пруда на подстилке – старом советском стандартном покрывале – лежала худенькая, хрупкая фигурка в сплошном желтом купальнике. От нее шло излученье юности. Юности, которую Олег как-то скомкал, не обозначил. Что-то однажды расчислив, куда-то упрямо лез. Хоть бы только сейчас не упустить. И он, зашоренный горкомовский работник, подошел к девушке с повадками нимфетки. Совершеннолетняя Лолита знакомства не бежала. Щелчком согнала бабочку с острого плечика и представилась: Регина. Ей, оказывается, уже восемнадцать. А выглядит на тринадцать. Олег прилег одним бедром на подстилку. Осины закружились над головой, точно как у оператора Урусевского в сцене смерти героя, фильм «Летят журавли». (Или голова закружилась?) Это и была смерть. Та, прошлая жизнь кончилась, пошла новая, неведомая. Счет веди от долгого июньского дня.

Регина внимательно выслушала про горком, про жену, сына, тестя. Оценила ситуацию и решила про себя: он крепко стоит на ногах. Обойдется без тестя. Сам из того же теста – партийный по определению. Не как тринадцатилетняя и не как восемнадцатилетняя рассудила. Оказалась расчетливей Олега. Увидала: он проглотил крючок. Рассказала о себе, что сочла нужным. Не поступила в инженерно-физический. Сейчас фиктивно работает у мамы в конструкторском бюро. И жестким взглядом поставила стенку между собою и Олегом. Только развод. Только брак. И никаких гвоздей. Олег записал домашний телефон Регины – мобильных тогда еще не было – и пошатываясь побрел к тестю на дачу. Как он увидит своих, ставших ему чужими, как вынесет это зрелище? Птичка уронила белую капельку на его загорелый локоть. Ну да, как птички на дереве – так они будут жить с Региной. Кто их, одержимых любовью, к себе пустит? кому нужна эта вакханалия? Не сообразил, что одержим только он. Про Регину такого не скажешь. Но у него вышибло последний ум, оставшийся после усиленных занятий спортом. Забыв стереть птичкин подарок, брел через июнь, и в голове было только одно.