Охота на императора - Рудольф Баландин

«Политическое убийство — это прежде всего акт мести…

Политическое убийство — это единственное средство самозащиты при настоящих условиях и одно из лучших агитационных приемов. Нанося удар в самый центр правительственной организации, оно со страшной силой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим шоком, мгновенно разносится этот удар по всему государству и производит неурядицу во всех его функциях…

Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем… Вот почему 3—4 удачных политических убийства заставят наше правительство вводить военные законы, увеличивать жандармские дивизионы, расставлять казаков по улицам, назначать урядников по деревням…

Вот почему мы признаем политические убийства за одно из главных средств борьбы с деспотизмом».

Здесь уже проглядывает принцип «чем хуже, тем лучше», заставляя вновь вспомнить идеи Сергея Нечаева. Под деспотизмом, по-видимому, следует понимать самодержавие. А в таком случае, убийство царя-самодержца должно быть самым сильным ударом по существующей государственной системе.

Так, собственно, и произошло. Главной целью террористов стал Александр II — даже не злоупотребления правительства и, конечно же, не буржуазия.

В 1880 году Николай Морозов для очередной своей статьи о пользе и величии политического террора в качестве эпиграфа предпослал высказывание Робеспьера: «Право казнить тирана совершенно тождественно с правом низложить его. Как то, так и другое производится совершенно одинаково, без всяких судебных формальностей… С точки зрения свободы нет личности более подлой, с точки зрения человечности нет человека более виновного».

Под таким тираном русский террорист подразумевал императора России. Это звучало как оправдание покушений и последующего его убийства. Морозов писал: «Глава реакции и руководитель преследований, царь, делается мишенью для революционеров и против него направляются почти все попытки». По словам Морозова, в террористической борьбе «небольшая горсть людей является выразителем борьбы целого народа и торжествует над миллионами врагов».

Такова романтическая фантазия революционера-террориста, показывающая не силу, а слабость его идеологии. В чем тут выражается борьба целого народа? Русский народ в ту пору по поводу цареубийства даже не безмолвствовал, а был в массе своей категорически против. И что означает торжество над миллионами врагов? Скажем, убийство шефа жандармов — не торжество над полицейскими, жандармами.

Даже у мирных революционеров, пропагандирующих идеи социализма, не было надежной опоры в народе. Так что остается учесть, что писал вдохновенные строки о «террористической революции» молодой человек 26-ти лет, жизненный опыт которого был ограничен двумя годами учебы в университете, «хождением в народ» (безуспешным) и деятельностью профессионального революционера. Он сам позже признавался: «На меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного».

ОПРАВДАНИЕ ТЕРРОРА ЗАКОННИКОМ

Может показаться, что революционеры преувеличивали масштабы государственного террора для того, чтобы оправдать свои покушения, убийства. В наше время торжества буржуазного духа в России появились нелепые, а отчасти комичные сторонники самодержавия. Однако следует знать, что уже во второй половине XIX века эта система правления стала заходить в безнадежный тупик.

Дело не в том, что плох тот или иной государь или вредно единоначалие. Не случайно революционеры-народники даже не помышляли о покушении на Александра II, а Кравчинский намекал, что у самодержавия и социалистов общий враг — буржуазия. Но в огромной империи реальная власть принадлежала местным правителям-губернаторам, вельможам, занимающим высокие государственные посты, богачам, жандармам, полиции. Императору приходилось отвечать не только за подписанные им законы, но и за их исполнение. А оно было порой не просто дурным, но и преступным.

О злоупотреблениях местных властей и жандармов написал наследнику престола, будущему императору Александру III, А.Ф. Кони, сторонник не только самодержавия, но и строгого исполнения законов при справедливом судопроизводстве.

19 мая 1871 года были приняты к исполнению «Высочайше утвержденные Правила о порядке действий чинов корпуса жандармов по исследованию преступлений». Для борьбы с революционерами вводилось жандармское дознание при расследовании политических преступлений под наблюдением лиц прокурорского надзора и при содействии полицейских чинов, губернаторов, местных властей.

При этом можно было обходиться без суда, где обвиняемый имел возможность защищаться. Привлеченного к дознанию могли сослать в Сибирь в административном порядке. Прекрасная возможность для злоупотреблений и произвола местной власти! Ясно, что избегать гласного суда предпочитали при отсутствии веских доказательств вины задержанных.

А.Ф. Кони понимал, что в результате лишь возрастет количество политических преступлений (реальных или надуманных), а все больше революционеров станет переходить к террористическим методам. Выходило так, будто правительство России действует по тому сценарию, который предусматривал, в частности. «Катехизис революционера».

Не имея возможности (или желания? надежды на успех?) обратиться со своими соображениями к императору, Кони написал докладную записку наследнику престола, полагаясь на его здравый рассудок.

«Неужели общество, — вопрошал Кони, — может сочувствовать стремлениям, которые ничего общего с истинною свободою не имеют, которые, служа на пагубу молодого поколения, ополчают его против исторически сложившихся начал гражданственности и в мутных волнах анархии побуждают его потопить то, что выработано умом, сердцем и трудом лучших людей земли Русской?»

На свой риторический вопрос он отвечал категорическим «нет!» И тут же пояснил: «Общество действует или, лучше сказать, бездействует таким образом потому, что оно не верит в предоставляемые ему объем и глубину зла, не верит в справедливость обвинений, возводимых, почти огульно, на молодое поколение, а потому не верит и в правомерность борьбы и в законность преследований.

Если вглядеться в ход и сущность возбужденных за последние годы дел о государственных преступлениях, то, к сожалению, надлежит сознаться, что основания для такого недоверия предоставляются сами собою».

В этой записке, написанной летом 1878 года, А.Ф. Кони критиковал законы, принятые в мае 1871 и июне 1872 года. Как видим, он не торопился с выводами, изучая последствия данных законов. Его сильно беспокоил рост революционного движения. А на своем опыте первого политического процесса над террористкой он убедился, что беззакония властей увеличивают число недовольных и сочувствующих революционерам.

«Интересы правосудия… — писал он, — отступили на второй план перед интересами полицейского розыска, облеченного в лишенные содержания формы. Не приговор суда об основательности исследования, а мнение начальства о ловкости и усердии исследователей стали ставиться в оценку многих дознаний». Участие прокуроров в расследовании лишь усугубило его обвинительную направленность. «Явился особый род дознаний, производимых не о преступлении, а на предмет отыскания признаков государственного преступления, причем, конечно, рамки исследования могли расширяться до бесконечности.

В результате особо ретивые дознаватели арестовывали целые группы учащихся на основании только смутных подозрений как "сочувствующие революции", имеющие "внушающие подозрения образ жизни" или "вредный образ мыслей"».

Появилось немало доносчиков, сводящих личные счеты из мстительности или корысти: «Ежегодно стал возникать ряд дел, построенных на этой почве, причем прокуратура и чины жандармского корпуса оказывались в течение некоторого времени в руках ловкого доносчика…

Из числа многих подобных дел, в качестве примера, можно привести дело о фельдшере М., о котором было возбуждено дознание по безымянному доносу о том, что он сближается с крестьянами и возбуждает население, вполне неосновательному и написанному, как оказалось, конкурентом М. по практике фельдшером Г., сначала требовавшим с М. уплатить ему 300 рублей отступного; дело по доносу священника С. о "предосудительном поведении против правительства" барона К. и по доносу того же барона К. на того же священника С, обвиняемого им в чтении в церкви манифеста об отречении Государя от престола; дело по доносу бывшего помощника надзирателя Ч. на дворянина Т., 19 лет, которого Ч. обвинял в составлении прокламации, в которой для выражения сочувствия славянам предлагалось "свергнуть долой правительство и его башибузуков". При дознании оказалось, что Ч., желая отличиться открытием политического дела, сам изготовил несколько экземпляров прокламации посредством копировальной бумаги, наклеил их в нескольких местах на улицах, подбросил Т. и собирался подбросить еще десяти молодым людям, адресами коих он заблаговременно запасся».