Привычка ненавидеть (СИ) - Саммер Катя

Наверное, ему сложно, поэтому он и рычит все время. Никто не рождается злым.

— Все пучком.

Ну или я слишком сильно хочу его оправдать. Жалость — чувство давящее и безграничное, а меня очень впечатлила сцена, которую я застала в подсобке. И о чем только думают эти двое? Особенно Остроумов, Лазарева-то с головой всегда была не в ладах. А вот с Саввой Бессонов дружит, сколько помню его. Как можно зваться другом и добиваться его девушки за спиной? Не могу понять. Ну совсем никак.

Ян не задает встречных вопросов, разговор не вяжется. Возможно, его и не интересует ничего, кроме того, что я соврала. Бессонов демонстративно возвращается к треснутой черепице, колдует с герметиком и ясно дает понять, что мне не рад.

Тогда какого черта он с такой радостью забрался ко мне в душ? Бесит.

— Сдал экзамены? — я делаю последнюю попытку вытянуть из него хоть пару слов, будто те что-то изменят. Может, просто ищу зацепку, которая подскажет, что происходит.

— Почти.

— Уже думал, куда работать пойдешь?

— Это допрос? Какого хера тебе надо? — и наконец я вижу настоящие эмоции: между бровей залегла морщинка, лоб изрезали полосы, он хмурится и поджимает губы.

— А какого тебе нужно было в моем душе?

Резкий разворот головы, и в меня впивается темный взгляд, который, будто кран, перекрывает кислород. Я не дышу, пока Ян наблюдает за мной, и понимаю, что стопроцентно попала в цель. Я его раздражаю. Наверное, даже бешу.

— Хочешь продолжить? — скривив рот, брезгливо бросает он. — Можем по-быстрому сгонять и перепихнуться.

Фу. Савва с Лазаревой, которых я даже не видела собственными глазами, всплывают в голове в самых непристойных позах. А следом — Ян и я.

— Для тебя это так просто? Изменить девушке? Заняться сексом с человеком, который тебе так неприятен? Противен? — я бы и остановилась, если могла, но меня несет.

Сузив глаза, Бессонов смотрит так, что слова застревают в горле.

— Нет, — говорит, а я стискиваю зубы, — не просто.

И что это должно значить?

Хотя, на самом деле, если бы я его не знала, если бы не знала о ду́ше и том злом поцелуе под дождем, я бы и подумать не могла, что он на такое способен. О нем никогда не ходили слухи. Он никогда не был ни с кем замечен. Я даже не понимаю, почему Софа устроила ему из-за меня скандал, ведь на той волчьей тусовке только он и был против моего присутствия. Ян вообще странный вожак. Не такой уж и мажор, довольно моногамен, с головой на плечах (хоть иногда и набекрень).

— Как ты стал главным? У своих волков? В стае? — спрашиваю на свой страх и риск.

Ян будто и не удивлен вопросом, но не спешит отвечать. Проходит не одна минута, и я уже не надеюсь услышать ответ.

— Тогда не было как таковой стаи, — все-таки отвечает он. — Славик, капитан команды, заканчивал универ, когда я пришел в регби. Все ждали, что после него главным станет его младший брат, но мы… в общем, подставили его. — Он зависает, глядя перед собой, а затем поясняет: — Точнее, он сам себя подставил, когда толкал первокурсникам травку. Мы всего лишь сделали так, чтобы об этом узнал тренер.

— Но, — я хмурю брови, продолжая мысль, — то, что ты избавился от соперника, не объясняет, почему стал главным. Кто угодно ведь мог. А стал именно ты.

Бессонов отрывается от увлекательного занятия по ремонту крыши, кривит нос. Он что, смущается? Мне безумно нравится эта мысль, она делает Яна каким-то… смертным, что ли?

— Я занес финальные очки в местном турнире и просто стал капитаном.

— Капитанами просто так не становятся, — продолжаю стоять на своем.

Повисает неловкая пауза, которую никто из нас не хочет разбивать. Ян продолжает убирать треснутые куски черепицы, клеит, латает, забивает, а я перебираю пальцами и коплю силы, чтобы выдавить короткое «спасибо».

— За что? — спрашивает он и сам же отвечает: — Ты и меня топишь. У местных рабочих очередь на две недели вперед, а тут вроде… несложно, я посмотрел на «Ютубе».

Значит, понял сразу за что, но снова изображал из себя идиота. Почему он такой сложный? И почему мне все равно нравится быть с ним? После всего?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мне до безумия приятно сидеть вдвоем (пусть даже в тишине) на крыше, которую обдувает легкий ветер. Говорить и молчать под палящим солнцем. Мне нравится смущать Яна и смущаться самой. Узнавать о нем новое и обо всем спорить. Сейчас его резкость даже не кажется мне обидной, я понимаю, что он защищается изо всех сил — от себя, от меня, да от целого мира, который точно не за него. Может, и не против, но уж точно не за.

Я уплываю. Понимаю, что сейчас самое время идти домой, бежать со всех ног, чтобы не разбиться о новые оскорбления, которые созреют в голове Бессонова, когда тот вспомнит, каким может быть мудаком. Честно, я осознаю, но не могу перестать представлять, как все сложилось бы, будь Наташа сейчас в порядке, продолжи папа писать о Барине и... Если бы мы просто проживали свои жизни, случился бы душ и прочее? Или наша непонятная связь родилась и кормится только ненавистью? Я захожу на очень опасную территорию.

— Что бы ты сделал, не будь между нами целой пропасти злости и лжи? — в своих фантазиях я кричу ему вычурные фразы в духе романов Джейн Остин. Наверное, даже под проливным дождем, так эпичнее.

— Это, — рычит он мне в ответ и целует меня. Сладко, страстно, отдавая всего себя и срастаясь клетками на веки веков.

Боже мой. Я вскакиваю на ноги и, бросив пирог и Бессонова с молотком, бегу подальше от всего, что придумала себе. Через чердак быстро спускаюсь в дом, спешу по лестнице вниз. Я точно знаю, что займусь опять уборкой — она меня успокаивает. Или приготовлю еще что-нибудь. Или поговорю с папой.

Папа.

Я прирастаю к паркету, потому что его компьютер лежит на полу с потухшим экраном. Замираю на месте с открытым ртом, вслушиваюсь в тишину. Боюсь шелохнуться, но срываюсь со всех ног в сторону ванной комнаты, когда различаю оттуда глухие хрипы. Распахиваю дверь с такой силой, что она громко врезается в стену.

Папа.

Повсюду разлит вонючий коньяк, разбросаны осколки разбитой бутылки, скорее всего, из его тайника в подвесном шкафу, а в раковине…

Боже, папа!

В раковине рассыпаны таблетки. Папа лежит на кафеле с сине-бордовым лицом и пытается дышать из последних сил. А я цепенею. На меня комом накатывает весь ужас увиденного, и следом оглушает крик. И я далеко не сразу понимаю, что кричу сама.

Глава 15

Ян