Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве - Ив Жантийом-Кутырин

Понедельник, 15 марта, 1937 г.

Булонь.

Милый мой Ивушка!

Жалею тебя, что заболел ты. Помни самое главное: необходимо мерить температуру. Если это грипп, особенно важно быть в постели, пока есть жар. Ни в каком случае нельзя выходить наружу раньше 2–3 дней, считая с того дня, когда температура станет нормальной, то есть утром будет 36,7–8 десятых, а вечером 36, 9. Помни, что можно простудиться и заболеть плевритом или даже пневмонией, т. е. воспалением легких. А тогда болезнь может тянуться неделями и даже месяцами, и ты, если и одолеешь ее, все же потеряешь целый год лицея. Вспомни, как долго болел, – и даже летом, – мальчик Тесленко в Капбретоне! А потому надо быть крайне осторожным. Непременно измерять температуру. Принимай «салипирин» три раза в день; при кашле, т. е. при бронхите, надо ставить горчичники «риголо» на спину под лопатки, на бока, чуть пониже подмышки, и на грудь, повыше сосков. Может быть, лучше даже поставить банки, тогда надо обратиться к м-м Геран, попросить ее. На ночь надо – лежа в постели, пить сколь можно горячей отвар липового цвета, – «тиель»[104], с куском лимона, тремя-четырьмя кусками сахара и две ложечки рома, – я тебе послал его с Иваном Ивановичем[105] и если вспотеешь – перемени рубашку. Был ли доктор? Я боюсь осложнений, и если температура держится, надо позвать доктора, – после заплатим ему. Помни, это необходимо. Изволь на писать мне, как идет болезнь, какая температура, нет ли залежей мокроты. Надо, чтобы было отхаркиванье. Горчичники или банки-вантузы надо ставить каждый день, пока не пройдет бронхит, помни. И главное, опять повторю, ни в каком случае нельзя выходить на воздух раньше трех дней после прекратившегося жара, хотя бы и маленького. Так, напри мер: если было даже 37 и одна десятая в последний раз, а потом стало – 37 или 36,8 вечером, то надо продержаться дома три дня с нормальной температурой и непременно все дни ставить градусник, иначе грипп не отвяжется, и ты будешь хиреть, слабеть, и может быть хуже. Помни, как тебя лечила наша тетя Олечка! Молись о ней, думай всегда и проси ее за тебя помолиться там. Она услышит и тебе поможет.

Изволь мне писать каждый день, хоть две-три строчки. Сегодня понедельник, 12 ч. дня, а последние вести о тебе я получил в субботу вечером от Ивана Ивановича. Беспокоюсь, так как матери при тебе нет.

Целую тебя, милый, и жалею. Да хранит тебя Господь. Твой дядя Ваничка.

Если нужно, – ты изволь сообщить мне все, – я попрошу Сергея Михеевича[106] посмотреть тебя. И.Ш.

Ordonnance’ Смазывание горла: tincture d’iode 2 части glycerine 1 часть.

Смазыв. 1 раз в день, на ночь в течение 2-х недель, потом передышка на 2 недели и повторить, и довольно пока.

Капли: (неразб.) 1 % (однопроцентный) Protargol 0,30 gr.

Serum phisiologique – 30 gr (это раствор поваренной со ли) l.no 5 капель в каждую ноздрю, в течение двух недель под ряд, 1 раз в день; затем передышка на 2 недели – и повторить в течение 2-х недель. И пока довольно. Думаю, что и вливание тоже на ночь, а можно и утром.

22. V. 1937 г.

Обитель пр. Иова.[107]

Милый мой Ивушка,

добрался я до тихой обители (приехал еще 17-го вече ром), отдыхаю в полном покое. В Праге[108] все мои выступления прошли при переполненных залах, в громе аплодисментов. Слушали меня 1800 человек. На «Пушкинском» собрании (13-го)[109] весь зал поднялся, – было до 900 человек, – и приветствовал меня. Как была бы счастлива Олечка, если бы видела. Да она все равно все знает. Так вот, милый. Не думал я, что Прага так восторженно будет принимать меня. Получил и подношения. На вокзал – когда ехал я в монастырь – приехал проводить меня епископ Сергий[110] и одарил куличами и конфетами. Словом – русская победа, полная!

Здесь живу в покоях о. настоятеля[111]. (У меня две комнаты, на солнце.) Все время слышу, как поют Пасху, – двери храма открыты (и за стеной еще церковка), носятся вокруг коло кольни ласточки. Совсем – Россия. Слышно кукушку. Пчелы здесь и пасека. Жарко, тихо. Все иноки на послушаниях, каждый делает свое дело. Тут и печатают св. книги[112] и «Православную Русь»[113]. И огородничают, и плотничают, и иконы пишут. Большинство иноков прошли через войну, офицеры и солдаты. Один – кадровый офицер, гусар лейб-гвардеец, с университетским образованием (мой Вагаев[114] из «Путей Небесных»[115]) – все ласковы. Девки в деревне – и бабы – как балерины, голоногие или в чулках, юбки короткие, пышные, по 8–10 юбок одна на другой. Говор – почти русский. Это – карпоруссы. Здесь мне очень хорошо. Побуду дней 10, потом на 1–2 в Прагу[116].

В Париже надеюсь быть 6–7 июня. Удивительные полу чаю письма. Одна 16-тилетняя гимназистка прислала сумасшедшее письмо[117], как Татьяна – Онегину.

Целую тебя, милый. Как твои экзамены? Изволь написать открытку (это – 90 сантимов). Поцелуй маму.

Твой дядя Ваня.

Ив. Шмелев.

27. VII-7 ч. веч.

Милый Ивик,

не можешь ли приходить ночевать ко мне, мне эти три дня было плохо, легкие припадки сердца[118], был Сергей Михеевич. Я совсем один и боюсь остаться без помощи ночью.

Твой дядя Ваня.

Привет маме.

23. IX. 1937.

Маравилья, Ментона[119].

Ивику.

Очень рад, милый мой Ивушка, что тебе весело в Ляфавьер[120] у друзей Серовых, хоть несколько дней поживешь в под ходящих для тебя, юного, условиях. Видеть юные, радостные лица и самому радоваться – то же лечение. Я, к сожалению, попал в иную обстановку, в богадельню, и на днях думаю пере двинуться к морю, в русский пансион «Баластрон», который содержат некие армяно-руссы, жена-то русская и моя читательница. Знакомых теперь тоже – хоть отбавляй, теребят, но я ухожу к морю. Но и там встречи и разговоры. Читал по просьбе Вел. Кн. Ксении Александровны[121], сестры нашего убитого царя, она была очень любезна, – читательница, тоже! – и вся «знать», понятно, расшаркивалась. Но эта «знать» тут довольно плачевна и охоча до дрязг. Теперь мне приходится читать еще, сегодня, в Русском доме[122], который был очень удручен, что меня перехватил, для Вел. Княгини, «Русский очаг»[123], – здесь ведь борьба «мышей и лягушек», антониевцев и евлогианцев[124], как и в Париже. Мне это все очертело, и я скоро двинусь, надеюсь, в Италию, пока в Леванто, к Александру Валентиновичу Амфитеатрову[125], до Милана.