В тени граната - Виктория Холт

— Ха! — воскликнул Генрих.— Ты не можешь на это пожаловаться.

Улыбаясь, Катарина повернулась к нему.

— Генрих, никогда не давай мне повода для таких жалоб. Клянусь любить тебя и служить тебе всем, чем могу. Я представляю, как мы вместе старимся в окружении наших детей.

От наплыва чувств у Генриха затуманились глаза. Так всегда бывало при мысли о детях. Затем он внезапно сморщился.

— Кейт, я не понимаю. Нам не везет, да?

— В этом не везет многим, Генрих. Так много детей умирает в младенческом возрасте.

— Но три раза...

— Будет еще много раз, Генрих.

— Но мне непонятно. Посмотри на меня. Полюбуйся на мою силу. У меня такое здоровье, что это вызывает у всех удивление. И все же...— Он бросил на нее критический взгляд.

Катарина быстро промолвила:

— У меня тоже хорошее здоровье.

— Тогда почему... Можно подумать, что нас околдовали... что мы совершили что-то неугодное Богу.

— Мы не могли этого сделать. Мы оба истинно верующие. Нет, Генрих, терять детей — это естественно. Они умирают каждый день.

— Да,— согласился тот.— Один, два, три или четыре в каждой семье. Но некоторые живут.

— Некоторые из наших выживут.

Он погладил ее волосы, самое красивое, что у нее было; наблюдая, как они отливают рыжеватым отблеском в солнечных лучах, он внезапно остро возжелал ее.

Генрих засмеялся и, взяв ее за руку, начал танцевать, вертя ее вокруг, потом выпустил ее руку и высоко подпрыгнул. Катарина смотрела, хлопая в ладоши, ей было радостно видеть его таким веселым.

От танцев его возбуждение усилилось, он схватил ее и так стиснул в объятиях, что она не могла дышать.

— Мне пришла в голову мысль, Кейт, — сказал Генрих. — Если я со своими армиями выступлю во Францию, ты должна будешь остаться здесь. Мы разлучимся.

— О, Генрих, это очень меня опечалит. Я буду так по тебе скучать.

— Время пройдет,— заверил он ее,— но пока мы будем врозь, как я смогу сделать тебя беременной? — Он опять рассмеялся.— А мы тратим время зря на танцы!

И быстрыми движениями — желая даже в этот волнующий момент, чтобы она подивилась его силе,— подхватил ее на руки и понес в опочивальню.

Фердинанд, король Арагонский и регент Кастилии, пока его внук Карл не достигнет совершеннолетия, с нетерпением ожидал депеш из Англии, Самым большим его желанием в настоящий момент было победить Наварру. Он упрочил свое положение в Неаполе, и это развязало ему руки для новых завоеваний. Он всегда мечтал присоединить Наварру к испанским владениям; теперь его все больше занимало, как убедить в справедливости этого шага архиепископа Толедского и примаса Испании Франческо Хименеса де Сиснероса.

Он призвал к себе Хименеса с единственной целью получить его одобрение для этого проекта. Хименес пришел, но как только он появился в королевских апартаментах во дворце Альгамбра, было заметно, что он неохотно оторвался от своего любимого университета Алкала, который он сам построил и где теперь заканчивал этот огромный труд — многоязычную библию.

Как только Хименес вошел в апартаменты, Фердинанда охватило чувство обиды. Каждый раз, встречаясь с этим человеком, он вспоминал, как его первая жена Изабелла даровала Толедское архиепископство этому затворнику, в то время как он, Фердинанд, в глубине души предназначал его для своего незаконнорожденного сына. Он должен был признать, что доверие, оказанное Изабеллой Хименесу, всецело себя оправдало; этот человек оказался таким же блестящим государственным деятелем, как и монахом. Но чувство обиды все же осталось.

«Даже и теперь,— подумал Фердинанд,— я должен оправдываться за свое поведение перед этим человеком. Я должен привлечь его на свою сторону, потому что он обладает такой же огромной властью, что и я, поскольку я только регент своего внука, а он примас в своем праве».

— Ваше Величество желало меня видеть,— напомнил Фердинанду Хименес.

— Меня беспокоят французы и медлительность англичан.— Ваше Величество желает начать военные действия против французов, как я полагаю, с целью аннексии Наварры.

Фердинанд почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— Ваше Высокопреосвященство забывает, что я претендую на Наварру, исходя из прав первой жены моего отца.

— Которая не была матерью Вашего Величества.

— Но я предъявлю права по отцу.

— Благодаря своей женитьбе на принцессе из королевского дома Наварры,— напомнил Хименес Фердинанду, — законным королем Наварры, видимо, является Жан д'Альбрэ.

— Наварра занимает стратегически важное положение, — нетерпеливым тоном сказал Фердинанд.— Она необходима Испании.

— Это вряд ли может служить основанием для объявления войны мирному государству.

Старый глупец! подумал Фердинанд. Возвращайся в свой университет, к своей многоязычной библии. Предоставь мне сражаться за мои права.

Но вслух он лукаво заявил:

— А как мы можем быть уверены, что у них мирные намерения?

— У нас нет доказательств обратного, и вряд ли такое небольшое королевство стремится начать войну с Испанией.

Фердинанд заговорил о другом.

— Англичане стремятся заполучить Гиень.

— Глупый проект, обреченный на провал,— сказал Хименес.

Фердинанд лицемерно улыбнулся.

— Это они сами должны решить.

— Несомненно, Ваше Величество разожгло эти честолюбивые устремления в душе молодого короля Англии.

Фердинанд недоуменно поднял плечи.

— Разве это меня касается, если король Англии жаждет вернуть себе территории во Франции?

— Вполне возможно,— возразил Хименес,— поскольку англичане отвлекут французов, и вы сможете спокойно войти в Наварру.

Хитрая старая лица! — подумал Фердинанд. Все-то он знает о европейских делах. Сидел там в своей мрачной келье в своем зловещем старом университете, царапая свою многоязычную библию вместе со своими учеными. Потом бросил один лишь взгляд на положение дел, и все ему стало так ясно, как и тем, кто часами изучал его.

Этот человек гений. Подумать только, что Изабелла обнаружила его дар и использовала. Если бы я только мог переманить его на свою сторону, завоевание Наварры можно было бы считать уже состоявшимся.

Но примас был не на его стороне; воевать с мирным государством противоречило его принципам. Хименес не желал войны. Он хотел мира, чтобы он мог создать великую христианскую страну, самую сильную в мире, в которой никто не мог бы жить и процветать, если не являлся христианином. Его сердцу была дорога инквизиция; он стремился, чтобы каждый испанец стал таким же набожным, как он сам, и Хименес был готов обречь их на муки, чтобы заставить стать такими, ибо он, ни минуты не колеблясь, подвергал мукам самого себя. Фердинанду было известно, что под великолепным одеянием, приличествующим его сану — которое он носил только потому, что ему было так приказано самим Папой,— на нем была власяница и францисканская ряса из грубой саржи.