Меня не купишь - Мартин Касарьего

— Может, прикончить его прямо сейчас, шеф? — спросил он, смакуя красное пюре. — Нулевая отрицательная… Черт подери, да он универсал.

— Я по-прежнему последний романтик, — патетически воскликнул Гарсиа от двери. — Все хотят заполучить мою голову: полиция, пастор, ребята из Ареналя, все, все сговорились против Альфредо Гарсиа, а этот парень ценит меня. Макс всегда был мне вместо сына. Не вздумай тронуть его, Однорукий, не то я скормлю муравьям твою последнюю лапу. А ты, Молчун, верни ему пистолет перед уходом. Телохранитель без пистолета — как мужик без члена. Пусть даже и бывший телохранитель.

Молчун выволок Розу. Гарсиа задержался на пороге, чтобы удостовериться, что Однорукий не прибил меня. На тыльной стороне его вдовствующейруки красовалась голубая татуировка: «Материнская любовь».

— Непременно спляшу на могиле твоей матери, козел, — не отказал себе в удовольствии сказать я. Меня по-прежнему тошнило, причем не столько от удара, сколько от отвратительных воспоминаний о том, как этот недоносок с видом гурмана смаковал мою кровь. К тому же он угадал: у меня действительно резус-отрицательная кровь нулевой группы.

Я никогда не научусь держать рот на замке. Второй удар, еще страшнее первого, заставил меня увидеть Млечный Путь во всей его красе и унес меня прямехонько в страну грез, теней и ужасов. Последнее, что я слышал, был голос Альфредо, приказывающий Однорукому оставить меня в покое. Голос таял, таял, пока не превратился в сплошную черноту.

30

Я очнулся от телефонного звонка. Кое-как поднялся, дополз до аппарата, снял трубку и рухнул на стул, изо всех сил стараясь не окочуриться прямо там же. Болели не только голова, но и ребра. Видно, Однорукий от души накостылял мне, пока Гарсиа не удалось увести его.

— У аппарата почти никого, — выдавил я в трубку. — Кто это?

— Таинственная Незнакомка, — узнал я голос Эльзы.

— А я Царский Посыльный.

— Я звонила Гарсиа, чтобы спросить, как называется ужасно смешной фильм, который мы смотрели с ним вместе. Я страшно злилась, что не могла вспомнить сама. Он просто взбесился. Мне кажется, бедняге требуется медицинская помощь.

— Ты звонила ему для этого? — искренне изумился я. Эльза была невероятной женщиной.

— Ну да. Тебя это удивляет?

— Меня ничто в тебе не удивляет. Я думал, что ты сейчас с ним.

— Ты опять несешь вздор, — рассердилась она — Это очень важно, я говорю о Розе.

— Светлячок, кажется, я опять люблю тебя, как прежде.

На три или четыре секунды на другом конце провода воцарилось молчание. Наконец Эльза справилась с удивлением.

— С тобой что-то случилось, Макс? Макс? Ты в порядке?

— Не волнуйся, любимая. Скорей всего, это оттого, что мне настучали по башке. Сколько сейчас времени? — поинтересовался я.

В голове тем временем прояснялось. С тех пор как на одной шумной вечеринке какой-то проходимец свистнул у меня часы и бумажник, я никогда не знаю, который теперь час. Но самое обидное заключалось в том, что эти часы мне подарила Эльза.

— Половина девятого отвратительного декабрьского вечера. Место действия: Земля. Время: конец двадцатого века. Сюжет: влюбленная женщина хочет кое-что сказать мужчине, вдребезги разбившему ее сердце. Жду тебя через полчаса у памятника Грустному Генералу, милый. Не забудь захватить презервативы.

— Разве ты больше не принимаешь пилюли? Тогда…

— Тогда замолчи. Знаешь, мне что-то опять холодно. Не знаю, что со мной такое творится, Макс.

— Просто сейчас зима, Эльза.

— Что за чушь, дело не в этом. Система внутренней терморегуляции стала подозрительно часто отказывать. Закрой глаза! Закрыл?

— Да, — ответил я.

— Честное слово?

— Да, — повторил я.

— Тогда внимание. Сконцентрируйся. Ты весь обратился в слух. Ты… весь… обратился… в слух…

Послала в трубку звонкий поцелуй, показавшийся мне небесной музыкой, и отключилась.

Памятник Грустному Генералу. Звучит, как приглашение на любовное свидание, даже без жгучей приправы в виде совета не забыть презервативы. Я неважно соображал, вся рубашка в крови. Ничего, вот переоденусь, приму горячий душ и оживу. Полчаса? С моим-то болидом мне вполне хватит времени, чтобы почиститься и привести себя в достойный вид — ни дать ни взять, свежеупакованный рождественский подарок.

31

Разумеется, памятник Грустному Генералу официально назывался совсем иначе — муниципалитет не имеет обыкновения давать столь поэтические имена. Это имя придумала Эльза, и справедливости ради должен заметить, оно было удачным. Имелась в виду конная статуя известного мятежного военачальника девятнадцатого века. Во всем его подчеркнуто мужественном облике было что-то меланхолическое, будто ему было известно, что в любой победе уже сквозит поражение. Когда-то, в пору роз и любви, почти каждый мой свободный вечер мы с Эльзой, сумасшедшие и пламенные любовники, встречались на этой маленькой романтической площади старого Мадрида, где гармонично сосуществовали три-четыре кафешки, крендельки собачьих экскрементов на песке, стайки воробьев и голубей да несколько оборванных старушек, тихо увядавших у подъездов. Обычно мы заходили выпить вина в один из баров — Эльзе особенно нравился «Одноглазый бык», по ее словам, от этого названия так и веяло ее любимыми романами с поножовщиной и героином. Потом мы брали такси и ехали в пансион «Голубка», но, в соответствии с установленным ритуалом, давали порядочный крюк: пересекали Пуэрта-де-Толедо, проезжали мимо Королевского дворца, через площадь Орьенте, выезжали на Пласа Майор и заворачивали на улочку, где притулился пансион. Проехать мимо Королевского дворца Орьенте было совершенно необходимо: Эльза представляла, что мы — принц и принцесса, и эти пролетарские мечты о величии очень возбуждали ее. А я черпал романтику из бутылки вина, прихваченной из бара, или из своей фляжки — серебряной подружки, как называла ее Светлячок. Если одного круга перед дворцом оказывалось недостаточно, Эльза просила таксиста сделать еще один. Насколько могу вспомнить, до третьего не дошло ни разу. Собственно, мне и не требовалось другого стимула, кроме потрясающих ног Эльзы. На самом деле, и бутылка вина была нужна, только чтобы ощутить себя богемой в духе Модильяни. Обо всем этом я думал, пока приводил себя в порядок. Я вышел из своей хижины и наткнулся на e;е известного мне полицейского с вонючими ногами и еще какого-то незнакомого типа. Они стояли, прислонившись к моей машине. Незнакомец был невысокого роста, широколицый, с глазами-щелочками. Я направился прямо к ним Метрах в пятидесяти стайка из шести или семи ребятишек бестолково носилась по довольно крутому склону с палками, камнями и мячом. Один из малышей ударил приятеля палкой, они сцепились и покатились под горку по замерзшей земле. Никто и не собирался их разнимать.

— Максимо Ломас Гонсалес? — поприветствовал меня знакомый полицейский. — Я же тебе говорил, что мы еще свидимся. Теперь у тебя есть в запасе только сорок восемь часов.

— Сорок восемь часов для чего? — поинтересовался я, доставая ключи от автомобиля и отстраняя второго легавого.

— Чтобы ты, не дожидаясь, когда я суну нос в ваши дела, разобрался с Альфредо Гарсиа. Не строй из себя дурака. Нам известно, что ты работал с ним, а он тебя кинул. Сегодня утром хоронили одного из его людей, Хосе Санчеса по кличке Паэлья, индейца Паэлью, а на кладбище автомобилей обнаружили изуродованный труп Годофредо Эредиа, парня, вздумавшего подшутить над Гарсиа. Я знаю, что у тебя давно зуб на Гарсиа. Временами кажется, что законы созданы для них. Мы не можем действовать их методами, но ты можешь, если я закрою на это глаза.

Я открыл дверцу «шкоды».

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Мы бы рады были дать тебе целую неделю и оплатить все расходы, — встрял, жуя слова, тип с глазами-щелочками. Помолчал несколько секунд, давая возможность переварить услышанное. — Мы-то понимаем, что такие дела требуют времени, но наше начальство хочет видеть результат. Сорок восемь часов — максимум, чем мы располагаем.

— Это все? — спросил я, рассеянно наблюдая за детворой. Те двое, что дрались, наконец успокоились.

— Нет, — ответил козлоногий.

Он дважды ударил меня по почкам, слева и справа, и я сложился пополам, изображая ужасную боль. Можно бы врезать ему в ответ, но мне и без того хватало проблем. Тип со щелками вместо глаз весело улыбался, глядя на меня.

— Это тебе за шуточки насчет бутерброда с сыром.

Конечно, я несколько преувеличил боль, но это не значит, что такой удар стерпела бы любая белошвейка. Глядя им вслед, я постепенно восстанавливал дыхание. Один из мальчишек подошел ко мне. Его звали Санти, он жил в доме по соседству с моей халупой. Иногда мы с ним играли в мяч. Ему было лет десять.

— Я все видел, сеньор, — сказал он. — Вам очень больно?

— Ерунда Я же говорил, ты можешь называть меня Максом и на «ты». Так я почувствую себя моложе.