Занавес приподнят - Юрий Колесников

Букур проследил за его взглядом, устремленным на дверь соседней комнаты, и губы его скривились в презрительную усмешку.

— Ах вон что!.. Боитесь? Прелестно!.. Однако могу вас, сударь, заверить, что там пока никого нет… И извольте отвечать, когда вас спрашивают! Что в машине? Краденое?

Морару зло посмотрел хозяину в глаза, нахмурил брони и, решившись, резко ответил:

— И скажу! То, что находится в вашей, как вы нашли нужным подчеркнуть, автомашине, это… это наше, народное добро!..

Профессор вздернул брови, развел руками и в недоумении переспросил:

— Что значит «наше»? Не понимаю, что такое «народное добро»?.. Говорите яснее!

— А вот так, наше, народное! Добро это принадлежит всем рабочим, и не ошибусь, если скажу, всем честным труженикам, включая интеллигентов и, конечно, ученых… И приобретено оно на трудовые гроши, которые простые люди отрывали от своего скудного заработка и, может быть, из-за этого не один день голодали…

Аурел Морару предстал перед профессором Букуром в совершенно новом, неожиданном для него свете. Всегда уравновешенный, скупой на слова, он в равной степени поразил профессора как взволнованностью своей речи, так и ее смыслом.

— И все же я не понимаю ваших шарад… — сказал профессор, несколько смягчив тон. — Сделайте одолжение — говорите на доступном мне языке!

— По-моему, я говорю на румынском…

— Это не ответ, милостивый государь! — вновь надменно воскликнул Букур. — Какое там «народное добро»? Отвечайте точнее! Да, пожалуйста, точнее!

Морару не мог больше совладать с собой. Барский тон хозяина вывел его из себя. Он подошел вплотную к Букуру и, понизив голос, четко сказал, сурово глядя ему в глаза:

— Это типография. Понимаете? Подпольная типография…

Букур удивленно округлил глаза, вобрал голову в плечи и в полном замешательстве чуть слышно переспросил:

— Что? Что вы сказали?!

— То, что слышали… — уже не сдерживаясь, говорил Аурел. — Типография. Обыкновенная «американка», и при ней всё, что полагается: шрифты, касса, бумага… А в свертках, если вас уж так интересует, — газета… Да, газета, к вашему сведению, коммунистическая газета, которую с нетерпением ждут все честные румыны! Теперь вам все точнее точного доложено, и можете действовать!

Профессор был настолько ошеломлен, что не воспринял даже вызывающего намека, содержащегося в последних словах шофера.

— В моем автомобиле? В гараже? — растерянно лепетал Букур. — Подпольная коммун… гм-гм… типография?

— Да! Подпольная коммунистическая! Так случилось… — развел руками Морару. — Некуда было девать. Это все, что я могу сказать и чего не собираюсь отрицать ни в полиции, ни в сигуранце, ни в трибунале, ни даже на том свете! Я коммунист… Но вы, господин профессор, можете быть спокойны. Ни к типографии, ни ко мне вы не имеете никакого отношения… — не без иронии заметил Морару. — И я огражу вас от неприятностей…

Все еще не реагируя на вызывающий тон и смысл того, что говорит шофер, Букур, поглощенный разбуженными воспоминаниями, с оттенком уважения спросил:

— Так вы… коммунист?!

— Да, я уже сказал — я коммунист. Можете вызывать полицию, если еще не успели это сделать… Авось перепадет какая-нибудь бляха!..

У Букура перехватило дыхание, словно его окатили ледяной водой. С изумлением он впился глазами в шофера, будто увидел его впервые. Но постепенно выражение крайнего изумления сменилось на его лице лукавой улыбкой. Слегка прищурив один глаз, он задумчиво ощупывал свои «рубленые» с проседью усы и, точно рассуждая сам с собой, говорил:

— Так-так… Любопытная ситуация!.. Сначала сочинили какую-то неисправность в машине. Потом наврали, будто заболели. Теперь тоже продолжаете фантазировать! Придумали какую-то типографию рабочих и «честных интеллигентов»!.. Словом, пытаетесь высокими идеями прикрыть низменные дела… М-да. Не выйдет! — неожиданно резко крикнул Букур, опять входя в раж. — Вы пойманы с поличным, сударь! Да. Сочувствую вам, однако же я; господин шофер, не такой олух, чтобы вновь поверить вам на слово! Да-с!

— Как угодно… — грустно ответил Аурел. — Хотя, — спохватился он, — вы уже были в гараже и могли сами убедиться…

— Шарить в чужом добре, если даже оно, как вы изволили сказать, народное, — не мое призвание! Запомните это!

— В таком случае, — развел руками Морару, — остается только пригласить вас в гараж. Моим словам не верите, своим глазам поверите… если это очень необходимо, конечно, и не составляет для вас большого труда…

Аурел рассчитывал, что профессор не снизойдет до проверки. Зачем ему? С большим успехом за него это сделает полиция… Сказал же он все это хозяину потому, что несносно стало слушать его резкие и бесконечные попреки за действительный и мнимый обман.

А старик на минуту притих, заложил руки за спину и обошел вокруг понурившего голову шофера, слева и справа заглянул ему в лицо, наконец остановился и, глядя в упор хитро сощуренными глазами, с мальчишеским задором сказал:

— А вот представьте, я принимаю ваше «любезное» приглашение! Да-с… К вашим услугам… В гараж так в гараж! — И, заметив, что шофер несколько растерялся, торжествующе произнес: — Ага! Попались, сударь. Не вздумайте на попятную, не выйдет! Нет, не выйдет!..

— Почему же? С удовольствием! — твердо ответил Аурел.

Желание профессора лично убедиться в том, что в гараже спрятана подпольная типография, вместо того чтобы вызвать полицию, нотки лукавой игривости и добродушного торжества в его последних словах — все это действительно привело Аурела Морару в некоторое замешательство, породило у него пока еще смутную надежду на благополучный исход всей этой истории. Побуждаемый искренним желанием помочь старику, он схватил с кушетки пальто и предложил профессору одеться.

Букур протестующе вырвал из рук шофера пальто и стал одеваться, возмущенно проговорив:

— Нет, сударь! Покорнейше благодарю…

Морару стоял с вытянутыми руками, сконфуженный и обескураженный. Не проронив ни слова, он грустно наблюдал, как взволнованный старик сует руку мимо рукава пальто, как задом наперед напяливает шляпу и небрежно накидывает поверх воротника кашне.

В гараже Морару сразу же развязал шнур, снял с «американки» одеяло и, отступив на шаг от дверки автомашины, жестом пригласил Букура подойти ближе.

— Как видите, это типографский станок, а не бормашина…

Букур тотчас же просунул руку, торопливо ощупал холодный металл и недовольно буркнул:

— Предположим, типографский… Дальше!

— А это касса со шрифтом… В ящиках тоже шрифт, — продолжал Морару, извлекая из ящика несколько свинцовых букв. — Видите?

— Вижу, вижу… Все вижу. Но это не убедительно! — нетерпеливо произнес Букур. — На таких станках можно печатать канцелярские формы и бланки, бутылочные этикетки и прочую дребедень!.. Газеты! Где ваши газеты, сударь?

— Минуточку, — спокойно ответил Морару и бережно достал из большой пачки газету. Профессор порывисто взял ее, сунул себе под нос и стал обнюхивать.

— Совсем свежая! Люблю этот запах, — сказал он неожиданно миролюбиво и, надев очки, медленно, как бы вдумываясь в каждое слово, вполголоса прочел:

— Пролетарии… всех… стран… гм-мы-м…

Вдруг он оторвался от газеты, обернулся к Морару и заговорщицким тоном прошептал:

— Вы, между прочим, хорошо заперли калитку? Проверьте!

— На внутренний засов, господин профессор. Не беспокойтесь…

Букур приподнял очки..

— Не торгуйтесь! Проверьте…

Морару покорно направился к воротам. Засов был задвинут до отказа. Развернув газету, Букур пробежал глазами по броским, совершенно необычным для легальной прессы заголовкам: «Нищенский уровень жизни шахтеров Лупень», «Союз Советских Социалистических Республик — бастион мира и демократии», «Борьба румынских коммунистов за воссоединение Бессарабии с Родиной-матерью Советской Россией!», «Финансовые тресты — новая кабала!»

Профессор углубился в чтение, иногда чуть заметно кивал головой, как бы подтверждая прочитанное, иной раз хмурился, наклонял голову набок, словно удивлялся чему-то. Читал внимательно, безотрывно. Казалось, он нашел в этом небольшого формата листе шероховатой оберточной бумаги, не содержащем сенсационных сообщений и интригующих фотографий, что-то чрезвычайно важное и нужное.

С умилением Морару наблюдал за стариком, и чем дальше, тем больше ослабевала тревога за судьбу доверенной ему товарищами типографии. Профессор читал стоя, переминаясь с ноги на ногу. Аурел спохватился, взял в углу табуретку, тихо и осторожно подставил ее старику.

— Присядьте, господин профессор. — И добавил шепотом: — Мои карты раскрыты…

— Скажите, пожалуйста… А я тем не менее не намерен прощать вам!