Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

Государь был совершенно спокоен. Впоследствии выяснилось, что накануне заседания у него было продолжительное собеседование с глазу на глаз с его дядей, великим князем Николаем Николаевичем, который молча сидел рядом с Государем и усиленно, нервно курил. Для меня, в течение целого ряда лет имевшего случай наблюдать отношения этих двух высочайших особ, было совершенно ясно, что великий князь настроил Государя уже заранее, без свидетелей, и говорить теперь в заседании ему не было никакой надобности.

Несмотря на то что Австрия явно закусила удила, у многих членов заседания была надежда на благополучный исход конфликта.

В заключительном слове Государя была та же надежда, но он находил, что теперь уже требуется более или менее серьезная угроза. Австрия дошла до того, что не отвечает даже на дипломатические наши миролюбивые предложения. Поэтому царь признал целесообразным применить подготовленную именно на этот случай частичную мобилизацию, которая для Германии будет служить доказательством отсутствия с нашей стороны неприязненных действий по отношению к ней.

На этом основании и решено было предварительно объявить начало подготовительного к войне периода с 13/26 июля. Если же и после того не наступит улучшение в дальнейших дипломатических переговорах, то объявить частичную мобилизацию.

Моя роль при этом постановлении была, как уже выше сказано, весьма скромная. Как военный министр, против такого решения, бывшего ходом на шахматной доске большой политики, я не имел права протестовать, хотя бы он и угрожал войной, ибо политика меня не касалась. Настолько же не моим делом военного министра было решительно удерживать Государя от войны. Я был солдат и должен был повиноваться, раз армия призывается для обороны отечества, а не вдаваться в рассуждения. Имели бы право обвинить меня в трусости, если бы после того, как в роли военного министра в мирное время пользовался всеми преимуществами моего высокого военного положения, предостерегал бы от войны и притом в то время, когда вся вероятность и мое личное убеждение были за то, чтобы русская дипломатия не отступала перед притязаниями австро-венгерской, как это имело место еще в 1909 г. – Ко всем таким соображениям, которые, однако, меня ни на минуту не смущали, в смысле трудности предстоящей задачи, присоединилось еще впечатление, которое у меня и представителей других ведомств получилось от доклада представителя министерства иностранных дел. Из этого следовало, что другого выхода, как объявление войны, не было и каждое мое слово против войны было бы бесполезно.

Моим протестом 25 июля я бы только отрицал возможность применения вооруженного нейтралитета. В данном случае решение подлежало министру иностранных дел, а он требовал частичной мобилизации! … В соответствии с этим намечены были отправные точки, несмотря на то, что я был противником частичной мобилизации и такого своего мнения не скрывал. Моим делом было приготовить армии для шахматной игры Сазонова, следовательно, и в этом отдельном вопросе мне приходилось повиноваться.

Было бы другое дело, повторяю, если бы я в 1914 г. оказался в положении Редигера в 1909 г. В 1914 г. армия была настолько подготовлена, что казалось, Россия имела право спокойно принять вызов. Никогда Россия не была так хорошо подготовлена к войне, как в 1914 г.»[109].

Однако военный министр В.А. Сухомлинов о многом умолчал. После Русско-японской войны в результате чистки царской армии за один год в отставку было отправлено: 341 генерал – почти столько же, сколько имелось во всей французской армии, и 400 полковников. В 1913 г., т. е. накануне Великой войны, в русской армии все еще не хватало 3000 офицеров. За шесть лет, предшествовавших 1914 г., сменилось шесть начальников Генерального штаба, что оказало отнюдь не благоприятное влияние на разработку военных планов предстоящей войны. Военные заводы Российской империи производили не более двух третей требуемого количества артиллерийских снарядов и менее половины винтовочных патронов. Почти все воюющие страны в годы мировой войны, как выяснили впоследствии историки и военные исследователи, не имели достаточного количества военного снаряжения и боеприпасов. Однако В.А. Сухомлинов не израсходовал даже правительственные фонды на производство боеприпасов. Россия вступала в мировую войну, имея 850 снарядов на каждое орудие, по сравнению с 2000–3000 в западных армиях, хотя еще в 1912 г. он согласился с компромиссным предложением о доведении этого количества до 1500 снарядов на орудие. Существовала еще одна не решенная до конца проблема. В состав русской пехотной дивизии входило 7 батарей артиллерии, а в немецкой – 14. К началу Великой войны по сведению историков: «Россия была полностью обеспечена орудиями по существующему мобилизационному расписанию – 959 батарей при 7088 орудиях. Громадная сила. Союзная Франция имела 4300 орудий. Но противники превосходили русских и французов как по общему числу орудий (Германия – 9388, Австро-Венгрия – 4088), так что еще важнее, по тяжелой артиллерии. Германия располагала 3260 тяжелыми орудиями, Австро-Венгрия примерно 1000. На вооружении русской армии было 240 тяжелых орудий, во Франции тяжелая артиллерия находилась в зачаточном состоянии»[110].

Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, в то время как в немецкой их насчитывалось 381. Предупреждение многих военных о том, что будущая война явится дуэлью огневой мощи, В.А. Сухомлинов по существу проигнорировал.

Император Николая II, судя по его дневниковым записям, продолжал напряженно следить за ходом событий на Балканах:

«14/27 июля [1914 г.]. Понедельник.

… В 6 часов принял Маклакова. Интересных известий было мало, но из доклада письменного Сазонова [видно, что] австрийцы, по-видимому, озадачены слухом о наших приготовлениях и начинают говорить. Весь вечер читал.

15/28 июля. Вторник.

Принял доклад Сухомлинова и Янушкевича. … В 8½ ч. принял Сазонова, который сообщил, что сегодня в полдень Австрия объявила войну Сербии. … Читал и писал весь вечер.

16/29 июля. Среда.

Утром принял Горемыкина. В 12¼ ч. произвел во дворце около ста корабельных гардемарин в мичманы…

Но день был необычайно беспокойный. Меня беспрестанно вызывали к телефону, то Сазонов, или Сухомлинов, или Янушкевич. Кроме того, находился в срочной телеграфной переписке с Вильгельмом.

Вечером читал и еще принял Татищева, которого посылаю завтра в Берлин»[111].

Германский император Вильгельм II слал Государю Николаю II «успокоительные» телеграммы, заверяя его о своих «примирительных» намерениях, но одновременно предупреждал германского посла в Вене – «ни в коем случае не создавать у австрийцев впечатление, что Германия противится их решительным действиям».

На второй день после объявления Австро-Венгрией войны Сербии 16 июля императору Николаю II было представлено военным министром на выбор и на подпись два указа: об общей мобилизации или частичной мобилизации четырех округов, войска которых предназначались к действию против Австро-Венгрии. Государь выбрал второй вариант, который вместе с тем являлся элементарной мерой предосторожности против вооружившегося соседа и вводился на следующий день. Однако в первый же день русской частичной мобилизации, т. е. 17 июля, русскому правительству стало известно о мобилизации германской армии. В ответ на это русская сторона также вводила с 18 июля всеобщую мобилизацию.

Последний дворцовый комендант генерал-майор В.Н. Воейков (1868–1947) позднее писал в эмигрантских воспоминаниях по этому поводу:

«14 июля император Вильгельм вернулся из поездки в Норвегию. В своих телеграммах нашему Государю он стал открыто обвинять Сербию в Сараевском убийстве, указывая на необходимость понесения ею наказания.

При всей своей сдержанности некоторые немецкие дипломаты не скрывали того, что поддержка, оказываемая Россиею, какому бы то ни было славянскому народу, не в интересах Германии и Австро-Венгрии. /…/

Наш Государь 18 июля телеграммою сообщил императору Вильгельму, что по техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, причем дал слово, что, пока будут длиться переговоры, мобилизованная русская армия никаких вызывающих действий предпринимать не будет. Дипломатические переговоры продолжались до вечера 18 июля…»[112]

Государь Николай II обменялся 16 (29) июля 1914 г. телеграфными посланиями с германским императором Вильгельмом II Гогенцоллерном (1859–1941), который приходился ему и императрице Александре Федоровне кузеном. На следующий день, 17 (30) июля, российский император направил в Берлин письмо с генерал-адъютантом Л.И. Татищевым: