Убийца-юморист - Лилия Беляева

Я взяла в руки глянцевитую расписную обложку, под которой скрывались листы с чарующими наименованиями блюд и не менее чарующими ценами. Читала я про бифштекс "а ля князь Болконский", кисель "а ля Лев Толстой" "куриная грудка в соусе а ля Федор Достоевский" со свистом. То есть буквально присвистывала, вбирая в себя нечаянные, необыкновенные сведения. Окончательно доконал меня "тушеный свиной язык а ля Николай Васильевич Гоголь" и проставленная рядышком баснословная цена.

- Ого-го! - сказала я. - Ого-го!

- Потише, - извинительно попросил меня хозяин этого по-своему уникального произведения. - Здесь... вон там... именно сейчас изволит кушать сам Отушенко... Из Америки приехал... Он в основном в Америке живет, хотя весьма одобряет прогрессивные рыночные тенденции в России.

Я глянула вкось и впрямь обнаружила полосатую длинную спину, загораживающую оранжевый полусвет настольной лампы... И пришла к выводу, что в этом нашем полубезумном мире, где давно уже нипочем человеческая жизнь и совесть, все-таки хорошо именно тем, кто давным-давно раскусил практическую бесполезность всяческого идеализма и употребил это знание себе во благо.

- А знаете ли вы поэта Тимофея Лебедева? - спросила я процветающего ресторатора Алешенькина.

У него сейчас же заболел зуб. Во всяком случае, он покривился лицом и молвил:

- Этот... это... не подарок! Мелюзга у нас там, в подвале.

- Какая мелюзга?

- Ну... всякие малоизвестные писатели, поэты... всякие безденежники... Мы им, отметьте, все-таки оставили подвал. Там буфет. Там можно тоже поесть... Но у них даже на буфет не бывает. Даже на чашку кофе... Они пьют и все. Балласт для общества - я так понимаю. А этот Тимофей Лебедев... простите за выражение... бесштанник и плебей!

- О! - сказала я.

- Я не кручу динамо! - тотчас упредил мое возможное недоверие успешливый ресторатор. - Я вынужден периодически вызывать милицию! И из-за Тимофея Лебедева в том числе!

Тимофей Лебедев становился мне вдвойне интересен. Я поблагодарила разговорчивого господинчика за полезные сведения и спустилась в буфет, а точнее - в подвал, темноватое, низкое помещеньице, оставленное ничтожным писателям-поэтам лишь из величайшего и только эмоционально обоснованного человеколюбия процветающего ресторатора Алешенькина.

Здесь не пахло евроремонтом, в этом скучном помещении, заставленном старыми столами безо всяких скатертей. Здесь витал дух дешевейшей столовки примерно девятнадцатого года. И первое, что бросилось в глаза, были лысые дядечки в усах, устаревшие ещё до перестройки, и дядечки в волосах, но седеньких, порядком поиздержанных. И ничего бы особого в этих персонажах не было бы, если бы они, немного внаклон, не ворковали с абсолютно молоденькими девицами.

Я так поняла: старички эти, будучи членами Союза писателей, возможно, в последний раз в своей жизни звенят шпорами, чтобы очаровать молоденьких, ещё восковой спелости, милашек, обольщенных уже одной возможностью находиться в знаменитом, малодоступном Доме литераторов и беседу беседовать с настоящим поэтом или писателем, который способен читать стихи или даже объяснять разницу между хореем и амфибрахием. Знала я, проходила... В свое время моя школьная подружка Ася сумела почти без памяти влюбиться в испитого старичка-поэта, километрами читавшего ей свои свежевыпеченные стишата о том, как он тоскует без родных деревенских березок... В конце концов она не выдержала и спросила:

- Отчего же вы не купите билет и прямиком в ту деревню? Это же просто!

- Девочка моя дорогая, - оскорбленно ответил поэт. - Нельзя подходить к творчеству столь примитивно, не вовлекая в процессе некие подкорковые ощущения...

Аська расхохоталась. На том и кончился её "литературно-поэтический роман"...

... Еще я углядела на столах весьма скудный ассортимент пищи. У иных пожилых и моложавых мужчин под рукой кроме полупустых белых чашечек с кофе вообще ничего не было. Но кое-кто держал у рта тонюсенький, с расческу, кусочек белого хлеба с налипшими на нем желтоватыми крылышками бабочки, которые оказывались тончайшим ломтиком сыра...

Бедностью пахло здесь! Обрывом всех путей и дорог, ведущих в мир достатка, относительного комфорта и веселой суеты тусовок, организуемых богатенькими Буратино!

А ещё я увидала, что за совсем отдельным столом сидит давешняя крючконосая мадам Алешенькина и на виду у прочего непрезентабельного, полуголодного люда жует и глотает какую-то явно мясную пищу да ещё под соусом... Мать твою...

А ещё я вдруг углядела в воздухе топор... Когда навстречу мне поднялся буйноволосый, широкоплечий мужик с сизоватым носом и ехидным выражением светлых глаз.

- Никак вы! Никак меня! - побежал словесной опрометью. - Никак есть у широкой общественности интерес к дну общества!

Ему мало показалось пожать одну мою руку одной своей рукой - он заграбастал обе мои и сжимал их своими обеими до тех пор, пока я не ойкнула.

- Что? - закричал он на весь этот тухленький подвал для неизбранных. Удивляетесь, как новые хозяева жизни жрут при всем честном народишке? А мы чего можем-то? Россия кончилась! Настоящие российские патриоты спились и залегли по могилкам! Так начертано в письменах мировой закулисы! Чтоб никакого духу русского нигде! Чтоб один ростовщик с домочадцами в ермолках и там и тут! Чтоб гусинские-березовские размножились в неимоверном количестве и заселили всю землю русскую. Задумано и осуществляется!

Из-за стола приподнялся розовощекий старичок, только что бормотавший лупоглазенькой девице что-то интимное, и поинтересовался с долей задора:

- И вам не совестно? Ругать нынешнее, когда всем нам дадена свобода, когда нас не преследуют "тройки", когда мы не вздрагиваем при слове "Сталин"...?

- Во дурень! - обрадовался Тимофей Лебедев. - Опять про Сталина! Про тридцать седьмой! Чеши чаще, где чешется!

- Да! Да! - раззадорился обольститель малолетних. - Про Сталина! Про поганую советскую власть! Ее уже за одно то надо было уничтожить, что она плохо относилась к евреям!

- Ах, ты, трепло! - Тимофей Лебедев вскочил на стул. - Гляньте сюда! Здесь сидит и жрет неблагодарная тварь, у которого в кармане два паспорта! Он меня опять и опять пугает Сталиным и тридцать седьмым в то время, как Россия вымирает сегодня, сейчас, под семь сорок, под чавканье сволочных, подлых интернационалистов-космополитов! Ну, все! Достал! Сейчас буду морду бить!

Батюшки-светы, что тут началось! Зальчик немедленно разбился на два лагеря, и они пошли друг против друга, подняв вверх стулья, бутылки и ещё какие-то предметы. И неизвестно, как далеко зашло бы дело, если бы не возникла в дверном проеме плотная, крепко сбитая фигура милиционера.

- Оружие на пол! - гаркнул страж порядка. - Или всех увезу в отделение!

Сначала, вгорячах, я, было, решила, что именно этот милиционер помешает моему рандеву с Тимофеем Лебедевым. Но вышло совсем наоборот. Поэт и впрямь стих, поставил стул на место и жестом пригласил меня сесть. Мы начали разговор о Семене Григорьевиче Шоре. И если бы не появление все в том же дверном проеме высокорослого молодца с розоватым фарфоровым лицом, ясными глазами, отутюженного согласно самым высоким стандартам светских приличий, наша беседа текла б себе и текла...

Но это оказался не просто "фирмач", новый русский при деньгах и кураже, но чистый совратитель душ с пути праведного.

- Господа поэты, а также писатели! - возвестил он. - Гуляем по случаю дня ангела моей прабабки по отцовской линии! Садимся в круг! Плачу за всех и за все!

Тут-то и обнаружилось самое, в общем-то, очевидное - водка сближает, исключительно и независимо от пола, вероисповедания и прочего. Присутствующие быстро, споро придвинули друг к дружке несколько столов и скоро в благоговейной, чинной тишине зажурчали ручейки аккуратно разливаемой влаги... А затем грянула в десяток глоток песнь песней нашенской раздольной, российской сторонки:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

Выплывают расписные

Стеньки Разина челны.

Надо отметить: гневливый, розовощекий старичок сохранил свой суверенитет - как сидел со своей завлекательной крошкой перед двумя полупустыми чашечками с темной кофейной жижей, так и продолжал сидеть и, призакрыв, как петух перед дождем, веки, что-то пел и ворковал, и я даже издали слышала, как бренчат под столом его гусарские ржавенькие шпорки...

Между тем писательская беднота очередного переходного периода, на этот раз из социализма в коммунизм, кидала лозунги, чокалась стаканами-чашками и глотала любимый напиток:

- За матушку-Русь! За то, чтоб передохли все подонки, которым наплевать на будущее нашей великой страны! Чтоб удавились все те, кто нашу страну называет "эта"! Пошли они все на ...

И отправили в очень уж нехорошее место.

Где была я? Сидела рядом с Тимофеем Лебедевым и тщательно делала вид, будто своя тут в доску, чтоб потрафить поэту, во всяком случае не раззадорить его вспыльчивость до поднятия стула как орудия убийства именно меня.