Убийца-юморист - Лилия Беляева

И что тут началось, когда выяснилось, что окна квартиры "онассихи" находятся как раз напротив писательских! Что можно, если затаиться и ждать, увидеть, как, к примеру, ранним утром сама миллиардерша раздергивает шторы... А некоторым терпеливым, наблюдательным дамам повезло исключительно: они своими глазами обнаружили, что "онассиха", "ну как самая обыкновенная баба", натягивает колготки...

А еще, ещё какая-то из писательских жен с помощью полевого бинокля засекла миллиардершу именно в тот волнительный миг, когда она прижималась к своему русскому мужем, и они, вообразить только! - целовались с самого утра!

- Вы понимаете? - спросил меня актер, скосив взгляд в мою сторону, но все так же, пригорбясь, сидя на скамейке. - Вы понимаете, какой богатейший материал валялся у ног в сей этой писательской братии? Но оценил его по достоинству и сумел сделать громкую пьесу лишь один человек - Владимир Михайлов! Я сам встречал потом драматургов, которые едва не выли от обиды, "почему, почему мне не пришло в голову сляпать пьеску изо всей этой истории с миллиардершей и нашими любопытными женами?" Замечу: Михайлов не писательских жен взял в пьесу, а вообще жен совслужащих. Но суть-то не изменилась! Вышло очень-очень забавно, пикантно, фарсово!

- А как воспринял свое "фиаско" Семен Григорьевич? - спросила я.

- Смеялся! Над собственной опрометчивостью! Признавался за рюмочкой, что ведь и его Розочка, прежде всего его вездесущая Розочка подглядывала изо всех сил за "онассихой" и её мужем, что именно она использовала с этой целью полевой бинокль, а ему, вот черт, и в голову не пришло сляпать изо всего этого пьеску! А теперь об очень грустном, - предупредил актер... Ибо так уж устроено в этой жизни: все, вроде, идет путем и вдруг...черные клубы туч, гром, грохот, и все пошло прахом...

"Очень грустное" в семье Шора началось тогда, когда заболела шестнадцатилетняя дочка Аня. Белокровие. Необходимы дорогие иностранные лекарства. Мама Роза побежала по писателям.

- Она билась за здоровье и жизнь своей дочери словно со всеми исчадиями ада с утроенной энергией, не жалея себя. Усохла страшно, одни глаза горят едва ли не бенгальским огнем, - уточнил актер.

Однако все ухищрения медицины и неистовая материнская забота оказались тщетными - девочка умерла.

Но подрастал сын Гарик, талантливый мальчик, веселун и хохотун. Он легко учился, в том числе на рояле, саксофоне и на бильярде. Родители, как говорится, души в нем не чаяли. Гарик поступает в институт восточных языков. Гарик получает приз за участие в телеконкурсе "Кто, где, когда?" Гарик покупает иномарку и объясняет родителям, что деньги "нашел в бильярдной", выиграл то есть. Но скоро за Гариком пришли люди в форме. Оказалось, Гарик подторговывал иконами, и очередную сделку с иностранцами-покупателями засекли органы... Гарик попал за решетку.

Опять мама Роза развивает кипучую деятельность, бегает по начальству, пробует доказывать, убеждать, плачет, ломает руки, грозится, что кончит жизнь самоубийством, если...

- Помог и очень Михайлов. Мне Роза сама сказала. Мол, если бы не Михайлов... - актер дернулся в усмешке. - Хотя чего тому в общем-то стоило! При его-то регалиях! Если он с секретарями ЦК на "ты"! Если с ними из одной кастрюли черную икру на рыбалке ест! Если на "ты" он даже с Генеральными!

- Помог, все-таки? Разве не это главное? - решила чуток усовестить.

- Помог! Ввязался! - рявкнул актер. - Ладно, не стану злословить по этому поводу. Другой мог и не помочь. Отмахнуться. Но ведь надо знать Розочку! Она могла и покойника поднять, штык в руки и в бой! Она, она к нему ходила, и, говорят, на коленях перед ним стояла... Вот вам кусок трагедии! Хотя играет её весьма пошлая по сути своей дамочка! Но такова жизнь! Трагифарсовая в своей основе! Теперь вопрос: мог дли человек, отсидевший, пусть и за дело, целый год в вонючей камере, сильно возлюбить эту камеру? Конечно же, нет. И как только стало возможно уехать из страны Гарик это сделал. Наплевав на мать и отца. Хотя знал, что врачи подозревают у отца рак. Что мать на пределе. Он им объявил: "Я всю, целиком, с вами вместе, ненавижу эту страну!" Рак не подтвердился, а у Розы - инсульт и конец. Семен... А что Семен? Что у него осталось, кроме бутылки? Собаки разве...

- А все-таки, - загляделась на длинную белокурую косу девушки, что стояла ко мне спиной и лицом к синеглазому бронзовому Есенину, - а все-таки, разве таким уж безобидным был Шор? Ведь у каждого человека есть недоброжелатели, а то и враги... Или завистники с шилом вместо сердца. Ну те самые, например, которых Никита Михалков назвал "молью с жалом"?

- Да я и был его первый враг! - объявил актер, выпрямляясь и глядя на меня с большим интересом. - Я ненавидел его за абсолютное равнодушие! Он не брал в расчет ни правых, ни виноватых. Он всех поголовно считал одинаково никчемными. Он не верил ни в какие перестройки и революции. Он не утруждал себя ни чтением газет, ни просмотром теленовостей. Он мог задушить своим неверием в благо любой порыв души. В подпитии способен был ударить какого-нибудь подвернувшегося претендента на место гения резким словцом или брякнуть из Эмиля Кроткого: "Вкрался в литературу, как опечатка! Не оглядывайтесь, это я о вас, о вас!" И меня не щадил. В подпитии. Мог сказать: "Дурак ты, Володька! До сих пор веришь в непорочное зачатие! В значимость четырех и даже двух театральных действий! В собственную значительность! В необходимость всей этой театральной муры для жизни граждан!" Он мог убить словом! Расплескать полноту души безо всякой жалости!

- И почему же вы дружили? Почему пришли его хоронить?

- Потому что он был оттуда, с войны, и потому абсолютно одинок. Как и я. Мы ведь вернулись отнюдь не с той войны, которую разрешалось описывать долгие-долгие годы. Мы вернулись из ада. Мы знали правду. Мы тащили её на своем горбу. Но вынуждены были молчать. Это Михайлов и подобные ему "патриоты" с легкостью необыкновенной описывали бои "по правилам", потом как было плохо в лесостепи в четырнадцатом году и стало замечательно в пятьдесят девятом, как было худо до семнадцатого в тундре и как стало прекрасно там же после постройки избы-читальни... Словом, зарабатывали любовь властей, а значит, орденки и блага. Мой смоленский крестьянский дед говаривал: "Не лезь, Володька, в дерьмо, даже если оно сверху медом помазано".

- Почему же вы не запили?

- Смоленско-крестьянская закваска! Тебя на части порубили, а ты не мешкай, срастайся! У меня мечта была сыграть Гамлета. А в Гамлеты с пивным духом и красным носом уж точно не запишут! Держался и... привык. Кроме того, меня не терзала, прости Господи, истеричная Розочка, не требовала денег и благ, чтоб "не стыдно было перед другими". Тут клубок. Иногда я понимал Гарика. Все смешалось - и несчастье, и психозы, и претензии... Такую маман трудно любить. С такой женой сложно не пить. Но Семен по-своему сострадал ей и любил её. Сколько чего пережили вместе! Хотя, - актер двумя пальцами отдернул от шеи бабочку-галстук и отпустил, чтоб щелкнуло, главная его беда, считаю, была в другом. Семен выпал из своего гнезда...

- Как это?

- ну ни то, ни се... ни "правый", ни "левый", ни еврей, ни русский, Гражданин мира. Он ни на какие тусовки "своих" не ходил. А сородичи его на этот счет строги. Им нужен каждый "штык" и чтоб непременно распевал с трибуны, каким он подвергался гонениям из-за "пятого пункта". И какое замечательное это мероприятие - перестройка. А он - молчок. Более того, как-то рванул с места в зале: мол, сородичи, еврейцы, о какой дискриминации ведете речь! Разуйте глаза, гляньте хоть в справочник Союза писателей, хоть в Союза кинематографистов - вас там навалом, все прочие нации придавили! Он мне сам об этом рассказывал.

- И что же? Как?

- Молодой один в ермолке поэтишко крикнул ему: "Старая сволочь!" Ну гвалт, топанье ногами. Из боковых дверей поперли русаки, с этого очкарика в ермолке сбили очки, орали "жидовье, вон из России!" В этой кутерьме стражи схватили как "отпетого антисемита" некоего Осташвили. Суд, колония. Там его нашли повешенным. Судебно-медицинская экспертиза заключила, мол, смерть наступила от механической асфиксии... Следствие не обнаружило тут чьей-то вины. Но материалы уголовного дела полны противоречий. Многочисленные свидетели уверяли, что у него была депрессия, но врач колонии сделал запись за месяц до происшествия, что у пациента признаков душевного заболевания нет. Хорошее впечатление произвел Осташвили и на корреспондента газеты "Вече Твери", был собран, логичен, по памяти цитировал разнообразные тексты. Ну не было у него веских причин покинуть этот мир! Он рвался на свободу. Он говорил: "У меня один путь - жить, чтобы доказать свою правоту". И вдруг - уход из жизни. Никакой записки... Не стало человека и никто с полной уверенностью не скажет: почему? В организме "самоубийцы" нашли химическое вещество, намек на яд... Но раскручивать не стали... Семен пил и кричал: "За очочки человека спустили в могилу! За очочки! О евреи! Страшитесь! Вас ждет месть!" Иногда прилюдно кричал, в Доме литераторов. Клял очкарика, себя за язык, но кричал.