Оптимистическая трагедия одиночества - Ольга Порошенко

Классификация культуры по способу мышления и формы реальности не имеет четко очерченных временных и пространственных границ – определенных социальных общностей, так как реальность и мышление бесконечны. Можно говорить либо о существовании подобных типов «метакультур», либо о превалировании той или иной формы реальности и способа научного мышления в определённом культурном пространстве.

Трагическое и мелодраматическое образуют пространство драматического, которое явно не умещается исключительно в историческом контексте соотношения эпох и культур. Задача рассмотрения соотношения трагического и мелодраматического заключается в выявлении архетипической «встроенности» драматического в социальную реальность. В первую очередь, именно драматическое необходимо различать как разновидность социального опыта, и тогда возникает вопрос о соотношении сознания и социальности как раздельных сфер реальности или о снятии этого вопроса. В данном случае возможна интерпретация соотношения сознания и социальности на примере соотношения «классического» и «неклассического» (термины М. Мамардашвили). В основаниях и предпосылках «классической» философии, в ее теоретических результатах происходит рационализация переживаний и самоощущений, порождаемых конкретно-исторической, а потому преходящей ситуацией. Сторонники классического направления изначально ограждают себя от каких бы то ни было социальных редукций смыслового поля философии, вводя «промежуточное звено» между социальностью и философией самого интеллектуала, который из «свободного художника» превращается в субъекта или «агента» духовного производства, что и накладывает отпечаток эпохи на все поле философствования. Основной чертой «классического» философствования является отождествление деятельности и сознания как основы мысленного уравнения для постижения предмета. Говоря о «классическом» и «неклассическом», имеют в виду не конкретно-исторические ситуации, а имеющую место попытку сформулировать механизмы интеллектуального действия, ведущего к объективному знанию определённым путём. Например, Платона часто относят к «не классикам», хотя он не использовал язык новоевропейской философии. Согласно «классике», рационально выделяемые очевидные образования в составе внутреннего опыта позволяют усмотреть фундаментальные характеристики мира. «Классика» ориентирована на десубъективацию внутреннего опыта.

В «неклассическом» уме имеет место ориентация на рефлексию, восстанавливающую Субъективность, ее неразложимые целостные внутренние переживания. «Речь идет о прояснении сознания, «заброшенного» в наличный социальный мир, претерпевающего его массированное воздействие»[58]. «Неклассическому» сознанию свойственно «феноменологическое измерение». Под «феноменом» Мамардашвили понимает «то обладающее чувственной тканью образование сознания, которое выступает в объективирующем расщеплении ментального понимательного сочленения и от бытия, в котором мы не можем сместиться к представлению, содержащемуся в этом сращении и и соотнесенными с предметными референтами, доступными и внешнему (или абсолютному) наблюдателю… В них содержится то, что произошло в действительности»[59]. Интерпретируя феноменологию Гуссерля, Мамардашвили говорит не столько о «судящем Субъекте», сколько о феноменологическом слое сознания, который в качестве возможного источника информации заключает условие возможности знания этой информации или прочтение самого себя как текста сознания. В данном случае имеет место некое необратимое самовоздействие системы, где наблюдаемое и наблюдатель представляют по сути одно. И мир, который здесь исследуется, «не может вернуться в прежнее положение, и поэтому мы не знаем о том, каким он был до того, как он уже измерялся, уже воспринимался, уже наблюдался»[60]. В феноменологическом слое сознания совершаются действия, не приводимые к рациональной форме, схватываемой в рефлексии «классического» ума. Они трансформируются в реальное действие «действительно испытанного», появившегося в человеческом осознании, «оказываются моделью проекции на мир возможностей человеческого сознания, обобщенной реакции, общего состояния человеческой психики, мотивов, представлений и т. д.»[61]. Имеется ввиду, что в «неклассической» установке существуют «полевые» состояния понимания, которые имеют «тело», но не разлагаются и не воспроизводятся по рефлексивной схеме сознания; только в том случае, когда индивид устанавливается в качестве события в мире вместе с законами этого мира, возможно понимание. В этом смысле «законы мира нельзя понимать, не помещая в сам мир некое сознательное и чувствующее существо, которое понимает эти законы»[62] Один из вариантов современной философии – «путь к Трансцендентальному Ego». Э. Гуссерль определяет этот «методический принцип» следующим образом: «Совершенно ясно, что я как начинающий дело философии и последовательно осуществляющий его, я как устремляющийся к предпосылаемой цели подлинной науки не имею права построить ни одно суждение и ни одному из них придать значимость, если они не почерпнуты мною из очевидности, из такого опыта, в коем соответствующие вещи и обстояние вещей в качестве самих себя не были бы современны мне»[63].

Учение о феномене и трансцендентальной субъективности предполагает, что индивиды теряют все социальные образования и все формообразования культуры. Не только телесная природа, но весь конкретный окружающий жизненный мир вместо того, чтобы быть для индивида сущим – «превращается только в феномен бытия»[64].

Проблема редукции мира на пути к чистому сознанию Я демонстрирует собой, в контексте соотношения «теории и практики», противоречивое драматическое состояние (событие). Для Гуссерля феноменологическая редукция – это «универсальное лишение значимости всех позиций по отношению к предданному объективному миру и, прежде всего, позиций по отношению к бытию»[65] и это – феноменологическое epoche или «заключение в скобки» объективного мира. Это то, что «становится обретенным мною, медитирующим, так это моя чистая жизнь со всеми ее чистыми переживаниями и всеми ее чистыми положенностями, универсум феноменов, в смысле феноменологии. Epoche есть радикальный и универсальный метод, благодаря которому я в чистой форме схватываю себя как Я, вместе с чистой жизнью моего сознания, в которой и через которую совокупный объективный мир является миром для меня»[66].

Феноменологическая редукция, «отключение» мира и собственных качеств Я через понятие «чистое» сознание могут практиковаться как методологическая процедура, но если говорить об акте философствования, то возникает иное понимание «абстрагирования». Трансцендентальная феноменология говорит о «полном абстрагировании» от человека психо-физического и социально-исторического, которое является следствием бытийственного, экзистенциального статуса самого философствующего, «набредшего» на феномены сознания. Путь трансценденталистского «медитирования», который избрал Мамардашвили, содержит, по мнению Н. Мотрошиловой, огромное научное значение, именно в проговаривании, «причем проговаривании душой и сердцем того, что редукция и обретение позиции ego cogito делают с самим медитирующим философом, как они преобразуют и, вместе, трагически отъединяют его личность от окружающего мира»[67].

Путь к очевидности или истинности, через сочетание способа и метода философствования в трансцендентальной феноменологии, сопряжен с противоречием, которое иногда (или обязательно всегда) раскрывается через трагическое. Наглядно Мамардашвили показывает это на примере Декарта. Поворот Декарта к трансцендентальному Мамардашвили определяет как бесшумно-трагический смысложизненный акт, где, с одной стороны, не менее, чем поединок с миром, а с другой – господствует по-французски вежливое и элегантное стремление никого не делать ни участником, ни даже благожелательным свидетелем внутренней драмы, нечеловеческого напряжения души. «Мы видим перед собой какое-то стояние в звенящей прозрачности одиночества – одиночества, оживляющего все душевные силы, все на что способен сам, из собственного разума и характера, без опоры на что-либо внешнее или на «чужого дядю», в полной отдаче всего себя этому особому состоянию в «момент истины»[68].

Редукция и «заглядывание в себя», «уход в зазор Свободы» требуют радикальной личностной перенастройки. Насколько практически возможна подобная «перенастройка»? Упомянутое основное противоречие можно сформулировать как противоречие между экзистенциальным бытием рефлексирующего – Жизнью и методом философствования – трансцендентально-феноменологической редукцией. С точки зрения трансцендентальной феноменологии, «Жизнь» – условна; философия – спонтанная настроенность человеческого ума, сосредоточивающаяся на «Я». Как в любом противоречии, взаимозависимость обеих сторон очевидна. С одной стороны, условность Жизни закрепляет процесс становления Субъективности и предопределяет замыкание на нем философии. Философия, в этом случае, самососредотачивается, поглощается самостью. С другой стороны, насколько правомерно говорить об условности Жизни? Жизнь – неусловна, хотя бы в силу того обстоятельства, что она никогда не заканчивается для живущего, обладает своей собственной сущностью, поэтому самоценна и самодостаточна. Например, театр или философия взаимосвязаны с Жизнью и при нарушении этой связи возникает ситуация абсурда. Поэтому философия всегда есть социальное и экзистенциальное дело, а «чистое» трансцендентальное измерение никогда не будет давать абсолютно истинное знание. Кроме того, можно рассматривать эту проблему как «жизнь» внутри «чистого» акта мысли; исходя из нее реконструировать и заново строить мир, если индивид «набрел» на этот акт «чистой» мысли. В таком случае это будет, предложенное Мамардашвили, снятие противоречия между «Жизнью» и Трансцендентальной редукцией. Но эфемерность проблемы «набредания», «попадания» на «чистое» трансцендентальное поле остается очевидной.