Время жить - Андре Ремакль

-- Она была одна? -- выспрашивает Луи.

-- Да... По крайней мере, когда я ее видел, она была с твоим малышом. Ну и лакомый же она у тебя кусочек! Но почему ты спрашиваешь?

-- Просто так, чтобы почесать языком. Потому что забыл, когда приезжала ее подруга Жизель с мужем. Хотел, понимаешь, уточнить дату. Который час?

-- Скоро четыре.

-- Только-то? А я уже выдохся. Сегодня уйду вовремя.

-- Ты работаешь на износ, Луи.

-- Нет, дело не в этом.

Мужчины были бы не прочь поговорить по душам: Луи -- рассказать про тот злополучный вечер и связанные с этим страхи, Рене -- его расспросить. Но рабочие стесняются простейших вещей. Не умеют они раскрывать душу. Нет у них ни привычки, ни времени копаться в себе и обсуждать с другими свои неприятности.

Они умолкают и только энергичнее размазывают штукатурку.

Закончив урок, Ксавье выжидает, когда отхлынет волна учеников, потом кладет в портфель сочинения, которые он собрал после занятий. Один мальчик нарочно отстал от однокашников и, когда последний из них покинул класс, подошел к кафедре.

-- Мосье, как по-вашему, можно мне читать эту книгу?

Он протягивает карманное издание.

-- А что это за книга?

-- "Чужой" Альбера Камю.

Ксавье в нерешительности. Парнишке четырнадцать лет. (Ксавье ведет два класса -- шестой и третий.) Мальчик занятный, любознательный, несколько несобранный, учится неровно, но жаден до знаний, до всего нового. Ксавье его очень любит.

-- Да, можешь ее прочесть. И потом расскажешь мне о ней, но я бы хотел, чтобы тебя больше интересовали книги по программе.

-- Они ужасно скучны, мосье.

Ксавье улыбается и выпроваживает ученика легким взмахом руки.

В конце концов, пусть уж лучше читает Камю, чем комиксы. Камю! Абсурдный мир четырнадцатилетних!

Он думает об этих детях, что находятся под его опекой, таких разных уже сейчас, и о том, чем они станут или не станут, о том, что жизнь принесет им радости и разочарования, наслаждения и боль. У некоторых уже проявляется индивидуальность, у этого, например, или у Жан-Жака -- он в шестом классе обнаруживает способности, которым предстоит с годами развиться. Сыновья рабочих тот и другой, они преодолели преграды и трудности, связанные с их домашней средой, невежеством родителей, плохими жилищными условиями.

Да и столь ли абсурден их мир? Одно имя вспоминается ему, имя и фамилия -- так он обычно вызывает учеников:

"Мари Люнелли".

Солнце проникает в комнату через широкие прямоугольники оконных проемов. Там, где масляная краска на стенке легла чуть гуще, она особенно ярко блестит при солнце.

Стены, испещренные золотистыми бликами, смыкаются вокруг Ксавье. Наше время -- тюрьма, где мысли бьются, как птицы в клетке. Сидя за своей кафедрой в пустом классе, Ксавье окружен отсутствующими учениками. Сейчас он встанет, пойдет в ресторанчик, где обычно обедает, по дороге, возможно, ввяжется в спор с каким-нибудь коллегой. О чем? О предстоящем плебисците? О бедственном положении народного образования и самих преподавателей? Вернувшись домой, проверит сочинения, почитает роман или послушает пластинку.

Все это скрашивает его серое существование в крохотном городишке, уже изнывающем от засилия промышленных предприятий, которые растягивают его во все стороны, как эластичную ткань, -- она вот-вот треснет.

"Мари Люнелли..."

И она была бы хорошей ученицей, как Жан-Жак.

Перед глазами Ксавье возникают расплывчатые картины. Он отдается мыслям -- шероховатые, растрепанные, они налезают одна на другую. Как бы ему хотелось вновь обрести безмятежность недавних дней, когда, хорошенько нажарившись на солнце, он возвращался с пляжа и спокойно садился за диссертацию -- давно пора закончить ее и сдать.

Ночь и сон должны были успокоить волнение чисто физиологического, на его взгляд, характера, так перевернувшее накануне отношения с Мари. Во всем виновато солнце, теплый сентябрьский денек и еще отсутствие в его жизни женщины.

Но и с Мари явно что-то происходит.

Нет, право, у него воображение как у школьника. Ну выпила она с ним виски, прослушала пластинку -- так это еще ровным счетом ничего не значит.

Ксавье заставляет себя думать о другом. О девушках, с которыми у него были романы. Большей частью это были студентки. Они казались сложными, а на поверку с ними все получалось куда как просто. Да и не так уж и много у него было романов. Настоящая любовь лишь намечалась, и то ему не ответили взаимностью.

Надо будет завтра съездить в Экс. Быть может, Матильда уже вернулась.

Она была милой, эта девушка, с которой он изредка встречался в прошлом году.

Воскресенье в Карро все поставит на свое место. Мари опять станет для него, как и раньше, матерью семейства, которую дети охраняют от всяких посягательств. А может, она была другой лишь в его воображении?

Луи рад, что, вернувшись с работы, застал Симону одну. Хотя, узнав от дочери, что Мари ушла с Ивом гулять в городской сад, он, как и положено мужу, который привык, что жена всегда дома, раздраженно махнул рукой.

-- Хочешь, я за ней сбегаю, пап?

-- Нет, останься со мной, поговорим.

Луи не знает, с какого конца начать разговор. Он робеет перед этой девчушкой, своей дочерью. Он забыл, что такое -- разговаривать со своими детьми. Разрыв между ним и его домочадцами так велик, что он стесняется их, в особенности сегодня, когда ему надо хитрить.

-- Ну как, тебе весело на пляже?

-- Сегодня мы туда не ездили. Сегодня в школе занятия.

-- Да, но вчера вы там были?

-- Вчера я играла с девочками. Но приехали всего три.

-- Почему?

-- Не знаю. Боятся, что вода в море холодная.

-- А она не холодная?

-- Нет. Она еще довольно теплая.

-- А... мама, что делала мама?

-- Она купала Ива, потом купалась сама. Ах да! Она играла в волейбол, потому что не хватало игроков. Мне тоже хотелось поиграть, но Жан-Жак говорит, что у меня нос не дорос.

-- Кто с ней играл?

-- Люди.

-- Ясно, но какие люди?

-- Какие-то незнакомые. Она была в одной команде с Жан-Жаком и Фиделем Кастро.

Луи доволен собой. Он хорошо словчил. И теперь не спешит, боясь, как бы дочь не догадалась, к чему он клонит.

-- А он славный?

-- Да, очень славный. Жан-Жак говорит, он хороший учитель. Знаешь, Жан-Жак ужасно задается из-за того, что мы возим Фиделя Кастро в нашей машине.

-- И давно он с вами ездит?

-- Не знаю -- недели три, месяц. У него машина в ремонте. И вот Жан-Жак попросил маму его подвезти. Знаешь, он такой забавный, с бородой.

-- С бородой?

-- Да... Но по-моему, у него совсем не такая борода, как у Фиделя Кастро.

-- Фиделя Кастро?

-- Разве ты его никогда не видел по телеку? Он говорит по-испански.

-- А-а, Фидель Кастро! Да, да... Скажи-ка, Симона, он любезен с мамой?

-- А то как же. Не хватает еще, чтобы он был не любезен, когда его подвозят на машине.

-- Что он делает на пляже?

-- В волейбол играет, купается.

-- И разговаривает с мамой?

-- Бывает.

-- И что он ей говорит?

-- Да почем я знаю? Ничего.

-- То есть как это ничего?

-- Они говорят все больше о Жан-Жаке.

-- А гулять они не ходят?

-- Куда?

-- Не знаю... За скалы?

Симона прыскает со смеху. Луи смотрит на дочь, не понимая. Его смущение растет.

-- А что там делать-то, за скалами? А за Ивом кто будет смотреть?

Луи увлекся коварной игрой в вопросы-ловушки и надеется узнать правду -- ведь устами младенца глаголет истина. Он, однако, разочарован -- ничего такого этакого он пока не услышал.

-- Вчера вы были у него дома?

-- Да. У него все стены в книгах. Как ты думаешь, па, он все их прочел?

-- Не знаю. Что вы там делали?

-- Пили сок.

-- А мама?

-- Ах, ты мне надоел... Ты вроде того старого господина.

-- Какого еще старого господина?

-- Вчера вечером по телевизору. Он выступал с мальчиком, своим сыном. И пел, вместо того чтобы говорить. Это называется опера -- "Пелеас и Мелисанда".

-- Что, что?

-- Так она называется. Старый господин -- муж Мелисанды. Он поставил мальчика на скамейку, чтобы тот в окошко подсматривал, и нараспев задавал ему кучу вопросов, совсем как ты. Мальчик тоже отвечал нараспев. Получается какая-то ерунда -- не то говорят, не то песню поют:

" -- Что делает мамочка?

-- Она у себя в спальне.

-- Одна?

-- Нет, с дядей Пелеасом".

-- Что ты мелешь?

-- Я рассказываю тебе историю про старого господина, я его по телеку видела: "А дядя Пелеас, он что -- возле мамочки?" -- и давай тормошить мальчика и так далее и тому подобное. Ох, и дурацкий же у него был вид, у этого старого господина!

-- А ну-ка замолчи.

-- Почему?

-- Не замолчишь -- схлопочешь.

Симона ничего не понимает. Вот странные люди, эти взрослые. Она пожимает плечами и включает телевизор, который тут же издает несусветный визг.

-- Где толковый словарь? -- спрашивает Луи.

-- В комнате Жан-Жака.

Луи читает вслух: "Пелерина... Пеликан... Пеллагра..." Затем смотрит выше: "Пеленгатор... Пеленг... Пеларгония..."