Долг наемника - Евгений Васильевич Шалашов

Маг захотел поговорить с другими разбойниками, а мы остались вдвоем с цыганом.

— Вот скажи, баро, — надрывно сказал цыган. — Ну что ты за человек такой? Ну, нигде от тебя спасения нет!

— Это ты вместо спасибо? — усмехнулся я, присев на корточки рядом со стариком.

— Ну, за спасение тебе, спасибо, конечно, но сам помнишь, ты мне тоже кое-что должен.

— Наверное, — пожал я плечами.

О каких долгах говорит Зарко, я не помню. Если о том, что в Черном лесу он спасал мне жизнь, так и я в долгу не оставался. Ох, опять старый мошенник какую-то каверзу затевает, не иначе!

— Излагай, — предложил я.

Интересно, чего он придумает? Наверное, сейчас окажется, что спасая его и внучку, я просто исправлял какую-то собственную оплошность.

— Ты же сам знаешь, что влюбилась моя гажо в тебя, — с легким подвыванием сказал Зарко. — Я не говорю, что ты ее в два раза старше, что морда у тебя в шрамах, но сердце у тебя доброе, и конь хороший. Главное — не рома ты, а гаджо! И невеста у тебя есть. Но, сердцу-то не прикажешь, верно? Полюбила тебя девчонка, больше ни на кого и смотреть не хочет, хотя уже и сватов засылали! Я из Силингии в Швабсонию решил уйти, от тебя подальше, так ты, тут как тут! Но ты нас спас, хотя сам и виноват. Ну что тебе надо? Со родес ту?

Зарко-цыган говорил с таким пафосом, что я был готов поверить, что он спасал свою красавицу-внучку от несчастной любви к старому, потасканному жизнью проходимцу. (Это я о себе?!) И цыганские выражения, которые он обычно не употреблял, только добавляли доверия в его рассказ! Еще немножко, и я всплакну вместе с ним, а потом отдам старику последние деньги, и своего любимого коня!

Ага, сейчас, разбегусь и со всей дури, о сосну треснусь!

— Я уже говорил, что в тебе талант пропадает? — спросил я. Изобразил зевок (правда, после этого и на самом деле захотелось зевнуть), похлопал ладонями: — Браво!

Цыган прервал словоизвержение, и с подозрительностью уставился на меня.

— О чем это ты?

— Да все о том же, старый бродяга, о твоем таланте. Тебе повесить надо, а мог бы на сцене выступать.

— Какой сцене, баро?

Похоже, Зарко был окончательно сбит с толка.

— Ну, на той сцене, где артисты героев изображают. Ты мне сейчас так здорово заливал, что сам поверил.

— Э, баро! Не надо так со мной говорить! — возмущенно сказал цыган. — Я тебе про девку мою скажу, про гажо!

— Да понял я, что внучка твоя красавица. Плохо, что дед у нее болтун и враль. Что ты мне о чувствах заливаешь, если я знаю, что тебя по всей Силингии с собаками ищут? Ты, старый хрыч, столько дел понатворил, что тебя не то, что повесят, а живого в землю закопают, или закоптят. И Папушу заодно с тобой. А за кобылу гнедую, которую ты у герцога украл вместе с внучкой, шкуру и с тебя, и с нее спустят. Думаешь, я поверю, что ты в Швабсонию копыта намылил, от того, что красавица твоя влюбилась? Я тебе что, кало шеро?[1] Скажи-ка лучше, ты лошадей наших вылечить сможешь?

Неожиданный переход от высоких материй к обыденности, доконал цыгана.

— Ну, до чего же ты человек недоверчивый! — с деланным возмущением сказал цыган, а потом звонко заржал, обнажив предел моих мечтаний — крепкие белоснежные зубы, сохранившиеся у старика в семьдесят лет.

— Так вылечишь, или нет?

— Кобылу, что засекается? Смотреть надо. Но, наверное, вылечу. Вижу, как она ходит, ничего страшного. Расковать ее пока надо, да ранки смазать. А кто еще? Тот мерин, что траву плохо щиплет? Вот, ноги к завтрему заживут, резец ему подпилю.

— Скажи ромал, а как ты в Швабсонию собираешься ехать, если туда дорог нет?

— Где конь пройдет, там и цыган проедет, — загадочно усмехнулся Зарко. — Для ромалов везде дороги есть! Мой друг — Эль Дар — не мне чета, на своей кобыле за море-океан ускакал, где только ангелы живут, а теперь мне оттуда приветы шлет! Я же тебя не спрашивал, как ты из Швабсонии к нам приехал, если проезда нет?

— А я не знал, что проезда нет, — пожал я плечами. — Сел в седло, да приехал. Так что, совсем хреново тебе стало, что решил в другой мир удрать?

— Хреново, — вздохнул цыган. — Мы-то с Папушей привыкли, что нас все ловят, не привыкать. Но у меня же здесь дети есть, внуки растут. Власти им приказали — ежели, родича своего не выдадут, не жить им теперь! А куда они пойдут? У них у всех дома есть, хозяйство. Вон, у старшего моего, Годевира, свои внуки растут. Годевир мой лучший в Силингии ювелир. Такие кольца с браслетами делает — гномы покупают! Средний, Бахтало — яблочным садом владеет, его яблоки на стол самого герцога идут! А какое варенье варит, вай мэ! Детки меня властям не сдадут, но зачем мне на них беду наводить? Сгонят их с места, из-за меня, дурака старого, куда им деваться, куда пойти? Кочевать они не умеют, помрут все. Вот, сели мы с Папушей, подумали, да и решили уйти.

— Ясно.

— А коли ясно, так и не спрашивай больше. Я же тебя не спрашиваю, зачем тебе возвращаться, да еще и колдуна с собой тащить?! Сам знаешь, как в Швабсонии к ронго относятся!

Значит, колдун по-цыгански ронго? А ведь красиво звучит! А забавная получается компания. Цыган-конокрад, цыганка (ну, она по определению воровка и мошенница), да еще и колдун в придачу! Порядочному наемнику от такой компашки следует сразу сбегать, а иначе, на костре всем места хватит.

Ближе к ночи, когда всех накормили (в первую очередь — плененных бандитов), а народ разошелся спать — Зарко и волшебник в фургон, а разбойники прямо на голой земле, я присел у костра. Неподалеку встала Папуша. Кажется, девушка хотела меня о чем-то попросить, но стеснялась.

— У тебя все в порядке? — поинтересовался я для приличия.

— А сам-то как думаешь? — огрызнулась Куколка.

— Вижу, что за весь день не присела ни разу. Не иначе, копьем зацепили за э-э деликатное место. Помнишь, как в Шварцвальде я тебе это место бальзамом мазал?

— Так то в Шварцвальде, я там все равно кверху жопой лежала, там можно.

— А здесь? Почти тоже самое,