Иван Ефремов. Книга 3. Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

Обе гетеры нашли низко нависшие над водой стволы старых деревьев, купавших свои ветви в быстрых светлых струях и как бы занавесивших глубокую заводь. Таис, закрутив натуго волосы, поплыла к другому берегу, оставив позади хуже плававшую и осторожную на воде подругу. Белые водяные лилии набросили покров своих листьев на глубокий омут под берегом, весь залитый полуденным солнцем. Таис с детства любила заросли ненюфар. На темной и глубокой воде они, казалось, скрывали какую-то тайну: обиталище прекрасных нимф реки, утонченную драгоценную вазу или сверкающий перламутр раковины. Когда Таис научилась нырять, то ей понравилось уходить вглубь, под кувшинки, и любоваться хвостатыми ромбиками света на ровном темном дне и зыблющимися солнечными столбиками, просекающими сумрачную воду. И вынырнуть вдруг на ослепительный зной среди поляны блестящей плавающей зелени и цветов, над которыми вьются радужнокрылые стрекозы…

И сейчас, как в детстве, Таис вынырнула средь лилий. Нащупав ногой на дне осклизлый корявый ствол, она стала на него и широко раскинула руки поверх листвы, озираясь вокруг в приливе сил и желания учинить какую-нибудь проказу. Но подруга осталась на правом берегу, воины хохотали и плескались где-то ниже за поворотом реки, а здесь только журчанье струй по камешкам и ветвям нарушало знойную тишину боэдромиона — последнего месяца лета. В подмыве берега чернели гнезда щурок. Красивые, зеленые с золотом птицы уже давно вывели птенцов и научили их летать. Остроносые, нарядные и быстрые щурки сидели в ряд на горизонтальной сухой ветке, греясь на солнце после ночной прохлады. «Скоро, совсем скоро они улетят на юг, в Ливию, откуда появляются каждый год, — подумала Таис, — а еще раньше поплыву туда я». Она оглянулась на тихую, горящую в солнце заводь, железно-зеленую листву старых ив и заметила двух гальцион — зимородков. Она мелькали ярко-синей пестрядью своих коротких крыльев под сломанным деревом. В детстве Таис жила на небольшой реке. Милые воспоминания подступили к ней, пробежали грустной радостью и умчались вдаль, сменившись последовавшим затем светлым и горьким опытом жизни. Она узнала необъятное море, его власть и мощь, так же как и море жизни. Но оно не страшило молодую гетеру. Полная сил и уверенности в себе, она стремилась дальше в Египет, всегда бывший для эллинов страной мудрости и тайны. Сильными взмахами рук она переплыла Эврот. В протоке, казавшейся сумрачным коридором из деревьев, соединявших свои ветви с противоположных берегов, она не сразу нашла Эгесихору. Спартанка лежала ничком на толстом, почти горизонтальном стволе над водой, распустив свои великолепные волосы по обе стороны дерева, подобно покрывалу золотистого шелка. Ее белая кожа, оберегаемая от загара, отливала молочно-опаловым блеском, свойственным только истинным хризеидам. Таис, смуглая, наперекор аттической моде, с иссиня-черными волосами критянки, выбралась на дерево и в тени показалась сожженной солнцем жительницей южных стран.

— Довольно нежиться, слышишь, нас зовут! — вскричала Таис, сгибая пальцы как когти хищника и угрожающе подбираясь к ступням подруги.

— Не боюсь, — презрительно сказала спартанка, лягнув на всякий случай Таис, которая и так едва удерживалась на стволе и сразу полетела в воду. Не встретив ожидаемого сопротивления, Эгесихора тоже скатилась с дерева и с негодующим воплем: «Волосы! Напрасно сушила!» — окунулась с головой в глубокий омут. Обе гетеры дружно поплыли на берег, оделись и принялись расчесывать друг другу косы.

Солнце стояло уже высоко. Слегка дурманящий запах кипера несся с болотистых берегов.

— Я заметила здесь очень много киуры, — сказала Таис, — видимо, твои сестры не пользуются этим растением.

— Надо послать наших еще собрать и насушить в запас. Не знаю, есть ли что-либо подобное в Египте, — ответила, потягиваясь, Эгесихора.

Купанье, пробудившее детские воспоминания Таис, вызвало приступ грусти. Как бы ни манили далекие страны, надолго покидать родину всегда печально. И афинянка спросила у подруги:

— Скажи, тебе не хотелось бы вернуться в Афины, сейчас, без промедления?

Эгесихора удивленно и насмешливо сощурила один глаз.

— Что тебе взбрело в голову? Меня схватят при первом появлении…

— Мы можем причалить к Фреатто и вызвать туда судилище. — Таис напоминала спартанке о древнем обычае афинян. Каждый изгнанник или беглец мог причалить на корабле к месту берега около Пирея, где находился колодец, и с борта корабля оправдываться перед судом в возведенных на него обвинениях. Место считалось священным, и даже если изгнанник признавался виновным, ему не грозила погоня, пока он был на своем корабле.

— Я не верю в святость этого обычая. Твои соотечественники стали вероломны за последние века, после Перикла, — ответила Эгесихора, — впрочем, я не собираюсь возвращаться. И тебе нечего бояться — мои спартанцы довезут до самого места…

Опасения Таис, что ей не хватит серебра на уплату за проезд, не оправдались. Эоситей позволил (не без участия Эгесихоры) ей взять всех слуг и обещал доставить не до Навкратиса, а прямо до Мемфиса, где в бывшем тирском стратопедоне — военном лагере — должен был разместиться отряд спартанских наемников.

Таис отлично переносила морскую качку. Навсегда запомнился ей энатэ фтинонтос — девятый день убывающего боэдромиона, когда корабль стратега и наварха Эоситея вплотную подошел к берегам Крита. Они плыли, не заходя на Китеру, прямиком по Ионическому морю, пользуясь последними неделями предосеннего затишья и стойким западным ветром. Лакедемонцы всегда были отличными мореходами, а вид их судов внушал ужас всем пиратам Критского моря, сколько бы их ни было. Корабли прошли близ западной оконечности Крита, обогнули Холодный мыс, иначе Бараний лоб, на юго-западе острова, перед чащами дремучих лесов, где по преданиям еще обитали древние демоны. Леса покрывали весь остров, казалось, состоящий из одних гор, почти черных вдали, светлых, белеющих обрывами известняков на побережьях. Критские леса состояли преимущественно из кипариса с горизонтальными ветвями, создававшего суровый темный фон гор и мрак густых рощ. Радостно высоких сосен и тяжковетвистых дубов осталось немного. Тысячелетия строительства кораблей и сельского хозяйства превратили высокоствольные рощи в заросли кустарников барбариса и вишни, а межгорные широкие долины, незаметные с моря, поросли маслинами и виноградниками, полями пшеницы. Корабль Эоситея вошел в широкий, открытый всем южным и западным ветрам Срединный залив. Над ним расположились сразу три древних города, и среди них самый старый, не уступающий Кноссу, Фест, чье основание тонет во тьме прошедших времен. Перед тем как идти к Прекрасным Гаваням, где надлежало запастись вкусной водой для долгого перехода к Египту, корабли причалили у Маталы. Темные закругленные выступы горных склонов, покрытых лесом, спускались к воде, разделенные серповидными вырезами светлых бухт, сверкающих в солнце пеной наката и колеблющимися зеркалами