Curriculum vitae - Сергей Александрович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Изолятор временного содержания. Тёмная камера без окна, три на три. На две трети площади — деревянный настил. В углу — выносная бадья, «параша». Главное в местах лишения свободы — хорошие соседи, но их Григорий даже не успел разглядеть из-за обильно слезящихся глаз, а как полегчало, его сразу выдернули в оперативную часть. Посадили в узком коридоре. Места практически нет, а организм, не израсходовавший и десятой части адреналина, настоятельно требовал движения. Начинало колотить от коктейля эмоций из возмущения, страха, неизвестности, чувства собственной беспомощности. Руки за спиной в наручниках. Три шага в одну сторону, три в другую. Часа полтора ничего не происходило, только внутри кабинетов расцветала полноценная, насыщенная жизнь. «А-а-а, хоть убейте, суки, ничего не скажу!..» Секунд через двадцать тот же голос «У-у-у, всё скажу, только не бейте!», а ещё чей-то смех, бубнёж радио и торопливая женская беседа на абсолютно неслужебные темы.
Как известно, самое тяжкое — ждать и догонять… Особенно, если после слов «ну вот, дождался» добавляют что-нибудь нецензурное. В гришином случае добавка была трёхэтажной. «Хорошие знакомые» по госпиталю, умытые и даже переодевшиеся, выглядели свежо и решительно. Если бы не их красные, воспаленные глаза и синие носы, можно было подумать, что день для нашей родной милиции только начался. На самом деле начался он у Распутина, новый, непознанный и пугающий… Григорий это сразу понял, когда его руки пристегнули с обеих сторон к хорошо прикрепленной на полу табуретке.
— Видел я дерьмо, но в первый раз слышу, чтобы оно мне хамило, — процедил сквозь зубы вместо приветствия старший опер, заходя Распутину за спину.
— У тебя вагон здоровья? Так сейчас разгрузим, — уточнил перспективы Заваров, источая праведный гнев и похлопывая резиновой дубинкой по ладони.
В эту минуту Григорий полностью уверовал, что его похитили маньяки и он судорожно вспоминал конспекты по психиатрии. Так, что там было?.. Не поддаваться на манипуляции. Не доверять. Не угрожать…. Господи, как всё просто! Только что и как конкретно надо в такие минуты говорить?
— Что? — Заваров схватил его за подбородок и дернул вверх, видя, что Григорий, наклонив голову, непроизвольно шевелит губами, — что ты хотел сказать?
— Будь добр, не трогай мои достоинства своими недостатками, — дернул головой курсант.
— Поумничать решил? — оскорбился младший опер.
— А для тебя то, что я говорю, кажется слишком умным? — вспылил Распутин и сразу же прикусил язык, понимая, что опять допустил ошибку.
— Заваров, проверь у гражданина подсоединение языка к мозгу. Нет ли где короткого замыкания? — лениво попросил старший опер, возясь с чем-то за спиной.
— Сей момент, — охотно отозвался младший, схватил со стола телефонный справочник и с размаху врезал Григорию по макушке.
Сгруппироваться Распутин не успел, шейные позвонки хрустнули, вжимаясь друг в друга. Глаза заволокло красным, изображение поплыло и курсант уже не сопротивлялся, когда ему надевали на распухшее лицо противогаз.
— Значит так, эскулап, — услышал он, как сквозь вату. — Ты сейчас быстро, но подробно рассказываешь, как и зачем ты убил генерала Миронова, подписываешь протокол и идешь отдыхать от нашего общества, — шипел прямо в ухо старший опер, — а если нет, я тебя прямо здесь научу дышать через задницу. Какой вариант тебе больше импонирует? Если первый — просто кивни.
«Генерала убили…» — каким-то посторонним фоном прошла через гришино сознание новая информация. Эмоций никаких не оставила. Во-первых, он ожидал чего-то подобного, а во-вторых, огненным протуберанцем билось в голове пламя паники и поиска выхода из создавшегося положения. Организм боролся за собственное существование и выдавал мысли цинично и односложно: «Генерал убит. Но не в этом трагедия. В данный момент плохо то, что подозреваемый — я. Или просто хотят грохнуть, чтобы на меня все списать. Им нужна информация. Нужно предоставить её и тогда есть шанс слезть живым с этой треклятой табуретки. Признание? Да и хрен с ним, важнее решить проблему здесь и сейчас». Распутин закивал так решительно, что у старшего из рук вырвался хобот противогаза.
— Ну вот, — удовлетворённо хмыкнул голос у уха, — ты же хороший мальчик. Только непонятно, зачем притворяешься дебилом?
Резиновая маска противогаза нехотя сползла с лица и мгновенно вспотевший под ней курсант начал говорить, предполагая, что только это спасёт его от продолжения «веселья». Торопливо, сбиваясь и возвращаясь, пересказал все события этого дня, зачем-то долго вспоминал номер записи в журнале кастелянши, постарался по минутам вспомнить всё время, проведенное с генералом, и даже количество проигранных шахматных партий…
Старший с непонятной улыбкой ходил всё это время перед Григорием, крутил рукой хобот противогаза, кивал, морщился в отдельным местах и, наконец, не выдержал:
— Ты из принципа игнорируешь здравый смысл или у тебя к нему личная неприязнь? Я интересуюсь конкретными фактами, а ты что тут несёшь? С блеском ответил на все вопросы, которые тебе НЕ задавали! Короче, Склифосовский! Давай по существу. Нас интересует тип яда и тот, кто тебе его передал.
— Понимаете, — Распутин старательно таращил глаза и одновременно хмурился, чтобы быть более убедительным, — дело в том, что тип яда не определить, даже подержав его в руках, а передать можно способом, который исключает знакомство с контрагентом, вот, например…
— Как много интересного ты говоришь и как жаль, что меня это мало интересует. Повторяю, нам нужна фамилия заказчика и поставщика яда, описание самого процесса отравления. Вот смотри: на столе — постановление и определение об избрании меры пресечения в двух экземплярах. На одном — арест, на другом — подписка. И сейчас всё зависит только от тебя. Если подписываешь чистосердечное — в силе останется второе. Если продолжишь юродствовать — первое. Одним словом — признавайся, или в тюрьму. Пятнадцать минут на размышление.
Оперы вышли из кабинета, а Распутин остался наедине с ощущением полной нереальности происходящего, как будто продолжался и никак не кончался утренний сон. Казалось, стоит посильнее напрячься, и он опять придет в себя в своей съёмной холостяцкой берлоге на окраине Санкт-Петербурга. Два полушария мозга яростно спорили между собой за право поиска выхода из создавшегося положения.
— Да что ты, — возмущалось правое полушарие, — такого быть не может, потому что не может быть никогда! Не попадают обычные, заурядные граждане, ведущие откровенно овощной образ жизни, в такие переделки, не сидят, прикованные к табуретке, и не стоит перед ними выбор между «хреново» и «очень хреново». Раз ты ничего не совершал, то тебя не могут просто так взять и посадить, попутно надругавшись над здравым смыслом и правами
