Хранители веры. О жизни Церкви в советское время - Ольга Гусакова

Я обрадовался и думаю: «Ой, хотя бы недельку посидеть. Как хорошо дома!» Сижу дома, занимаюсь своими делами, книжки читаю. Вдруг какой-то шум раздается под окнами, дом-то у нас деревянный был. Что такое? Смотрю, стоят оба класса – «А» и «Б». Пришли извиняться. Парламентеры от каждого класса приходят к нам домой и говорят: «Сергей, выйди, пожалуйста, нам нужно с тобой поговорить». Выхожу. Я сыграть не сумел, а надо было подыграть классной

руководительнице – выйти так, знаете, как артисты выходят: «А, а! Мне плохо, мне тяжело!» А я вышел на улицу и спрашиваю: «Ребята, что такое? Что пришли-то?» А они: «Сергей, мы пришли перед тобой извиниться, мы так делать больше не будем. Иди в школу учиться. Мы хотим, чтобы ты учился». Я отвечаю: «Ну, хорошо, спасибо! Приду. Завтра приду. Ну, до свидания». Что же сделала учительница? Оказывается, она собрала оба класса и сказала: «Вы вчера избили Правдолюбова. Он в школу больше не придет. А вы знаете, что это нарушение Конституции, которая гласит, что должно быть всеобщее школьное образование? Так что вы нарушили Конституцию и ваших родителей могут арестовать. Что теперь делать? Думайте. Или извиняться, или…» Как же она могла сильно за это поплатиться! Но Бог ее сохранил. И в атмосфере школы был совершен психологический перелом.

Когда я пришел, меня уже никто не трогал: «Здравствуй, здравствуй». Все с тех пор складывалось хорошо. Удивительно! И никто из моих братьев, которые учились в младших классах, ничего подобного не испытал. Я один такое испытание прошел и так для себя трактую это: если и побили бы еще – ничего, я бы не помер. Но Бог дал почувствовать мне, что значит быть гонимым. Что мои отцы и деды в тюрьмах и лагерях чувствовали – это вообще не поддается описанию. Но и я чуть-чуть попробовал, что значит

быть гонимым. Это полезно. А то я пятьдесят лет прожил в двадцатом веке, и никто меня не арестовал, не посадил, и я даже скорблю, что в армии не был ни разу на гауптвахте. Надо было бы посидеть хотя бы пару деньков. Жалею. А вот теперь у меня комплекс неполноценности из-за этого. Второе испытание тоже было символическое. Бог снова совсем немножко дал почувствовать, как быть гонимым. Второй случай произошел уже в музыкальной школе. Я учился параллельно обычной школе еще и в музыкальной, в соседнем городе по классу скрипки. И заканчивал как раз в 1967 году музыкальную школу. А наш директор, которого, кстати, позднее тайно хоронили по православному обычаю, был коммунистом. И вот, была получена установка устраивать концерты и другие мероприятия в дни церковных праздников, чтобы на службы никто не ходил. И в тот год директор назначил лекцию-концерт на Великую Субботу. А я у него учился, он был директор и мой же преподаватель. Я ему сказал, что не приду. «Ты что? Сорвешь лекцию и концерт?» Отвечаю: «Виталий Иванович, вы разве не знаете, что это Великая Суббота? В Великую Субботу я играть не буду». Мне уже все-таки было почти семнадцать лет, я уже был почти взрослый человек. «Да? – сказал он. – Посмотрим». Подозвал он еще учительницу, а она говорит: «А я тоже не буду играть в Великую Субботу». И мы сорвали лекцию-концерт.

Директор был в ярости. Он подписал приказ о моем отчислении из музыкальной школы без права аттестата. И меня отчислили. Мы на Великую Субботу поем, на Пасху поем в храме, а лекция сорвана. Потом я приезжаю, а мне говорят: «А ты уже не ученик. Никакого тебе аттестата не будет». Помню, иду по улице рядом с ним, он меня ругает, а рядом жена ему говорит: «Виталий, ну дай ты ему аттестат. Ну зачем ты так? Не надо этого делать. Дай». «Нет. Не дам. Я коммунист. Не дам».

Но соль в том, что я все-таки поступил в Гнесинское училище без этого аттестата. Я поступил, а все остальные выпускники моего года никуда не поступили. И кстати, меня все равно потом позвали выступить в Касимове на концерте, который состоялся позже, уже после Пасхи, и я пришел как свободный художник, а не ученик школы. А играли мы струнный квартет, между прочим. Это для нас был серьезный уровень. Сыграли мы вдохновенно – «Сарабанду» Грига из Гольдберг-сюиты, и это было настоящее торжество Православия. Я и сейчас, когда слушаю «Сарабанду» Грига, вспоминаю те события, и для меня эта музыка звучит как гимн в защиту Православия.

Поступил, в общем, я в Гнесинку, пройдя маленькое испытание. Так я ближе почувствовал подвиги мучеников и святых и осознал, что такое следование православной вере.

– Отец Сергий, вам было шестнадцать лет, когда в Касимов приехал отец Иоанн (Крестьянкин) [94] . Какое влияние он оказал на вас? Что особо запомнилось?

– Отец Иоанн имел для меня и для всей нашей семьи очень большое значение. У нас в Касимове служил он целый год. Мы учились у него, испрашивая благословение в своих намерениях и планах. И он советовал никогда не проявлять лишней инициативы, а молиться Богу и ждать какой-нибудь результат.

О его влиянии на мою жизнь я скажу очень кратко. Это история взаимоотношений, я бы сказал, настоящего преподобного отца с чудным юношей, который все по-своему хотел делать. Не хватало у меня ума, сердца, понимания… А все-то «я вот так хочу» и «так вот хочу». И он меня все время старался в соответствующие рамки ввести. Однако не ломал меня, не ломал мою волю. Он терпеливо ждал. Но сколько он со мной бился! Я иногда так думаю: «Господи, сколько он на меня потратил сил! Сколько энергии! Любой другой на моем месте сам давно бы стал преподобным». Это печально. Сейчас уже ничего не сделаешь, но печально. И поэтому я скорблю и вспоминаю с благодарностью все поездки к нему, его благословения, его советы. Ему трудно со мной было, но как полезно для меня и поучительно.

Не может один человек другого ломать, заставлять, принуждать. И отец Иоанн был очень аккуратен в этом плане. Очень. Он относился к моему отцу с большим уважением, потому что сам был заключенным, и отец был заключенным, сам пять лет провел в лагерях, и мой отец тоже, – окопы, как говорится, одни. Отец Иоанн щадил меня, вместо того чтобы дать хорошенько по голове и строго со мной поговорить. Щадил и потихонечку воспитывал. Но, к сожалению, отдача была очень маленькой. Если бы кто-то был на моем месте, какую бы он получил колоссальную школу и какую духовную пользу! Молитве бы научился… А я не могу назвать себя ни в коем случае ни его учеником, ни последователем. Мой опыт общения с отцом Иоанном – скорее иллюстрация того, как приходится едва-едва удерживать в святоотеческих традициях человека, который все хочет сделать по-своему.

Я даже скрывал от него, что пишу вторую диссертацию. Он знал, конечно, что я скрываю, и ничего не говорил. А когда я изнемог уже, совсем из сил выбился, не было сил закончить работу, вот тут он совершенно неожиданно и жестко сказал: «Заканчивай свою работу. Защищай ее». Он видел, что я могу сломаться, и решительно благословил меня. Очень часто мы заранее представляли, что может сказать отец Иоанн, но он всегда

говорил что-то совершенно нестандартное и неожиданное. Каждый раз невозможно было предугадать. Жалко, что на моем месте не оказался другой человек, который бы мог воспринять это богатство и действительно стать настоящим учеником и последователем отца Иоанна. А я увлекся научными изысканиями: Андрей Критский, Великий канон. А надо было отца Иоанна изучать и слушаться, молитве у него учиться, вместо своего «хочу».

– Как прошла ваша служба в армии? Как там относились к тому, что вы верующий?

– Когда я пришел в военкомат, нас там основательно погоняли. Сейчас в трусах на осмотре призывники проходят комиссию, а мы тогда были без трусов, как невольники на рынке рабов. Ходим по военкомату абсолютно голые. А у меня крестик на шее. И вот сидит в полном облачении, в военной форме генерал, комиссар Дзержинского района города Москвы. И смотрит на всех нас. Увидел меня и говорит: «Так! Это что? Псих, что ли? Зачем он крестик носит? Его в психбольницу надо отвезти!» Я говорю: «Простите, товарищ генерал. Видите ли, крестик старинный. Это моя вера. Я в Бога верю и поэтому крестик никогда не снимаю. Я ношу его всю жизнь». Он: «О! Ну все понятно. Куда его?» – обращается он к соседу. «Ну, давайте мы его назначим в наземные ВВС в Воркуту». Это значит – чистить аэродромы. Снега там много выпадает. Я потом был с концертом в одной из таких частей,

там одни очкарики сидят. Я тоже очки носил, глаза были плохие. И вот определили в Воркуту, все подписали: «Проходи дальше».

А возле этого же стола сидел майор Чигирь. Он был из военного ансамбля одной из московских частей. Еще раньше он проходил по коридору Гнесинского училища и спрашивал: «Есть среди музыкантов те, кто в армию скоро пойдет? Мне нужны музыканты». Вот мне и посоветовали: «Пойди подойди к нему». Я и подошел. Он говорит: «Ага. На скрипке играешь, на фортепиано, поешь. Хорошо». И меня записал. И заранее сумел подписать приказ от министра. И вот когда меня в Воркуту отправлять собрались, то Чигирь и говорит: «Нет. У меня на него уже команда есть. Этот Правдолюбов пойдет к нам». «Да? – удивился генерал. – Ну ладно. Берите его». И я ровно через неделю сел на такси и поехал в армию служить… в Москве. Вот что делает исповедание веры. Так я и в Воркуту не попал, и крестик отстоял.