Территория отсутствия - Татьяна Лунина

— Игру и реальность путать нельзя, вы согласны, Тимофей Иванович?

В магазине звякнул дверной колокольчик. Продавец приподнялся со стула, заглянул в приоткрытую дверь.

— Геннадий! Я же говорил ему: встретимся дома. Машенька, запри быстро дверь! Нельзя, чтоб мой Генка тебя здесь увидел, — и поспешил навстречу сыну, так некстати заглянувшему к отцу на работу.

Мария неслышно повернула торчащий в замочной скважине ключ, вернулась к столу и начала черкать на чистом листе квадратики. Первый — втянулась в увлекательную, но сомнительную затею. Второй — потащила за собой Елисеева, тот потянул за собой дружка. Третий — Димкин приятель вошел в раж и стал самовольничать, создавая проблемы. Четвертый — скорее всего, ее другу детства придется платить, чтобы утихомирить не в меру захваченного «ролью» актера. И пятый, самый главный: ей позарез нужны деньги. Безденежье становилось невыносимым, унижало, изматывало, опошляло цель, с какой Мария Корелли вернулась домой, в Москву. Цель простая и ясная — быть свободной, независимой, счастливой. Отсутствие денег превращало в труху каждый из компонентов и все три скопом. Она провела кривую, охватывающую небрежно начерченные прямоугольники. Вышел овал, похожий на ожерелье с дырками вместо камней — уродливое, тяжелое, которое придется таскать на себе, пока буду коситься друг на друга квадраты. За дверью немолодой мужской голос расписывал прелести работы в «Ясоне». Рисовальщица уставилась на корявую иллюстрацию своих размышлений. Старший Козел не уставал повторять, что за победу в придуманной им игре победителю достанется ценный приз. Как-то на днях придумщик признался, что необычную идею ему подсказало Машино сходство с двумя женщинами, единственными, кого любил его безрассудный сын — матерью и школьной учительницей. Но если материнская любовь человека спасает, то страсть женщины запросто может сгубить особенно если та старше, умнее, хитрее да к тому же еще эгоистка, готовая ради забавы подмять под себя чужую судьбу.

— Геннадий тогда на всех дома зверем смотрел, — откровенничал старший Козел. — Меня воспринимал в штыки, с матерью почти не разговаривал, с сестрой грызся постоянно. В военное училище не захотел поступать, хотя ему туда дорога была открыта. В историки пошел. Да ладно бы историей занимался, тоже дело неплохое, я лично эту науку уважаю. Так нет же, бросил аспирантуру, кинулся очертя голову в политику. Разве приличный человек будет заниматься политикой, Машенька? Там же одни троглодиты, болтуны, хапуги. Нормальных людей — раз-два и обчелся. А все из-за этой учительницы, черт бы ее побрал! Все нам назло, вся судьба наперекосяк. Никак не может простить, что мы его тогда отвадили от этой Ольги, — старший Козел вздохнул. — Две жены было, не ужился с обеими. Потому что теперь для него все бабы — или стервы, или шлюхи. Скажи, Машенька, как можно при таком отношении к женщине детей завести? А я внука хочу. У дочери две девочки, рожать больше не собирается. Кто фамилию нашу продолжит? Кому-то, может, она и не нравится, а мне стыдиться нечего. В нашем роду все мужики родине честно служили. Дед при царе есаулом был, революцию встретил в окопах, а в Гражданскую уже на стороне красных дивизией командовал. Правда, в тридцать восьмом его расстреляли, но потом посмертно реабилитировали. Отец, полковник пехотных войск, до Берлина дошел, два ордена Славы имел. Да и я не на завалинке семечки лузгал, есть кое-что за плечами. Мы все не властям служили — Отечеству. А сын мой с верхами шуры-муры разводит, тьфу! Вот скажи, Машенька, как можно в стране навести порядок, когда в собственной жизни бардак? У всех в этом возрасте семьи, дети, а мой, как перекати-поле: катится к власти и катится, даже семя некогда бросить. Пустоцвет и пустобрех! — Он задумался, потом невесело признался: — Может, и грех такое отцу говорить, но если бы моего сына как следует хоть разок клюнуло в темя, он бы опомнился и взялся за ум. Понял, что главное — не погоня за чужими голосами, а родные голоса в собственном доме. Поймет — мне тогда и помирать не страшно.

— Поймет, Тимофей Иванович. А вам рановато о смерти думать, вы еще пригодитесь и внучкам, и внукам, и детям.

— Думаешь?

— Уверена.

Вспоминая бесхитростный монолог, Мария усмехнулась. Бедный Тимофей Иванович даже не подозревал, насколько не трогали ее эти душевные излияния. Игра с отбившейся от семейного стада заблудшей овцой могла обернуться для игроков серьезной проблемой, и больше всего досталось бы в финале игрунье. Но в наивной затее отставного вояки был драйв, возможность пожить чужой, придуманной жизнью. Это перешибало любой риск.

Она прислушалась. За дверью беседовали громко и весело, как будто собирались из дома в гости, только спорили, когда выходить.

— Давай в восемь.

— Нет, это поздно, у меня рабочий день до семи. Ты предлагаешь мне ждать тебя целый час? Да я за это время домой доеду, поужинаю, чаек попью и успею что-нибудь по телевизору посмотреть.

— Ладно, подъеду к семи. Но сначала заскочим ко мне. Ты, между прочим, еще мою новую берлогу не видел, хоть посмотришь, как я живу.

— Посмотришь с тобой, как же. У тебя там небось охрана шныряет, а я чужих не люблю, тем более холуев.

— С каких это пор, отец, ты стал шарахаться своих собратьев? У меня всего три охранника, из них двое — бывшие военные.

— А третий?

— А третий — пропетый, — отшутился голос, что помоложе. — Кончай, батя, препираться! Я подъеду к семи. Покажу тебе свою квартиру, перекусим где-нибудь, потом заброшу тебя домой. Отговорки не принимаются, жди! — звякнул колокольчик, хлопнула дверь, и тут же наступила тишина.

Эксперт повернула в обратную сторону ключ, уверенная, что сейчас к ней снова заявится продавец-консультант. В салоне опять тренькнуло, послышались новые голоса. Женский о чем-то спрашивал, мужской терпеливо что-то бубнил, в бубнеж вмешался третий, порядком поднадоевший — все это было неинтересно. Она бросила ежедневник в сумку, привычно закинула ее на плечо, беглым взглядом окинула стол и вышла. Даже если податься в свободное время некуда, сиднем сидеть за рабочим столом — гробить жизнь.

Июньский день пропитался выхлопными газами и влагой после недавнего ливня. Москва, конечно, город волшебный, но фланировать по мокрым, загазованным улицам не хотелось. Мария посмотрела на часы: четыре. Самое бестолковое время: рановато даже для бокала вина. Она иронически хмыкнула. О чем можно думать, когда в кошельке забито только отделение для монет, купюры отдыхают в чужих карманах и радовать собой не собираются еще целых три дня. Только в среду мадам Подкрышкина вручит эксперту тощий конверт и скажет, как осчастливит.