Столица - Эптон Синклер

Сегодня я видела женщину, которую никогда прежде не встречала, и слышала, как она сказала, что заплатила две тысячи долларов за один только носовой платок из кружев; и это вполне вероятно, потому что и с меня запросили недавно десять тысяч за кружевную шаль. Теперь никто не удивится, встретив на Пятой авеню женщину, одетую в меха стоимостью в двадцать — тридцать тысяч долларов. Сейчас нередко платят за соболью шубу пятьдесят тысяч, а недавно я слыхала о шубе стоимостью в двести тысяч долларов. Я знаю женщин, имеющих по десять — двенадцать меховых манто: горностай, шиншилла, черно-бурая лиса, каракульча, норка, соболь. Я знаю человека, шофер которого отказался у него работать потому, что он не захотел ему купить меховую шубу за десять тысяч долларов! Было время, когда люди хранили свои меха упакованными, берегли их. А теперь меха носят на улице или на морских курортах; мех прямо на глазах выцветает, фасоны меховых манто часто меняются, и вышедшие из моды заменяют новыми.

Над этим стоит призадуматься. Сегодня вы ужасаетесь этой расточительности, но завтра вас ожидает другой, еще более разительный пример.

Узнав впервые, что можно заплатить двести тысяч долларов за меховое манто, Монтэгю был потрясен; а вскоре после этого в столицу приехала одна знатна: англичанка, обладающая манто в миллион долларов (практичные страховые общества оценили его в пятьсот тысяч). Оно было сделано из нежного оперения гавайских птиц, и его мастерили целых двадцать лет. Перья были уложены таким образом, что каждое из них имело форму полумесяца, и они образовали поистине чудесный узор из красных, золотистых и черных тонов. Ежедневно из разговоров со знакомыми можно было услышать о подобных, уму непостижимых вещах. Маленький старинный персидский коврик, который помещался в кармане пальто, стоил десять тысяч долларов; набор из пяти «художественных вееров», у которых каждая пластинка была разрисовала знаменитым художником, стоил сорок три тысячи долларов; хрустальный кубок — восемьдесят тысяч; роскошное издание произведений Диккенса стоило сто тысяч; рубин величиной в куриное яйцо — триста тысяч.

В некоторых дворцах нью-йоркских миллионеров били фонтаны, которые обходились им по сто долларов в минуту, а в гавани стояли яхты, содержание которых стоило до двадцати тысяч долларов в месяц.

В этот же день Монтэгю познакомился и с другим видом сумасбродного мотовства. На завтраке у миссис Уинни Дюваль он встретил Кэролайн Смит, ту самую, с которой разговаривал в замке Хэвенсов, жену известного дельца с Уолл-стрита, рыхлую тучную даму, склонную к пространным словоизлияниям. Она пригласила Монтэгю к себе на обед, прибавив: — Я вас познакомлю с моими крошками.

По своим наблюдениям Монтэгю мог пока заключить, что дети играли очень скромную роль в жизни светских женщин, поэтому он заинтересовался и спросил:

— А сколько их у вас?

— В городе только двое,— сказала миссис Смит,— я ведь недавно вернулась в город.

Монтэгю любезно спросил, какого они возраста; и когда она ответила, что им около двух лет, он заметил:

— Разве они в это время не спят?

— О нет, что вы! — воскликнула миссис Смит,— милые крошки всегда дожидаются моего прихода. И тотчас же начинают скрестись у моих дверей и радостно помахивать хвостиками.

Тут Уинни Дюваль рассмеялась и сказала:

— Ну зачем ты его дурачишь?

И она объяснила Монтэгю, что «крошками» Кэролайн называла брюссельских грифонов. Слово «грифон» вызвало у него смутное представление о драконах, единорогах и химерах, но, ничего не сказав, он только поблагодарил за приглашение. А вечером получил возможность воочию убедиться, что брюссельские грифоны — просто маленькие собачки с длинной лохматой желтой шерстью и что для своих бесценных сокровищ миссис Смит держит опытную няньку, которая получает по сто долларов в месяц, а также лакея. Для собачонок была сооружена специальная кухня, где им готовились всякие замысловатые блюда. Их регулярно осматривали дантист и врачи, ели они из золотой посуды. У миссис Смит были еще два длинношерстных сенбернара редкой породы, свирепый датский дог и очень толстый щенок бостонской породы бульдогов. Этот щенок был приучен выезжать на прогулку в экипаже в сопровождении кучера и лакея.

Монтэгю, ловко заведя разговор на тему о домашних животных, выяснил, что это самое обычное явление. Многие светские женщины искусственным образом обеспечивали себе бесплодность из-за неудобств, сопряженных с беременностью и материнством, и все свои нежные чувства изливали на кошек и собак. Некоторые из этих животных носили костюмы, которые по своим ценам могли соперничать со стоимостью туалетов их приемных матерей. У них были крошечные сапожки по восемь долларов за пару, домашние туфли и высокие шнурованные ботинки; у них были домашние халатики, уличные пальто, пыльники, свитеры, шубки, подбитые горностаем, автомобильные манто с капюшонами и автомобильные очки, а каждое пальто было снабжено маленьким карманом, в котором лежал крошечный носовой платок из тонкого полотна или кружевной! Ошейники украшались рубинами, жемчугом и бриллиантами,— у одной из собачонок ошейник стоил десять тысяч долларов! Иногда их костюмы подбирались в тон туалету хозяйки. Существовали собачьи ясли и комнаты отдыха, где собак можно было оставлять на «некоторое время. Существовал специальный салон маникюра для кошек, во главе которого стоял врач. А если «милые крошки» умирали, их увозили на специально отведенное для них очень дорогое кладбище в Бруклине. Их бальзамировали и клали в обитые плюшем гробики, а на могилах ставили дорогие памятники. Когда один из любимцев миссис Смит заболел ожирением печени, она приказала усыпать мостовую перед своим домом опилками; а когда, несмотря на все, собака околела, она разослала своим друзьям карточки с траурной каймой, приглашая на погребальную церемонию.

Миссис Смит показала Монтэгю множество роскошно изданных книг в дорогих переплетах, где рассказывалось о красоте и бессмертии душ кошек и собак.

Чувствительная миссис Смит готова была говорить о своих любимицах в течение всего обеда, так же как и ее тетушка — тощая старая дева, сидевшая слева от Монтэгю. А он выразил полную готовность их слушать; ему хотелось знать обо всем. Для собак заказывали специальные зонтики, которые в дождливую поводу прикреплялись у них на спине. Для них изготовлялись специальные маникюрные и туалетные приборы, серебряные аптечки и плеточки, украшенные драгоценными камнями. У них были визитные карточки; больные кошки и собаки вывозились на прогулку в специальных больничных креслах на колесах. Выставки кошек и собак с указанием родословной этих животных и выдачей призов привлекали почти так же много народу, как выставка лошадей; сенбернары миссис Смит стоили по семь тысяч долларов каждый, но были бульдоги, стоившие вдвое дороже. Одна женщина проделала путешествие от побережья Тихого океана только для того, чтобы специалист сделал операцию горла ее йоркширскому терьеру! Другая велела выстроить для своей собаки маленький коттедж в стиле королевы Анны, с комнатами, оклеенными обоями, и украсила его коврами и кружевными занавесями на окнах! Один светский «молодой человек приехал в отель Уолдорф и попросил вписать в книгу приезжающих его и «мисс Эльзи Кочрэйн», и когда клерк задал ему обычный вопрос, кем приходится ему эта мисс, оказалось, что мисс Эльзи была собака, одетая в аккуратное домашнее платьице, и что для нее требовалась отдельная комната.

Рассказывали также о коте, который унаследовал пожизненно имение с ежегодным доходом в сорок тысяч долларов. У него был двухэтажный дом, несколько слуг; он ел, сидя за столом, крабов и итальянские каштаны; для дневного отдыха у него была бархатная кушетка, а ночью он почивал в специально обшитой мехом корзине!

Монтэгю решил, что с него вполне хватит и четырех дней лошадиной выставки; поэтому, когда в пятницу позвонил Зигфрид Харвей и пригласил его и Элис к себе в имение, он с радостью согласился. Чарли Картер тоже туда ехал и предложил отвезти их в своем автомобиле.

Итак, они снова проехали через Вильямсбургский мост и повернули к Лонг-Айленду.

Монтэгю очень хотелось выяснить, что собой представляет Чарли Картер. Он не ожидал, что этот молодой человек так быстро окажется у ног Элис. Это было настолько очевидно, что все посмеивались над ним; он пользовался каждой минутой, чтобы побыть возле нее, и неизменно появлялся всюду, куда бы ее ни приглашали. И миссис Уинни и Оливер относились к этому вполне благосклонно, чего отнюдь нельзя было сказать о Монтэгю. Чарли производил впечатление добродушного, но слабохарактерного юноши, склонного к меланхолии. Он никогда не расставался с папиросой и, судя по всему, не избежал расставленных обществом силков в виде графинов и бокалов; хотя в атмосфере, где аромат вин постоянно щекотал ноздри и где люди пили по любому поводу, а то и просто без всякого повода, нелегко было устоять перед искушением.