Август – июль - Вера Мусияк

Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи,

Я отправлюсь за тобой, что бы путь мне ни пророчил,

Я приду туда, где ты нарисуешь в небе солнце,

Где разбитые мечты обретают снова силу высоты.

Почему так цепляет, почему наполняет тело живым электричеством? К концу припева Аня уже плакала: чистые слезы, словно не зависящие от эмоций, тихий прозрачный поток. Катя снова оказалась права: эта простенькая песня каким-то необъяснимым образом передавала и счастье, и горе; в ней были запечатаны и блестящий восторг, и матовая жуть. Думала, ты будешь со мной навсегда, но ты уходишь, – далеко в небе, в окружающем космосе, засеребрились молнии. Казалось, будто Лиза, растворившись в атмосфере, отвечала им, посылала электрический привет.

Я ищу среди снов безликих тебя, но в дверь иного дня

Я вновь иду без тебя.

На последний припев Катю уже не хватило: стиснула Ане ребра, горячо задышала в ухо: «Анют я тебе не говорила но я тебя так люблю очень очень люблю если бы не ты я бы с ума сошла прошлой осенью я бы жить не смогла я точно знаю я без тебя не справлюсь загнусь конечно я не могу тебя здесь держать и не надо прости меня но я прошу не уезжай не уезжай не оставляй меня одну давай уже здесь доучимся а потом куда хочешь поедем хоть в этот как его рейкьявик только сейчас оставайся оставайся Анюта».

Любимое янтарное тепло. Бесконечная ночь. Волшебное лето. Ужасный год. Ночная тьма расслабилась, разрядилась желто-розовым. Кажется, всё когда-нибудь заканчивается. Хочется вечно стоять так, слепившись, но вряд ли получится.

Как-то спустились, зашли в квартиру, стянули кеды, по очереди сходили пописать и отрубились, кажется, даже раньше, чем легли. Во сне были разноцветные пятна, серебристые вспышки. Потом что-то толкнуло, и Аня проснулась. Комната уже наполнилась рассветом, через открытую форточку было слышно, как лает собака и звенит велосипед. Рядом посапывала Катя: воскресное солнце в волосах, черные полоски под глазами – она так и не смыла тушь. Двадцать четвертое июля, шесть тридцать утра, улица Ватутина, дом двадцать четыре – Аня поцеловала Катю. Алкогольное дыхание, сухие губы, горячая кожа. Катя проснулась и внимательно посмотрела напротив, в испуганные карие. Аня не представляла, что сейчас будет, она даже не смогла бы себе ответить, чего бы хотела, какой реакции ждала. А вдруг она сейчас что-то сломала, безвозвратно нарушила, уронила крошечную доминошку, которая потянет за собой остальные? Но доминошки стояли на месте. Катя моргнула и широко улыбнулась.

– Анют, тебе что там, Олежка приснился? Я же говорю, он тебе нравится, а ты споришь. Давай спать, еще такая рань! – она зевнула и перевернулась на другой бок.

Нет, какая-то доминошка все-таки выпала. Остальные стояли, как раньше, а вот одной малютки не стало. Малютка, крошка, никчемыш – а без нее теперь совсем не то. Если бы Аня жила в мультике, из ее силуэта непременно бы выпал нарисованный кусочек, и стало бы видно фрагмент полосатой простыни, на которой она лежала вместе с Катей. Вместе с Катей, вместе с Катей, вместескатей, в-мес-те-ска-тей – в голове забубнил тяжелый поезд, он мешал уснуть. Аня походила по комнатам, попила воды, почистила зубы, вернулась назад. Пыльный свет, радуга в разноцветных бусах на зеркале. Кружка с сердечком и надписью Катя. Стул завален шмотками: лифчик в крапинку, носки в полосочку. Обычная жизнь, любимая жизнь. Не для нее, не для Ани. Сердце билось медленно и грустно, она больше не могла здесь находиться. Нашла джинсы и сумку, можно идти. Почему-то в фильмах и в книжках двери у всех сами захлопываются, и герои вечно тихонечко уходят, пока кто-то спит. У Кати, конечно же, была не такая дверь, нужно было закрыться изнутри. Катюш, проснись, закройся за мной, мне надо срочно, прости, мама звонила, они скоро все уходят, а у меня нет ключей, да, сегодня созвонимся, обнимашки, конечно, обнимашки, ну всё, давай, пока.

7

Назад захотелось пешком: перекресток, закрытый парк, троллейбусы выезжают из депо, поворот, улица Перелета, забор, церковь, больницы. На заборе было написано: Ты богиня, но он атеист, – но Аня этого не заметила. Ключи были, а вот из дома все действительно куда-то ушли, даже странно. Аня постояла в душе, смывая с себя звездную пыль; горячая вода приласкала, нашептала, что делать дальше. Включить комп, зайти на почту, найти адрес Инны Петровны из деканата. Написать ей: «Здравствуйте, это Анна Ткаченко из группы ТК-801. Я подумала и решила, что Ваше предложение насчет перевода в СПбГУ мне подходит. Я согласна на переезд и обучение там. Сообщите мне, пожалуйста, какие документы нужно подготовить. С уважением, Ткаченко А.» Про последнюю неделю сентября не писать – насчет моря пока непонятно. Нажать «Отправить». И всё.

Аня так и сделала; неосязаемое письмо улетело в эфемерный простор, чтобы приземлиться в нематериальном ящике и перенаправить Анину жизнь в незнакомое русло. Она тупо смотрела на пеструю страничку; по бокам мелькали новости. «Умерла певица Эми Уайнхаус». Кто-кто? Кликнула: пышная прическа, худые ноги, премия «Грэмми», алкогольное отравление, двадцать семь лет. «На семь лет дольше Лизы», – машинально подумала Аня, вбивая смутно знакомое имя в строку поиска. Секунда – и воздух насытился музыкой: без вступления, пружинящий ритм и голос, голос, голос – I'm gonna, I'm gonna lose my Baby… Конечно, Аня уже слышала эту песню, и вот эту – We only said goodbye with words, I died a hundred times, – вот эту тоже, но не знала, кто поет. А сегодня узнала, когда голос остался просто голосом, навсегда отделился от тела. And now the final frame, Love is a losing game – под этот голос, казавшийся родным, словно услышанным давным-давно, еще до «Рождественских встреч с Аллой Пугачевой», еще до «Пусть бегут неуклюже» – под этот голос Аня провалилась в долгий успокоительный сон. Ей снилось что-то очень понятное, хорошо знакомое, простое и любимое, и когда она, наконец, проснулась, показалось, что стоит только сделать малюсенькое мыслительное усилие – и это ощущение вернется, прибежит назад ласковым пушистым зверьком. Но оно не вспоминалось, не возвращалось, а выскальзывало из рук, как упрямая рыба, оставляя Аню в растерянной пустоте.

Рано утром ее зачем-то разбудила Аня. Что-то про ключи, про родителей – Катя не помнила, она снова уснула. В новом сне, вместо прежних разноцветных пятен и серебристых вспышек, были люди. Сначала маленькие, как будто