Ведьмина дорога (СИ) - Феверс Анита

Тумана больше не было. Все, что от него осталось – маленький, не больше кулака размером, клубок, свернувшийся возле моей руки. Вокруг, насколько хватало глаз, росли серые деревья. Их искривленные, покрытые наростами стволы молча вопияли о страдании и боли. Воздух был неподвижным и густым, точно свежесваренный кисель. Я знала эти чувства. Я ощущала их каждый раз, когда проваливалась в Навь.

Между серых стволов, протянувших к небу ветви – лапы в немой ярости, показались гибкие сухощавые тени. Они приближались, и я почувствовала запах молодой зелени, сырой земли, грибницы и поверх всего – легкий железистый привкус крови.

«Ты нужна нам».

Я шагнула вперед. Потом еще. И еще. Попыталась подумать.

«Где вы?»

«Мы рядом».

«Как мне вас найти?»

«Ты знаешь дорогу».

Мне хотелось закричать, заплакать, умолять не уходить, рассказать больше, чем несколько слов, которые я впервые услышала, позволила себе услышать. Но тени уже отдалялись, растворялись в ожившем тумане, пока не исчезли в разлившейся повсюду белизне. Я упала на колени, чувствуя, как платье пропитывается холодной водой, и заплакала.

Раздалось знакомое мурчание, и, отерев глаза, я увидела обеспокоенную морду Одуванчика прямо перед собой. Он тыкался в мое лицо длинными усами, муркая и обеспокоенно трогая меня лапой. Я сгребла кота в охапку и привычно зарылась лицом в его шерсть. Привидевшееся казалось дурным мороком, порожденным уставшим телом и изможденной душой. Вокруг была тишина, в окно заглядывала полная луна, и ее серебряные отсветы мерцали на ровном снежном покрове, укутавшем землю. Белый кот настороженно смотрел в окно. Его круглые зеленые глаза сверкали, отражая лунный свет, шерсть стояла дыбом, но кот не шипел. Мне показалось, что он не боится, а скорее…заинтересован.

– Знаешь что, Одуванчик. Давай-ка спать. Что-то мне подсказывает, что поговорка «утро вечера мудренее» в этот раз нам подходит как нельзя лучше. Ты согласен? Ну и ладненько, – жалко улыбнулась я внимательно слушающему коту.

Снова закрывать глаза было страшно. Но, вопреки ожиданиям, сон пришел быстро, и на сей раз в нем не было посторонних.

Возможно, потому, что теперь мой покой охранял свернувшийся под боком толстый белый кот.

Глава 10. Не все то золото

Зимой дни похожи один на другой, ровно братья–близнецы. В холодную пору люди чаще ходят друг к другу в гости, греются горячим чаем и байками с отзвуком лета. Пекут сладкие пирожки с сушеной ягодой, плетут кудель, держатся за руки и мечтают о времени, когда день перестанет напоминать размокшую дорожную грязь, сквозь которую едва просвечивает солнце.

Всем известно, что зимой богиня Сауле отправляется в Правь, погостить у своих родителей. Поэтому солнце совсем не греет – ведь солнечная дева далеко, и все, что мы видим, это лишь отблеск ее огненных волос. Но если Вечно Юная в хорошем настроении, ее косы сияют так ярко, что мир в их отсвете становится краше. Вот и сегодня случился именно такой день. Пришлось одной сонной рагане, невзирая на нежную любовь к теплой кровати, вооружаться корзинкой и отправляться в лес.

Выйдя за порог, я осмотрелась. Глаз наткнулся на подтверждение моим тревогам, и пальцы невольно сжались на воротнике шубы, как будто я пыталась прикрыть горло от невидимого хищника. О том, что зверь хоть и не показывается, но существует, нахально заявляли следы крупных, больше моей ладони размером, лап, замыкавшие дом в кольцо.

Эти следы стали появляться с ночи, когда я в первый и последний раз попыталась вести жизнь обычной девушки. Как будто что-то выбралось из моего сна в Явь, да только уйти далеко не смогло. Вот и бродит теперь вокруг избушки, вытаптывая цепочку, которую я чувствую так же, как если бы мне на руки навесили кандалы.

О ногу потерлось что-то теплое и мохнатое, и я испуганно подпрыгнула на месте. Одуванчик удивленно воззрился на меня круглыми зелеными глазами, не понимая, почему это хозяйка так шумит и ругается? А хозяйка, продолжая ворчать, крепко вцепилась в ручку корзины и, размахивая ею, будто щитом, отправилась со двора прочь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я однажды попробовала расспросить Совия – осторожно, чтобы не дать повода позубоскалить – но, вопреки ожиданиям, Лис отнесся к моим словам серьезно. Вот только в те ночи, когда Совий караулил неведомую нечисть, та и носу не казала, будто чуяла его и знала наперед все его охотничьи приемчики. И следов наутро не было.

Кроме отпечатков, неведомый зверь больше ничем не давал о себе знать. Не выл и не рычал, не скребся в дверь… Лишь одна вещь поменялась, и я была в растерянности, не понимая, радоваться этому или огорчаться, ведь только начала нащупывать новую, нехоженую тропинку.

Мои сны пропали.

Те самые, мучащие меня с детства кошмары о тумане, вдруг исчезли, словно их и не было вовсе. И это тогда, когда я, наконец, набралась храбрости заглянуть в них, а не убегать прочь, истошно вопя. Наверно, мне следовало бы порадоваться. Вместо этого, я злилась.

Эти сны были со мной, сколько я себя помнила. Когда я была совсем маленькой, они не внушали мне страха. Я забывала их, едва открывала глаза. Туманные видения были привычны, словно дыхание. Лишь однажды я спросила у мамы, что за тетя меня все время куда-то зовет?

Тогда мама впервые в жизни причинила мне боль. Она сжала мою руку так сильно, что потом на ней остались синяки. Притянула меня к себе и прошептала на ухо, едва слышно – может, я и вовсе сама додумала ее слова – чтобы я никогда и никому не рассказывала о своих снах. Даже ей.

- Но, мама, она же просит ей помочь, – растерянно возразила я. – Ей больно! А еще я слышала, как она кричала…

Мама на мгновение закрыла глаза, добела сжав губы. Потом положила руки мне на плечи и встряхнула и без того испуганную меня:

- Когда это было? Когда тетя кричала?

Мне было очень страшно. Я никогда не видела маму такой. Я устала, хотела спать, рука, в месте, где ее стиснула мама, неприятно ныла. Но я честно постаралась вспомнить.

- Кажется, это было в день Летеня…

- Вот как.

Мама, наконец, отпустила меня и выпрямилась. Ее взгляд обратился внутрь себя, и мне показалось, будто ее душа исчезла, оставив только ее облик – прекрасный, но пустой. Я потянула маму за край платья. Мои глаза наполнились слезами. Но прежде чем я разрыдалась, мама снова стала собой. Она больше не трясла меня и не ругала. Присев на корточки, она знакомым и таким родным жестом стала перебирать мои волосы. Мама пыталась улыбнуться, но я видела, что ее глаза так же полны слезами, как и мои.

- Мамочка, я больше никому не скажу об этой тете. Честное слово, мамочка. Обещаю!

- Я верю тебе, маленькая. Просто знай: так будет лучше для всех. Той тете…уже не помочь. Я не хочу потерять тебя. Ты – мое сердце.

Она обняла меня, и я все-таки расплакалась.

Снег хрустел под ногами, но, вопреки ожиданиям, я почти в него не проваливалась. Может, оттого что я постоянно двигалась, может, по какой иной причине, но я легко шла через молчаливый заснеженный лес, почти не ощущая холода. Чем больше выпадало снега, тем спокойней и теплей мне становилось, а в этом году зима выдалась очень снежная. Порадовавшись удачно намороженному насту, я забрела вглубь леса и принялась откапывать травы. Маленькие листочки надежно укрылись толстым белым одеялом, и я удивилась его рыхлости. Казалось, в такую кашу уж давно должна была провалиться, ан нет – крепко держала. Пожав плечами, я решила на всякий случай вернуться с угощением для здешнего Лешего. Не знаю, почему он надумал помочь, но ответить на добро добром для меня было так же привычно, как дышать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Светило яркое солнце, отражаясь от сугробов тысячами ослепительных искр. Мороз скручивал деревья, и они протестующе трещали в ответ на его самоуправство. Надо мной стайка красногрудых снегирей, похожих на диковинные хвостатые яблочки, возмущенно делила скудный урожай рябины, сладковатой от поцелуев мороза. Внезапно внутри туго натянулась струна, и я медленно закопала потревоженный кустик, не забыв поблагодарить за отданные листочки. Выпрямилась не спеша, убрала добычу в корзину, натянула варежки и лишь потом обернулась к тому, кто дал о себе знать волной болезненной тревоги.