Тамралипта и Тиллоттама - Иван Ефремов

Йог поднялся и знаком велел художнику следовать за собой. И опять зашатался Тамралипта перед лицом простора, высоты, света и свежего воздуха. Гуру повел его на верхушку крайней башни, где усадил, оперев спиной о каменную ограду, сел напротив и, словно окаменев, ушел в себя.

Прошел час или больше, синий плащ вечера уже полз по склонам, а йог все не шевелился. Тамралипта не решался заговорить или переменить положение…

В далеком крутом ущелье на юго-запад от монастыря на высоком уступе, поджав ноги, в такой же каменной неподвижности сидел молодой человек с длинными волосами, узлом завязанными на затылке.

Закатные тени превратили склоны ущелья в синие стены с красно-золотыми гранями в местах, где скользившие вдоль ущелья лучи солнца падали на выступы и ребра скал. Грозные синие пики и острые пирамиды виднелись вверху, в просветах ущелья. Внизу, в полутьме, белели пенные воды бурной реки. Большая хищная птица упала с неба, едва не коснувшись головы сидящего, широко раскинула крылья и секунду реяла в воздухе перед его лицом, затем исчезла в глубине ущелья.

Сидящий только повернул голову в направлении монастыря Ньялам-Дзонг, не двинув ни рукой, ни ногой.

Прошло полчаса. Внезапно он бодро встал, оглянулся, приложил руку ко лбу и несколько минут расправлял плечи, очень медленно вдыхая и выдыхая воздух, затем ловко и быстро стал спускаться в долину.

Гуру на башне монастыря поднялся, помолчал и позвал Тамралипту.

— Пойдем, сын мой, тебе надо отдохнуть перед долгим путем. Он доведет тебя до рощ деодоров за перевалом. Там англичане меряют леса и считают деревья. У них есть этот — не знаю, как называется, — аппарат, который летает, он похож не на птицу, а на насекомое… Ты дашь начальнику крупную сумму рупий, и летающее насекомое доставит тебя в Катманду, столицу Непала. Оттуда ты сам найдешь свой путь!..

— Учитель, у меня осталось лишь тридцать рупий… — смущенно заговорил художник. Йог жестом велел ему замолчать и повел в свою келью в верхнем этаже средней башни.

— Снова я думал о твоей любви, Тамралипта, о твоей любви. Если ты весь во власти Майи и твоя душа — айна — зеркало Майи, а не зеркало бездонных глубин сущности мира, то, кроме Тантры, у тебя нет пути. Тантра — ты ведь знаешь санскрит — ткань. Ткань покрывала Майи, которую ткут от рождения до смерти все наши чувства в нашем уме, в памяти, в словах. Путь Тантры — расплести, пережить и прочувствовать все нити ощущений во всех оттенках и всех извилинах по сложным узорам покрывала Майи. Этот путь вовсе не легкий, он тяжел и опасен.

— Опасен? Почему же, учитель? — тихо прошептал Тамралипта.

— Потому что, погрузившись в чувства, развивая их до крайних пределов остроты и глубины переживаний, наслаждений и ощущений, надо оставаться господином над ними. Иначе — безумие, разложение и развал души. Надо пройти по лезвию ножа над пропастью, наполненной страшными призраками страха, злобы, зависти, неутолимой жадности. Тантра — путь неблизкий и трудный, но только он годится для людей с душой, родственной душе древних лемурийцев. Он был придуман лемурийцами задолго до того, как мудрецы Индии разработали великую систему веданты[17] и йогу.

— Но смогу ли я, учитель, одолеть этот путь? Я ведь простой, обычный человек обычной судьбы.

— Я верю и чувствую, что сможешь. Два крепких стержня будут держать твою душу — стремления художника и любовь. Любовь и будет твоей Тантрой. Слышал ли что-нибудь о Шораши-Пуджа?

Тамралипта беспомощно улыбнулся.

— Шораши-Пуджа — поклонение женщине, это — главный и самый древний из всех тантрических обрядов. Он ведет свое начало от давно прошедших времен владычества женщин на Земле. С помощью его ты сможешь одолеть демонов своей ревности. Слушай и старайся запомнить, — и Дхритараштра коротко объяснил художнику сущность тантрического обряда. — Только помни, — закончил йог, — Шораши-Пуджа можно повторять не один раз, пока не совершится полное очищение красотой и любовью, в чем и состоит суть обряда. Если же во время обряда она станет твоей не до конца, то ты упадешь с лезвия ножа на растерзание всем демонам черного дна своей души. Во что бы то ни стало удержись на высоте, пока не наступит время, и удерживай ее. Но прежде всего расскажи ей всю правду, ничего не скрывая. Тогда она будет тебе помощницей, а не врагом, как может получиться.

— Учитель, а как я узнаю, что время пришло? — с опаской и недоумением спросил художник.

— Узнаешь, — улыбнулся гуру, затем, переменив тон, серьезно и грустно сказал: — Пора тебе отдохнуть, и спать надо крепко — завтра с утра начинается великий путь. Я поясню нашим гостеприимным хозяевам, что твой поспешный отъезд — жизненная необходимость, а не нарушение правил почтения и признательности. Простимся, ты больше не увидишь меня, и мне грустно… Велика сила привязанности, тяга души к душе сквозь все стены Майи.

— Учитель… — горестно выговорил Тамралипта, чувствуя, как заныло сердце от внезапной тоски. Только сейчас он понял, как велика его любовь и преклонение перед этим безгранично добрым, поразительно умным и скромным человеком. Его великое превосходство никогда, ни на секунду не подавляло и не угнетало художника — ничего, кроме чистой доброжелательности, не исходило от этого мудрейшего из всех известных Тамралипте людей.

— Не огорчайся, так суждено нам обоим. Иногда быть может, я буду с тобой, буду смотреть на тебя с той стороны порога и даже помогу доброй мыслью. Помни, сын мой, в особенности в Тантре, где действия наши не полностью подвластны сознанию, что мысли — хорошие и добрые, злые и гнусные — живут собственной жизнью и имеют свое назначение и, раз порожденные, вливаются в поток действий, определяющих карму, твою собственную и других людей, даже всего народа. Поэтому держи их крепко, не давай цвести в твоем уме недостойным думам!.. А теперь… — гуру вытащил из угла маленький деревянный сундучок, служивший сидением, открыл его и передал художнику толстую пачку денег. Тамралипта глянул на бумажки самого крупного достоинства и ахнул, поразившись огромностью суммы.

— Зачем мне, учитель? Я не могу взять столько, — запротестовал он, но добрая повелительная сила гуру подавила его сопротивление.

— Именно тебе-то они и нужны в решительный час твоей жизни. И помни, сын мой, — вдруг возвысил голос гуру, — что сейчас ты вступаешь в нижний мир, и одной духовной силы тебе будет недостаточно! Прощай!

Не в силах сдержать льющиеся слезы, Тамралипта упал к ногам мудреца, но тот силой поднял его, заставил взять оброненную пачку денег и подвел к выходу. С болью в сердце, по-детски утирая слезы длинным рукавом халата и зажав в кулаке деньги, художник в последний раз увидел огромные, почти круглые глаза учителя под нависшими бровями, тонкий горбатый нос, короткую седую бороду, резко очерченные запавшими щеками скулы. Не помня себя от горя, Тамралипта добрел до своей кельи, рухнул на постель и внезапно уснул глубочайшим сном. Прошла, казалось, всего секунда, как он вошел в темную келью, а его уже тряс за плечо незнакомый горец с темным лицом. У ворот монастыря ждали две лошади. Тамралипта был плохим ездоком — занятый лошадью, он повернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на монастырь, но уже было поздно — они спустились в ущелье прямо под монастырем.